23161-1 (Современная ситуация в языке морали. Необходимость преодоления морали)

Современная ситуация в языке морали. Необходимость преодоления морали

Введение

Моралью принято называть систему регулирования поведения и сознания человека во всех сферах межличностных и групповых отношений (быт, секс, труд, политика, наука, семья, др.), а также его отношения с природой. До недавнего времени словари и учебные пособия более или менее дружно заявляли, что "в отличие от особых требований, предъявляемых человеку в каждой из этих областей, принципы морали имеют социально-всеобщее значение и распространяются на всех людей, фиксируя в себе то общее и изначальное, что делает возможным сами эти особые требования и составляют ценностный базис общества, культуру межчеловеческих взаимоотношений". Философский энциклопедический словарь 1989 года утверждает: "Нравственная норма - не правило внешней целесообразности (чтобы достич такого-то результата, нужно поступать так-то), а императивное требование, долженствование, которому человек должен следовать при осуществлении самых разных своих целей, и следовать безусловно.

Мораль принадлежит к числу основных типов нормативной регуляции действий человека, таких, как право, обычаи, традиции и др., пересекается с ними и в то же время существенно отличается от них. Если в праве и организационных регуляциях предписания формулируются, утверждаются и проводятся в жизнь специальными учреждениями, то требования нравственности (как и обычаи) формируются в самой практике массового поведения, в процессе взаимного общения людей и являются отображением жизненно-практического и исторического опыта непосредственно в коллективных и индивидуальных представлениях, чувствах и воле. Моральные нормы воспроизводятся повседневно силой массовых привычек, велений и оценок общественного мнения, воспитываемых в индивиде убеждений и побуждений. Выполнение требований морали может контролироваться всеми людьми без исключения и каждым в отдельности. Авторитет того или иного лица в морали не связан с какими-либо официальными полномочиями, реальной властью и общественным положением, но является авторитетом духовным, т.е. обусловленным его моральными же качествами (сила примера) и способностью адекватно выразить смысл нравственного требования в том или ином случае. Вообще в морали нет характерного для институциональных норм разделения субъекта и объекта регулирования. Адекватной формой моральной регуляции является саморегуляция. Сила и оправдание моральных требований состоят в том, что субъект должен обращать их на себя и только через опыт собственной жизни предъявлять их другим.

В отличие же от простых обычаев, нормы морали не только поддерживаются силой устоявшегося порядка, властью привычки и совокупного давления окружающих и их мнения на индивида, но получают идейное выражение в общих фиксированных представлениях (заповедях, принципах) о том, как должно поступать. Мораль отражает целостную систему воззрений на социальную жизнь, содержащих в себе то или иное понимание сущности ("назначения", "смысла", "цели") общества, истории, человека и его бытия. Поэтому господствующие в данный момент нравы и обычаи могут быть оценены моралью с точки зрения её общих принципов, идеалов, критериев добра и зла, и моральное воззрение находится в критическом отношении к фактически принятому образу жизни. Вообще же, в морали в отличие от обычая должное и фактически принятое совпадают далеко не всегда и не полностью. В реальной истории нормы общечеловеческой нравственности никогда не исполнялись целиком, безоговорочно, во всех случаях без исключения".

Мораль является специальным предметом изучения этики.

Процитированная выше словарная статья несет на себе отпечаток эпохи и изобилует благоглупостями, заключающимися прежде всего в использовании словесных конструкций, не имеющих сколько-нибудь логичного и общепринятого в науке определения (например - "духовное"). Не выдерживает даже беглой критики словосочетание "нормы общечеловеческой нравственности". Наивно идеалистично звучит конструкция "могут быть оценены моралью с точки зрения её общих принципов", наделяющая понятие мораль некоторой субъектностью, т.е. явно несущая на себе следы теоцентрического сознания. Предметом этого реферата мы хотим сделать нынешнюю ситуацию в области морали и морального языка.

1. Современная ситуация в языке морали

Ситуация, существующая сегодня в так называемом языке морали, превосходно описана современным бостонским философом Аласдером Макинтайром в его работе "После добродетели".

Макинтайр предлагает представить себе, что естественные науки внезапно ичезли в результате катастрофы, все ученые были уничтожены, лаборатории разрушены, библиотеки разорены и т.п. Преподавание науки в школах было прекращено и запрещено. Позднее в обществе наступило отрезвление, и просвещенные люди попытались возродить науку, хотя по большей части было прочно забыто, что это такое. В их распоряжении остались фрагменты науки: оторванные от теоретического контекста эксперименты, бессвязные остатки различных теорий, инструменты, которыми никто не умел пользоваться, разорванные и обгоревшие книги. Эти фрагменты стали основой возрождения множества практик с воскрешенными названиями физики, химии, биологии. Люди спорили о соответствующих достоинствах теории относительности, эволюционной теории и теории флогистона, хотя они обладали лишь частичным знанием этих предметов. Дети усердно изучали сохранившиеся остатки периодической таблицы и хором повторяли как заклинания некоторые теоремы из Евклида. Никто, или почти никто, не понимал, что подобная деятельность не является естественной наукой в собственном смысле слова. Всё, что новоявленные ученые делали и говорили, удовлетворяло каким-то требованиям внутренней непротиворечивости, но контекст, который мог бы придать смысл всем их действиям, был утерян.

