73531-1 (Политика в современном мире: особенности и тенденции развития)

Политика в современном мире: особенности и тенденции развития

А.В. Федоренко, Кафедра социологии, Российский университет дружбы народов

Любимая тема в российской мысли и по сей день – об особом пути России. Спор славянофилов и западников, касающийся всех сторон жизни общества, столь традиционный и все еще не прекратившийся, в современной ситуации может включать в себя и следующий аспект: насколько вписывается Россия в контекст современного постиндустриального общества? То социальное устройство, к которому она стремится и те ценности, которые она исповедует, имеют только национальное значение или являются общечеловеческими и, следовательно, должны легко соотноситься с мировым (во всяком случае, европейским) контекстом.

Более узкий политический аспект проблемы может быть проявлен следующим образом. Несомненно, что политическое устройство современной России не является совершенным. Оставим в стороне вопрос о том, что совершенство в жизни вещь вообще маловероятная, и сформулируем проблему более четко: противоречия и недостатки в политической системе нашей страны - это «чисто русские» неумение построить нормальную демократию и столь часто поминаемая в литературе молодость демократических институтов, находящихся в процессе трансформации, или закономерный результат развития демократических систем, неизбежный для «худшего» и, вместе с тем, единственно возможного способа построения государства в современных условиях. Иначе говоря, наши проблемы – это «проблемы переходного периода» или отражение, хотя и в модифицированной форме, общецивилизационных процессов трансформации демократии?

На подобные размышления наталкивают два разнопорядковых фактора. Во-первых, все уменьшающееся доверие россиян, фиксируемое практически всеми исследователями общественного мнения в России, к ценностям либеральной западной демократии, во всяком случае, в чистом виде. Так может быть причина не в слабости собственно российских «правых», не сумевших провести внятную избирательную кампанию и завоевать голоса расположенных к демократическим идеям граждан страны? Может быть дело в том, что правые ориентируются на классические ценности «старой» демократии, которые давно не вписываются не только в российский, но и в европейский контекст социальной реальности? Во всяком случае, такой ответ представляется вполне возможным и потому заслуживает специального анализа.

Во-вторых, нельзя упускать из виду один весьма важный аспект социально-политических исследований западных ученых. В них проблематика кризиса демократии получила самое широкое распространение и выглядит вполне аргументированной. Кажется непростительным упущением со стороны российских ученых нежелание взглянуть на свою страну не как на не успевшую построить «нормальную демократию» и непрестанно догоняющую, а как на неотъемлемую часть мирового политического пространства, в которой находят свое отражение все черты современного социокультурного поля – как положительные, так и, к несчастью, отрицательные.

Чтобы прояснить вопрос, попробуем для начала проанализировать специфику западных исследований современных демократических обществ. Представляется, что уровень самокритики западных ученых таков, что поможет лучше понять и переоценить ситуацию в нашей стране. Оговоримся, что при этом ни в коем случае не следует бездумно переносить чужие схемы на российскую действительность – понятие национальной самобытности никто не отменял. Однако использовать наработки западных исследователей, особенно в плане анализа современного глобализирующегося мира, не только можно, но и необходимо для адекватной оценки своего социально-политического состояния и места в мире.

Новое состояние социально-политической системы связывается большинством ученых Запада с переходом к принципиально новому уровню развития, обозначающимся как «эпоха постмодернизма». Не будем вдаваться в терминологические споры, отметим лишь, что примерно то же состояние общества, но подчеркивая другие аспекты функционирования социальной системы, обозначают терминами «постиндустриальное общество», «информационное общество», «общество потребления» (последнее понятие, как может показаться, несколько выбивается из общего ряда, однако глубинная сущность явлений, описанная в этом подходе, в общем виде совпадает с прочими из вышеперечисленных), «сетевое общество» и многие другие. Общая характеристика этого нового состояния, описанная многочисленными и разнообразными концепциями, такова: развитие средств массовой информации и технологии привело к возникновению принципиально новой социальной системы. Изменились все ее аспекты: экономика перестала быть той, которую описывали классические социологические и экономические теории капитализма, поскольку приоритетом в ней стало не обеспечение социальной системы материальными благами, а формирование «ложных потребностей», «производство ради производства» с целью поддержания работоспособности и интересов самой экономической системы. Политика трансформировалась в «шоу-политику», которая, с одной стороны, не имеет отношения к большинству населения, представляя собой изолированную и замкнутую на саму себя систему поддержания господства бюрократии, а с другой – в виде предопределяющего фактора проникает в те сферы, которые раньше оставались за рамками ее влияния, распыляясь и вовлекая в свою орбиту всю социальную реальность, фактически поглощая ее. Культура, вобрав в себя также слишком много противоречивого и непоследовательного, стала плюралистичной, что само по себе неплохо, но одновременно она лишилась неких внутренних единых основ, которые ранее помогали разграничить культуру и не-культуру, классических канонов, не позволявших хаотичного и эклектичного смешения жанров в искусстве, и, главное, морально-этических принципов, которые заменяются весьма относительными понятиями толерантности и политкорректности, которые на первый план выводят соображения этикета, а не этики. А ведь именно система этических принципов лежит в основе взаимного общения, а значит, и общества в целом. Вслед за политикой изменились право и религия – за буйно развивающимся миром традиционные религии не успевают, легко сдавая свои позиции мистицизму и фундаментализму. Кризис всех традиционных социальных институтов – так можно в двух словах определить сложившуюся ситуацию, четко фиксируемую многими современными исследователями социальных явлений.

