158627 (Природа заблуждений и критерии истины)

Содержание

Введение

1. Природа заблуждений. Критерии истины

2. Обман и самообман в философской трактовке

3. Категории обмана и самообмана в литературных произведениях

Заключение

Список литературы

Введение

Самообман представляет собой особый случай внутреннего диалога, аутокоммуникации: здесь и обманывающий, и обманываемый представлен в одном лице. Человек, получая какое-то знание, не верит в его правдоподобие или вовсе отрицает, отторгает от себя. Когда субъект понимает, что его обманывают другие, он всячески противится этому, однако гораздо сложнее осознать свое собственное заблуждение. Субъект оказывается в плену собственных иллюзий, от которых невозможно безболезненно избавиться, поскольку иллюзии являются частью любого человеческого сознания. Ситуации, ведущие к самообману, обычно связаны с тем, что человек, получая неприемлемое для него знание, не верит или отрицает его. «…Чисто логическими методами проблема самообмана не может быть решена – необходимы дополнительные знания о психике людей, поведение которых, как известно, нередко строится на нарушенной логике» ¹.

Как известно, существуют такие защитные механизмы личности, как отрицание, обособление. Человеческий разум способен, в определенных обстоятельствах, развивать две логически несовместимые концепции одновременно, не осознавая их очевидную противоречивость. Этот феномен получил название «логиконепроницаемой перегородки» ², что является одной из форм феномена обособления. Этот механизм изолирует одно направление мыслей от других, что взаимодействие между ними ослаблено и таким образом конфликт не возникает. При этом создается взаимосвязь: человек, привыкая лгать самому себе, тем самым создает предпосылки для того, чтобы его обманывали и другие.

Цель данной работы – рассмотреть обман и самообман как философскую проблематику.

1. Природа заблуждений. Критерии истины

В истории науки та или иная научная теория содержит в себе как долю истины, так и долю заблуждения. Поскольку научное производство содержит в себе не только истину, но и заблуждение, то истина никогда не существует без заблуждения. Она всегда в той или иной форме, в той или иной степени «облеплена», окружена заблуждением и содержит его в себе.

Представления о заблуждении восходят к истокам философского мышления. Эта проблема ставилась одновременно с проблемой истины еще в античной философии. Уже здесь заблуждение рассматривалось не как несовпадение ума, воли, а объяснялась законами универсума. В Средневековье заблуждение религией рассматривается как искажение божественной истины, вызванной злой волей.

Философы нового времени — Бэкон, Декарт, Спиноза заблуждение истолковывают как результат искажающего влияния воли на разум. В их понимании человеческая воля свободна, шире разума, питает его, влияет на него и потому рождает заблуждения³.

Ламетри, Дидро, Гольбах, Гельвеции и другие французские материалисты источник заблуждения видели в инстинкте подчинения личности интересу социальной группы — групповому интересу, господствующих слоев — политическому интересу. По их мнению, достаточно с помощью разума открыть эти источники заблуждения, чтобы построить разумное общество без заблуждений⁴. Гоббс, Локк, Юм источник заблуждения видят в ошибке суждения, а основание всех заблуждений кроется в неправильном понимании словесных выражений⁵.

Гегель считал, что заблуждение является не внешней, а внутренней противоположностью истине. Оно тоже закономерно, как и истина, полагал он⁶.

Диалектико-материалистическое понимание заблуждения состоит в следующем: Процесс познания производит одновременно как истину, так и заблуждение.

Заблуждение является не только внутренне необходимым моментом истины, его преодоление также является необходимостью. В процессе материальной практики и познания возник общественно исторический процесс. Логическое доказательство выступает лишь вспомогательным критерием истины.

Относительность практики как критерия истины заключается в том, что будучи всегда исторически ограниченной, она не в состоянии полностью доказать или опровергнуть все наши знания. Практика способна осуществить это только в процессе своего дальнейшего развития.

Различные модели по разному рассматривали объект познания, по мнению Н.Н. Дунаевой:

рационалистическая модель познания рассматривает объект познания как нечто независимое и чуждое сознанию исследователя, а мыслительная деятельность познающего субъекта выступает как способ оперирования с объектами, когда важен сам процесс познания, поиск объективной истины;

иррационалистическая модель познания рассматривает познание как всеохватывающее движение, которое объединяет познающего человека - субъекта со всем окружающим миром. Познающий субъект выступает не как чистое сознание, а как человек, который живет и действует, который опирается на опыт, пронизывающий всю жизнь личности. В качестве главного познавательного средства выступает не столько мышление, сколько эмоционально-чувственные и эмоционально-волевые факторы любви и веры⁷.