Такой мир вполне мог бы быть плодом воображения сочинителя фантастических романов. В этом мире продолжает использоваться часть языка естественных наук, находясь при этом в состоянии полнейшего беспорядка. Но если бы в вымышленном мире процветала аналитическая философия, в ней этот беспорядок никак не отразился бы. Не смогли бы заметить ничего необычного в этой ситуации ни феноменология, ни экзистенциализм, и т.п.

Данным примером Макинтайр пытается проиллюстрировать свою гипотезу, состоящую в том, что в нашем действительном мире язык морали находится в таком же состоянии беспорядка, в каком находился бы язык естественных наук в описанном вымышленном мире.

Исследуя далее собственно язык морали, Аласдер Макинтайр приходит к следующим выводам: "Привычка говорить об истинных или ложных моральных утверждениях сохранилась в повседневном дискурсе вплоть до настоящего времени. Но вопрос о том, благодаря чему конкретное моральное суждение истинно или ложно, утратил ясный ответ. моральные утверждения являются лингвистическими пережитками практик классического теизма, утерявшими свой контекст, который обеспечивался этими практиками. В этом контексте моральные суждения были одновременно гипотетическими и категорическими по форме. Они были гипотетическими в той степени, в какой они выражали утверждение, какое поведение было бы теологически уместно ждать от человека... Они были категорическими в той мере, в какой они отражали содержание универсального закона от Бога... Но отнимите у них то, благодаря чему они были гипотетическими и благодаря чему они были гипотетическими, и что они тогда представляют собой? Моральные суждения теряют свой отчетливый статус, а предложения, выражающие их, соответствующим образом теряют свой бесспорный смысл".

Ещё более подробно и убедительно говорит об этических суждениях А. Д. Айер в работе "Язык, истина и логика". Констатируя существование убеждения, гласящего, что помимо эмпирических и логических суждений существуют некие особые моральные (или ценностные) суждения, Айер говорит о необходимости дать объяснение относительно того, что такое ценностные суждения. Объяснение это должно быть само по себе удовлетворительным и согласовываться с общими эмпирицистскими принципами. "Мы будем доказывать, что ценностные утверждения значимы, если они суть обычные научные утверждения; если же они ненаучны, то и не значимы в точном смысле слова, а являются просто выражениями эмоции, которые не могут быть ни истинными, ни ложными", - пишет Айер.

Расуждения А. Д. Айера сводятся, примерно, к следующему: "Обычная система этики в том виде, как она разрабатывается этическими философами, вовсе не представляет собой однородное целое. Помимо того, что она склонна включать в себя элементы метафизики и анализы неэтических понятий, ее собственно этические содержания также весьма неоднородны. Можно разделить их, видимо, на четыре главных класса. Во-первых, имеются суждения, выражающие дефиниции этических терминов, или оценки законности, или возможности каких-то определенных дефиниций. Во-вторых, имеются суждения о феноменах морального опыта и их причинах. В-третьих, имеются призывы к моральной добродетели. И наконец, имеются собственно этические оценки. К сожалению, этики обычно игнорируют это очевидное разделение на четыре класса; в результате очень трудно уразуметь из их сочинений, что же они хотят обнаружить или доказать.

Нетрудно увидеть, что этическую философию образует лишь первый из наших четырех классов - тот, который включает суждения, относящиеся к дефинициям этических терминов. Суждения, описывающие феномены морального опыта и их причины, должны быть отнесены к психологии или социологии. Призывы к моральной добродетели вовсе не являются суждениями, это восклицания и приказания, предназначенные для того, чтобы побудить читателей совершить действия определенного рода. Соответственно они не принадлежат ни к одной из отраслей философии или науки. Что касается выражения оценок, то их затруднительно отнести к какому-либо классу. Но поскольку это явно не дефиниции, не комментарии к этим дефинициям и не цитаты, можно сказать с определенностью, что к этической философии они не принадлежат. Строго философское сочинение на тему этики, следовательно, не делает этических заявлений. Но оно должно посредством анализа этических терминов показывать, какова та категория, к которой принадлежат такие заявления.