Как все это проявляется в политике, которая не может не модифицироваться в соответствии с теми процессами, которые происходят в обществе? Различные исследователи предлагают множество вариантов ответа на этот вопрос. Французский общественный деятель, правовед и социолог Жорж Ведель, например, отмечает «деполитизацию» общества. Сущность предлагаемого им термина заключается в процессе постепенного и все нарастающего отчуждения населения от политики. Вспомним классическое определение понятия «политика»: «…Сознательная деятельность в политической сфере общества, направленная на достижение, удержание, укрепление и реализацию власти»[4,с.215]. Оставим за скобками тавтологичость первой части определения и обратим внимание на главное – политика есть деятельность по осуществлению власти, «человеческая деятельность, связанная с принятием и проведением в жизнь решений людьми, наделенными полномочиями со стороны общества, для которого и от имени которого они принимаются… деятельность органов власти, объединений граждан и отдельных лиц в сфере отношений между государствами, классами, нациями, большими группами людей, направленную на реализацию, отстаивание своих интересов и связанную с устремлениями к завоеванию, обладанию и использованию политической власти…»[4,с.216]. Современная трактовка понятия исключает все, что связано, собственно, с населением, исключает направленное действие на людей. То есть содержание понятия становится полностью инструментальным. Довольно близкую трактовку находим, например, в Большом толковом социологическом словаре Дэвида и Джулии Джери, в котором политика определяется как «процессы в государстве или организации (включая группы всех видов, например, семьи), связанные с влиянием на содержание и выполнение преследуемых целей, установок и их управление»[3,с.39]. В определении, данном американскими исследователями, «человеческий» аспект, направленность на организацию общества выражен также слабо, поскольку термин «управление» не раскрывается в смысле «социального управления» и не включает в себя, таким образом, традиционно главного смысла политической системы как таковой – поддержания стабильности социальной системы.

Однако и этого абстрактного инструментализма американских социологов в современных условиях уже не достаточно. Необходимо описать политику как систему, ориентирующуюся исключительно на себя и преследующую собственные цели, не имеющие уже никакого отношения к потребностям общества. Политика есть способ поддержания власти сложившейся бюрократической системы, а ее направленность на нужды общества всегда иллюзорна, поскольку служит лишь легитимации существующей ситуации.

Причину столь неприятной для социума трансформации тот же Ведель видит в развитии технической и экономической мощи, рост которой, по первоначальной благородной идее просветителей и рационалистов Нового времени, должен был привести к цивилизации – разумному и справедливому общественному устройству. Однако техника вырвалась из-под власти человека. Это не значит, что нами управляют «умные машины», ставшие сегодня чуть ли не любимой темой писателей и режиссеров. Это только означает, что техническая мощь наращивается не для блага человека, а ради того, чтобы иметь возможность еще быстрее развиваться в дальнейшем. Конечно, в основе такого положения могут лежать, и скорее всего так оно и есть, финансовые и экономические интересы вполне конкретных людей, то есть все-таки не машины управляют людьми, а люди машинами, однако это столь узкий круг управленцев, что нельзя не заключить – они используют мощь современной техники ради собственных интересов, которые никак не связаны с общественными.

При этом создаваемых сегодня материальных ресурсов вполне достаточно для поддержания нормального уровня существования всего населения, потому, казалось бы, всеобщее благополучие уже не некая утопическая цель, а реальное настоящее. Но оказывается, что возможность не умереть с голоду – еще не залог возможности реализации традиционных либеральных ценностей, среди которых на первом месте свобода и лишь на втором – равенство, а третье звено лозунга – братство, по мнению многих исследователей, есть связь между первым и вторым, поскольку иначе совместить равенство и свободу просто невозможно. Так вот: как раз свободы-то всеобщее материальное благоденствие не гарантирует, скорее, напротив, эта ценность первой приносится в жертву экономической системе, которая начинает действовать в обратном направлении, оказывая все большее и большее воздействие на поведение, разум и ценностно-нормативную базу индивида, управляя им, навязывая ему готовые решения и противоестественные желания: «Как ни парадоксально, отчуждение нарастает вместе с изобилием, а демократия идет к закату вместе с ее расширением. Вместо того, чтобы раскрепощать индивидуума, технико-экономический рост отдает его во власть некоей сверхадминистрации и приводит к деградации традиционных механизмов либеральной демократии»[7,с.180].