Вера входит необходимым составным компонентом во всякий познавательный акт. Вера предшествует знанию, является движущей причиной и конечной целью познания. Вера предстает как форма принятия решения без достаточного экспериментального и логического обоснования. Вера является отправной точкой всякого познания, помогает преодолеть разрыв между знанием и незнанием, служит средством их интеграции. Вера необходима человеку для мобилизации его духовных и физических сил при недостатке информации или отсутствии достаточных доказательств⁸.

Убеждение — это выражение внутренней уверенности человека в истинности идеи. Предметом убеждения является логически обоснованное и практически подтвержденное знание о действительности. Знание и убеждение — однопорядковые явления. Убеждение служит средством реализации знаний, создает целеустремленность, эмоциональное возбуждение, которое необходимо для практической реализации идеи. Убеждение можно истолковать как объективную истину, усиленную волей, чувствами и стремлениями человека.

Предметом веры могут быть только те идеи, которые еще не получили достаточно логического обоснования и не подтверждены практикой, т. е. не имеют значения объективных истин. Вера имеет в качестве своего предмета гипотетические положения, которые формируются на основе познания и практической деятельности человека. Преодоление разрыва между знанием и незнанием, между эмпирическим опытом и гипотетическими положениями веры осуществляется на основе интуиции, волевого выбора и других нерациональных форм познания. С точки зрения персонализма, каждое частное верование возможно в силу приобщения человека к фундаментальной вере — вере в Бога.

Рационализм, не отрицая присутствия в познавательном процессе нерациональных моментов, интуиции, веры, считает необходимым дать им естественное объяснение на основе взаимодействия общественной и индивидуальной сторон познающего субъекта, на основе усвоения человеком материальной и духовной культуры человечества, развитого творческого воображения.

Для многих людей понятие «веры» просто сливается с понятием «совести», с непостижимым «нравственным законом внутри нас». Этот «закон» может совпадать с тем, что предписывает та или иная религия, но может и не совпадать. Вера, уверенность в невидимом, желаемом, ожидаемом. Вера нужна человеку, как духовная сила, моральная норма⁹.

2. Обман и самообман в философской трактовке

Наука в ее развитой форме всегда выполняла в системе культуры роль основания и стража объективности, проводника рационализма. Она очерчивала критерии существования, задавая эмпирические и логические методы проверки знания, доказательства его истинности, во многих случаях успешно дискредитировала шарлатанство, ложные концепции, субъективистские домыслы и параноидальные вымыслы. Воздействуя на другие разделы культуры (включая обыденное знание и религию), наука выполняла, помимо прочего, «санитарную» миссию в развитии культуры, поддерживая баланс во взаимодействии множества составляющих реалистического отображения действительности и проектирования практической деятельности.

«''Что есть истина?'' — в этом вопросе, произносимом тоном убежденного скептика, который заранее уверен в несуществовании ответа, кроется один из источников аргументов, приводимых в защиту релятивизма. Однако на вопрос Понтия Пилата можно ответить просто и убедительно, хотя такой ответ вряд ли удовлетворит нашего скептика. Ответ этот заключается в следующем: утверждение, суждение, высказывание или мнение истинно, если, и только если, оно соответствует фактам» ¹⁰.

Выдающиеся успехи науки в первой половине прошлого века (особенно физики и химии) привели к росту так называемой сциентистской ауры, к заметной тенденции сциентизации культуры, наука стала изображаться в виде главенствующего раздела культуры, «улучшающего» остальные ее отрасли. Эта тенденция вскоре вызвала волну критики, в результате которой акции сциентизма резко упали. Однако, в последние десятилетия критика сциентизма переросла во многих философских работах в чрезмерную критику науки, на которую возлагают ответственность чуть ли не за все беды нашей цивилизации.

Весьма часто наблюдается явное принижение роли науки в системе культуры, что сопряжено с ростом иррационализма, размыванием границ между наукой и паранаукой (и псевдонаукой). Это связано и с новейшими проблемами обоснования знания, с тем, что называют кризисом рационализма, который, на мой взгляд, сильно преувеличивают именно постмодернисты.

