1291-1 (Философия: призвание или профессия?)
Описание файла
Документ из архива "Философия: призвание или профессия?", который расположен в категории "". Всё это находится в предмете "философия" из , которые можно найти в файловом архиве . Не смотря на прямую связь этого архива с , его также можно найти и в других разделах. Архив можно найти в разделе "рефераты, доклады и презентации", в предмете "философия" в общих файлах.
Онлайн просмотр документа "1291-1"
Текст из документа "1291-1"
Философия: призвание или профессия?
Е.В. Новиков
"В любой области человеческого знания заключается бездна поэзии"
К.Г. Паустовский.
"Есть несколько способов разбивать сады: лучший из них – поручить это дело садовнику"
Карел Чапек.
О понятиях призвания и профессии.
Вследствие неопределённости, размытости границ самого понятия "философия" однозначный и категоричный ответ на вопрос, стоящий в заголовке данной работы, дать затруднительно, если вообще возможно. Поэтому для начала следует разобраться с терминами "призвание" и "профессия", с их соотношением.
В Большом толковом словаре русского языка слово "призвание" трактуется как "склонность, способность к какому-либо делу, профессии" или – в качестве смыслового оттенка – как "назначение, предназначение" [i]. "Профессия" определяется как "род трудовой деятельности, занятий, требующий определённой подготовки и являющийся обычно источником существования" [ii]. В контексте противопоставления призвания и профессии нам больше подойдёт более конкретное понятие последней, данное в Педагогическом энциклопедическом словаре: "Профессия (лат. professio – официально указанное занятие, от profiteor – объявляю своим делом), вид трудовой деятельности человека, владеющего комплексом специальных знаний и практических навыков, которые приобретены в результате целенаправленной подготовки. Профессия отражает способность человека к выполнению конкретных функций в системе общественного разделения труда (курсив мой. – Е.Н.) и является одной из основных качественных характеристик его как работника" [iii].
Также из житейского опыта нам известно, что слово "призвание" обычно употребляется в отношении к таким видам деятельности, которые так или иначе связаны с творчеством или даже ещё уже – искусством (так, можно говорить о призвании художника, допустимо – о призвании хирурга, но совершенно неуместно – о призвании маляра или дворника). Существенной характеристикой профессии является то, что – в отличие от призвания – она, как правило, подразумевает такой вид деятельности, в котором многие могут добиться одинакового успеха; это своего рода ремесло (или наука, но наука рутинная – такая, в которой личность научного сотрудника практически не отражается на результате научной деятельности, а авторство этих результатов анонимно или, во всяком случае, безразлично для заказчика или потребителя).
Выражение "поэт по профессии" звучит так же абсурдно, как и выражение "ассенизатор по призванию". В этой языковой традиции нисколько не умаляется роль и важность упомянутых профессий (в сравнении с призванием). Это различие в словоупотреблении лишь фиксирует тот факт, что дело, которым занимается человек по призванию, не по силам другим (часто говорят, что у него талант или дар заниматься таким делом), в то время как любой человек в принципе может более или менее успешно освоить любую профессию. Сама этимология слова "призвание" говорит об избранности человека, который пошёл по пути реализации своего таланта: призвание – призыв – зов. Как будто сама эта деятельность (например, поэзия) зовёт его осуществить, воплотить, выразить свой талант.
Таким образом, профессия и призвание в строгом смысле не противоречат друг другу. Из приведённого выше примера с хирургом видно, что в некоторых случаях можно говорить о призвании внутри профессии (по отношению к тому человеку, который целенаправленно выбрал именно ту профессию, которая ему нравится, и достиг в ней значимых результатов). Верно также и то, что призвание человек может испытывать к деятельности, которая не является профессией (т.е. не закреплена в Едином тарифно-квалификационном справочнике работ и профессий рабочих, как, к примеру, призвание помогать нуждающимся). Поэтому зафиксируем мысль, что философия является профессией в той мере, в какой она может считаться наукой или рутинным, ежедневным ремеслом по накоплению знания, а призванием – в той, в какой она связана с творчеством, с искусством, с озарением, интуицией, инсайтом и т.п. – со всем тем, что дало повод известному философу А.М. Пятигорскому заключить: "Философия – это род склонности, переходящей в болезнь" [iv].