Одной из причин, непосредственно вызывающих подобную деградацию, Ведель называет отсутствие необходимости в идеологии, которая, по его мнению, есть не что иное, как результат недоступности материальных благ. Нынче же, когда все необходимое для поддержания жизни имеется у всех, классы и другие социальные группы не нуждаются в создании системы идей, призванной изменить основы материального распределения. Потому сегодняшнее общество – это общество консенсуса, и идеология как орудие борьбы ему уже не нужна.

Нет идеологии, нет и интереса к политике – изменения, которые могут произойти в этой области, столь незначительны, что не имеет смысла проявлять к ним особенного интереса. Политика – это борьба кланов за господство в политической системе, которое никак не отражается на положении всего населения. Так пусть они и играют в свои игры, лишь они в них заинтересованы и могут извлечь пользу, следовательно, «выиграть». Для большинства людей лучший выход – вообще не интересоваться политикой. Таким образом, всеобщая деполитизация становится наиболее ощутимым результатом господства «сверхадминистрации».

В задачу «сверхадминистрации» уже не входит реальное воздействие на население, поскольку для поддержания существования подобной политической системы требуется только неведение остальных, которые остаются «фоном» и ресурсом для глобальной и независимой управленческой сети. Людьми можно манипулировать, причем наилучший способ для этого – воздействие через вещи, через совокупность наборов материальных благ, которые воспринимаются людьми как необходимые, но по сути таковыми не являются, представляя собой лишь символы социального статуса «приличного» члена общества. «В постиндустриальную эру политика опускается на уровень банальности, становясь результатом эмпирических и пунктуально-выполняемых корректировок. Управление вещами вытесняет управление людьми»[7,с.181].

Уместно в этом контексте упомянуть концепцию техноструктуры Джона К. Гэлбрейта – канадско-американского экономиста, социального комментатора, чей анализ современного капиталистического общества одновременно представляет собой довольно радикальную критику состояния постиндустриализма и академической политэкономии.

Техноструктура – технический и бюрократический класс, который заменяет господствовавших прежде частных собственников и предпринимателей, утверждает Гэлбрейт в работе «Новое индустриальное государство. Очерк американской экономической системы» (1967). Все дело в том, что капиталист больше не является высшим лицом на предприятии, так же как и потребитель давно уже не господствует на рынке. В экономической системе главенствующее положение принадлежит примерно двум тысячам крупнейших фирм, но ими правят не собственники – они ведь, в принципе, дилетанты. А для управления столь сложной системой необходимо огромное количество специальных знаний, которыми владеют высокообразованные менеджеры, ученые, инженеры, директора и т.д. Они-то и образуют техноструктуру, которая является воплощением «коллективной власти специалистов различных уровней квалификации и компетентности, приобщенных к процессу принятия решений внутри корпораций»[5,с.247]. Только техноструктура способна получать и анализировать необходимую информацию, которая, разумеется, используется в узко корпоративных целях. Необходимо отметить, что наличие прибыли уже перестало быть главной целью экономической деятельности этих фирм-монстров – самым существенным для них становится наличие власти как таковой.

Разумеется, что власть, к которой они стремятся, носит далеко не только экономический характер. Поскольку экономика значительно определяет политику, техноструктуре уже не достаточно просто обладать экономической властью – она хочет и открытого политического влияния, тем более, что управлять огромной корпорацией, не вмешиваясь в текущую жизнь общества – социальную и политическую, – практически невозможно. Потому власть техноструктуры перестает быть подспудным рычагом управления миром, становясь постепенно единственным легитимным источником власти. Даже если с формальной точки зрения управление носит демократический характер, источником власти в действительности выступает не народ, а техноструктура, давно научившаяся выдавать свои интересы за интересы народа и ловко манипулировать общественным мнением. Таково истинное лицо демократических ценностей, провозглашаемых базовыми для всех современных высокоразвитых обществ – их давно заменили на свободное согласие с тем, что необходимо в данный момент техноструктуре. Ведь ни один парламент не может быть достаточно профессиональным, чтобы действительно разбираться в сложнейшей структуре современного общества. К тому же, их средства анализа и объем информации, которым располагают парламентарии, не позволяет им принимать действительно взвешенные решения – они с необходимостью вынуждены обращаться к настоящим экспертам (техноструктуре), а контролировать, в чьих, собственно, интересах осуществляется это «профессиональное консультирование» народные избранники не в состоянии.

Нельзя не добавить, что в таких условиях сама экономика становится иррациональной, ведь экономическая рациональность с точки зрения общества есть соответствие производимых продуктов потребностям этого общества. Сегодня же потребности навязываются заинтересованной в их постоянном росте техноструктурой, которая сама выбирает, что и кому будет нужно, а затем с помощью агрессивной рекламы убеждает потребителей в том, что эта продукция им жизненно необходима.