Этические философы часто обсуждают вопрос, возможны ли определения, которые свели бы все этические термины к одному-двум фундаментальным терминам. Но этот вопрос (хотя он, несомненно, и относится к этической философии) к нашему исследованию отношения не имеет. Мы не стремимся показать, какой термин из числа этических терминов следует считать фундаментальным; например, может ли благое определяться через правильное, или правильное через благое, или то и другое через ценность. Интересует нас другое: возможно ли свести всю в целом сферу этических терминов к терминам не-этичеоким? Мы задаем вопрос: Можно ли перевести ценностные этические утверждения в утверждения об эмпирических фактах?

То, что это сделать можно, утверждают те этические философы, которых обычно называют субъективистами, а также философы, известные как утилитаристы. Утилитарист определяет правильность действий и благость целей в терминах радости, или счастья, или удовлетворения, которые они вызывают; субъективист определяет их в терминах чувства одобрения, испытываемого в их отношении некоторой личностью или группой людей. Каждый из этих типов определения делает моральные оценки подклассом психологических или социологических оценок, и по этой причине они для нас весьма привлекательны. Ибо если верен любой из этих типов, этические утверждения принципиально не отличаются от фактуальных утверждений, которые принято им противопоставлять, и данная нами ранее трактовка эмпирических гипотез подойдет также и к ним.

Тем не менее мы не примем ни субъективистский, ни утилитаристский анализ этических терминов. Мы отвергаем субъективистский взгляд, согласно которому называть действие правильным или вещь благой — значит говорить, что они всеми одобряются, — потому что несамопротиворечиво утверждать о некоторых действиях, которые всеми одобряются, что они неправильны, или о некоторых вещах, которые все одобряют, что они неблаги. Мы не согласны и с альтернативным субъективистским взглядом, согласно которому человек, утверждающий, что некоторое действие правильно или что некоторая вещь является благой, говорит, что он сам их одобряет, по той причине, что человек, признающийся, что иногда одобрял дурное или неправильное, не противоречил бы себе. Подобный аргумент фатален и для утилитаризма. Мы не можем согласиться, чтo называть действие правильным значит говорить, что из всех действий, возможных в данных обстоятельствах, оно вызовет, или скорее всего вызовет, наибольшее счастье, или наибольший перевес удовольствия над страданием, или наибольший перевес удовлетворенного желания над неудовлетворенным, поскольку обнаруживаем, что несамопротиворечиво говорить, что иногда неправильно совершать действие, которое на самом деле или, по всей вероятности, приведет к наибольшему счастью, или к наибольшему перевесу удовольствия над страданием, или к наибольшему перевесу удовлетворенного желания над неудовлетворенным. И поскольку несамопротиворечиво говорить, что некоторые приятные вещи являются неблагими, или что некоторые плохие вещи желательны, то не может быть, чтобы предложение х — благо было эквивалентно предложению х — приятно, или х — желательно. И такое возражение можно привести в отношении всех других известных вариантов утилитаризма. Следовательно, мы должны заключить, что правильность этических оценок не определяется удачными тенденциями действий, как не определяется она и природой человеческих чувств, но что она должна считаться абсолютной или внутренне присущей и не исчисляемой эмпирически.

Когда мы говорим это, то, разумеется, не отрицаем, что возможно изобрести язык, в котором все этические символы будут определимы в неэтических терминах, или даже что желательно изобрести такой язык и принять его вместо нашего собственного языка; отрицаем мы то, что предлагаемое сведение этических утверждений к неэтическим будет совместимо с конвенциями нашего действительного языка. Иными словами, мы отвергаем утилитаризм и субъективизм не из-за того, что они предлагают заменить существующие этические понятия на новые, но выступающие в качестве анализов существующих ныне этических понятий. Мы просто утверждаем, что в нашем языке предложения, содержащие нормативные этические символы, не эквивалентны предложениям, которые выражают психологические суждения или эмпирические суждения любого рода. Здесь целесообразно будет пояснить, что мы считаем неопределимыми в фактуальных терминах не дескриптивные этические символы, но только нормативные этические символы. Есть опасность смешения этих двух типов символов, потому что они обычно образованы знаками одной и той же чувственной формы. Так, сложный знак формы 'x — неверно' может образовывать предложение, которое выражает моральную оценку. касающуюся определенного типа поведения, либо может образовывать предложение, которое утверждает, что определенный тип поведения неприемлем для морального чувства данного общества. В последнем случае символ неверно является дескриптивным этическим символом, и предложение, в которое он входит, выражает обычное социологическое суждение; в первом случае символ неверно является нормативным этическим символом, и предложение, в которое он входит, вообще не выражает, как мы считаем, эмпирического суждения. Сейчас нас интересует только нормативная этика, так что, когда мы используем в нашем рассуждении этические символы, понимать их следует, если нет специальных оговорок, только как символы нормативного типа.