А.Л. Доброхотов на типичное высказывание о том, что "философии, как и искусству, нельзя научить", отвечает: "Но можно учить не поэзии, а грамматике; не музыке, а нотной грамоте. В каждом искусстве таится ремесло; само слово искусство связано с понятием "умение" (искусный мастер). Такая же связь прослеживается во множестве языков. В философии тоже есть "ремёсленные" навыки, без которых в её мир лучше не входить. Их знание не даёт мудрости, но даёт возможность правильно выбрать профессию" [v]. Попробуем выяснить, какую же часть "искусства философии" составляют "ремёсленные" навыки и можно ли для того, чтобы называться философом, всё-таки обойтись без них.
О философии и философствовании.
В ставшем уже классическим учебнике по философии читаем: "Философия выступает в двух ипостасях: 1) как информация о мире в целом и отношении человека к этому миру и 2) как комплекс принципов познания, как всеобщий метод познавательной деятельности. На этом основано разделение большого числа функций философии на две группы: мировоззренческие и методологические" [vi]. Очевидно, что влияние первой группы функций философии (мировоззренческих функций) испытывает на себе каждый. Иными словами, всякий человек так или иначе осмысливает мир и своё место в нём. Авторы другого популярного учебника по философии отмечают по этому поводу, что "философия неизбежна для любого человека и каждый человек философствует, даже тот, кто отрицает её необходимость и обоснованность, невольно оставаясь на позициях лишь неразвитой формы философствования" [vii]. В этом смысле, как отметил ещё К.Ясперс (который, кстати, – возможно, первым из философов, – и сформулировал различие между профессорской философией и философствованием), истинными философами являются дети.
Иными словами, для того, чтобы философствовать на этом "примитивном" уровне, философствовать для себя, вовсе не обязательно знать какие-то определённые принципы мышления, зафиксированные на бумаге мысли великих предшественников или современников, для этого не нужно иметь никакого образования и вообще не нужно уметь читать. Философствование поэтому является творческим актом в чистом виде, оно совершается человеком для себя самого. М.К.Мамардашвили писал о такой философии: "...Если она (философия. – Е.Н.) невербальна, но в ком-то из нас тем не менее заговорила или кому-то запала в душу до того, как заговорила, то такой человек не может выбирать: быть ему философом или не быть. Ибо философом он быть обречён" [viii].
Андрей Платонов в повести "Происхождение мастера" описал "одного человека, рыбака с озера Мутево, который многих расспрашивал о смерти и тосковал от своего любопытства; этот рыбак больше всего любил рыбу, не как пищу, а как особое существо, наверное знающее тайну смерти. Он показывал глаза мёртвых рыб Захару Павловичу и говорил: "Гляди – премудрость. Рыба между жизнью и смертью стоит, оттого она и немая и глядит без выражения; телок ведь и тот думает, а рыба нет – она всё уже знает". Созерцая озеро годами, рыбак думал всё об одном и том же – об интересе смерти. Захар Павлович его отговаривал: "Нет там ничего особого, – так, что-нибудь тесное". Через год рыбак не вытерпел и бросился с лодки в озеро, связав себе ноги верёвкой, чтоб нечаянно не поплыть. Втайне он вообще не верил в смерть, главное же он хотел посмотреть – что там есть: может быть, гораздо интересней, чем жить в селе или на берегу озера; он видел смерть как другую губернию, которая расположена под небом, будто на дне прохладной воды, – и она его влекла. Некоторые мужики, которым рыбак говорил о своём намерении пожить в смерти и вернуться, отговаривали его, а другие соглашались с ним: "Что ж, испыток не убыток, Митрий Иванович. Попробуй, потом нам расскажешь". Дмитрий Иванович попробовал: его вытащили из озера через трое суток и похоронили у ограды на сельском погосте" [ix].
Можно сказать, что у этого необразованного рыбака было призвание к философии (точнее, к философствованию)? Несомненно. Философствование было для него призванием (даже более того: страстью) до такой степени, что он заплатил за это жизнью.