Такие представители постмодернизма, как Ж.-Ф. Лиотар, Р. Рорти, отвергая всю философскую традицию от Платона до Канта и далее, вплоть до постпозитивизма (из которого, кстати, вышел Р. Рорти), атакуют принципы рационализма, находят им замену в сугубо прагматических подходах к «легитимации» знания. Категории истины, субъективного и объективного, реального и нереального, а вместе с ними вся гносеологиия и методология науки, все «метадискурсы» выбрасываются на свалку, остаются лишь аксиологические и прагматические критерии. У Лиотара это критерии «эффективности», «производительности», «результативности», «продаваемости знания», у Рорти — единственный всеобъемлющий критерий «полезности»: «мы отвергаем — говорит Рорти — различение «реальное» — «кажущееся» … мы надеемся заменить различение «реальное» — «кажущееся» различением “более полезное” — “менее полезное”» ¹¹.

При этом авторов не смущает, что для определения даже таких критериев они вынуждены решать гносеологическую проблему соотношения эмпирического и теоретического, представлять критерий в общем виде, а, значит, использовать «метадискурс», который ими столь решительно отвергается. Можно было бы привести множество других противоречий и концептуальных провалов в «игровых» построениях Рорти, Лиотара и др., у которых сплошь и рядом то, что отвергается явно, используется неявно. В неоглядном релятивистском раздолье, при таком безграничном «плюрализме» логические доводы вообще теряют силу, ведь и они основаны на определенном «метадискурсе».

Рорти написал целую книгу, посвященную доказательству, что гносеология (в его терминологии «эпистемология») должна быть изгнана из философии, ибо гносеологические проблемы суть псевдопроблемы. Однако, преследуя такую цель, он фактически строит «свою» гносеологию.

Мечты и надежды существуют, есть реальность, ложное сообщение, принятое на веру, есть реальность (и нередко весьма грозная по своим последствиям), события кинофильма, любое произведение искусства есть реальность, как и все безграничное содержание коммуникативных процессов, компьютерных артефактов, игровых имитаций, знаковых и — шире — кодовых систем; наконец, галлюцинация есть тоже реальное явление.

Однако нормальный человек не смешивает субъективную реальность своей мечты с подлинной объективной реальностью, изображение на экране компьютера и тот объективно существующий предмет, который изображается, далеко не всегда принимает на веру то, что ему говорят, касается ли это объективной реальности вчерашних событий или субъективной реальности говорящего, его чувств, намерений, оценок и т.п. Для каждого из нас важно, жизненно необходимо знать правду, т.е. определить подлинную реальность. И это относится не только к объективно реальным предметам, событиям, обстоятельствам, но и к субъективной реальности других людей (особенно к их действительным намерениям, чувствам, решениям, о которых они сообщают публично).

Эти казалось бы тривиальные вопросы приобретают на нынешнем этапе развития цивилизации глубочайший, судьбоносный смысл. Культура, если так можно выразиться, все дальше уходит от природы, нагромождая всё новые и новые этажи опосредствований, ролевых, игровых, компенсаторных фантомов, изощряя способность самообмана как средства поддержания идентичности и деятельной способности (странно, вне поля зрения теоретиков остается тот факт, что нигде человек не достигает такой тонкости, изобретательности, таких творческих вершин, как в области самообмана; вот на что уходит огромная деятельная энергия)¹².

Бертран Рассел считает, что «истинность есть свойство веры и, как производное, свойство предложений, выражающих веру». Истина заключается в определенном отношении между верой и одним или более фактами, иными, чем сама вера. Когда это отношение отсутствует, вера оказывается ложной. Предложение может быть названо «истинным» или «ложным», даже если никто в него не верит, однако при том условии, что если бы кто-нибудь в него поверил, то эта вера оказалась бы истинной или ложной, смотря по обстоятельствам. Все это очевидно. Но совсем не очевидными являются: природа отношения между верой и фактом, к которому она относится; определение возможного факта, делающего данную веру истинной; значение употребленного в этом предложении слова «возможный». Пока нет ответа на эти вопросы, мы не можем получить никакого адекватного определения «истины» ¹³.