Чтобы ещё раз уяснить себе разницу между философией и философствованием, можно воспользоваться делением, предложенным М.К.Мамардашвили. Он писал, что "есть реальная философия (или философствование, по нашей классификации. – Е.Н.), которая присуща нам, если мы живём как сознательные существа. Если мы выполняем свою человечность. Философский акт как пауза в ряду других актов, являющихся условием самой их возможности и определенной последовательности. Назовем это реальной философией. И есть философия понятий и систем (собственно философия в нашей схеме. – Е.Н.), в которых этот акт или элемент нашей духовной жизни может быть эксплицирован. Тогда философия предстаёт как удачный язык, посредством которого что-то эксплицируется. Но удачен он только потому, что люди проделали до нас подвиг мысли, подвиг медитации или какого-то очень сложного психотехнического опыта, что ушло затем в толщи истории культуры" [x]. Между прочим, по воспоминаниям А.М. Пятигорского, М.К. Мамардашвили очень ценил интересных людей (не обязательно философов, но также и простых людей), а сам А.М. Пятигорский, солидаризируясь со своим другом, считает, что "если философ будет ценить только профессиональных философов – он же умрёт со скуки. Философу нужна пища" [xi].
Рассуждая о том, что не только профессиональные философы стремятся соединить жизнь и идею, А.Л.Доброхотов приводит в пример распространённые житейские выражения: "жизненная мудрость" или "философский образ жизни" (мы бы ещё добавили популярное "философски взглянуть на вещи" и т.п.). "Чаще всего эти выражения создают образ личности, которой свойственно умудрённое спокойствие, некоторый (что называется, здоровый) скепсис по отношению к общепринятому, покорность судьбе, но неподвластность страстям. Спиноза разрешал философам иметь только одну страсть – "интеллектуальную любовь к Богу". История показывает, что жизнь мудреца совсем не обязательно воспроизводит эту картину. И всё же философский образ жизни предполагает какие-то общие ценности: неподатливость предрассудкам, обывательским "очевидностям", неприятие эрзацев и вкус к подлинности, отстранённость от мелочей, пренебрежение корыстью, критичное отношение к мыслям и доверительное – к реальности, любовь к смыслу..." [xii]
С житейской философией, кажется, всё понятно. Но как же быть с теми обществами, где философия выделена в особую сферу знания и деятельности и где она институционализирована (например, существуют академические институты философии или философские кафедры и факультеты в вузах)? Как провести грань между призванием и профессией внутри самой философии (имея в виду такой смысл последней, который подразумевают, когда говорят, что философия сложилась не у всех народов)?
О философах и философоведах.
На мой взгляд, философия имеет особый статус. В каком-то (и, по-видимому, только в этом) смысле она схожа с журналистикой, которая стоит на стыке между писательством и написанием объективных отчётов, рапортов и протоколов. Журналистика – творческое занятие (и поэтому можно говорить о призвании к журналистике), но творчество здесь ограничено рамками жанра и заказом на определённую тему (поэтому это ещё и профессия в строгом смысле этого слова). Также и философия: она не сводима ни к призванию, ни к философии, но содержит в себе и то, и другое.
Философия в целом является полисистемным образованием, содержит в себе множество достаточно независимых разделов. Поэтому, вероятно, можно выделить в ней такие части, которые больше подходили бы под определение философии как призвания, и такие, которые скорее отвечали бы её профессиональному аспекту.
Классическим стало деление тех, кто причастен к философии, на собственно философов и философоведов (по аналогии с литературой – литературоведением или искусством – искусствознанием). Например, Ф. Ницше в работе "По ту сторону добра и зла" провёл разделительную линию между философами и философскими работниками (philosophische Arbeiter). О том же, в сущности, говорил и В.И. Вернадский в связи с избранием А.М. Деборина в Академию наук СССР, только он выделял соответственно философию школы и научную философию. Первая – доктринальная философия, замкнутая на саму себя и принятая в своих претензиях быть единственно истинной только внутри собственной школы. Вторая – профессорская, академическая философия, отвечающая строгим критериям профессиональности. Кстати, А.М. Пятигорский, который называет себя "антишколистом в философии" считает, что "когда мы говорим о какой-то конкретной науке – востоковедении, например, – ею нельзя заниматься, не будучи связанным с какой-то школой. А в философии нет" [xiii].
Академик А.А. Гусейнов, пользуясь предложенным Ницше различением философов и философских работников, поясняет: "Философы раздвигают духовные горизонты человека, они всегда говорят что-то новое и очень важное. Они творят, создают ценности. Философские работники имеют дело с произведениями первых, они исследуют эти произведения (выявляют их источники, последующие воздействия, препарируют их по идеям, темам, сравнивают с другими произведениями, высчитывают в них количество тех или иных терминов, перелагают в более популярной форме, создают их сокращённые форматы, анализируют их сквозь призму биографии философа, в контексте эпохи и под разными иными точками зрения, переводят на разные языки, комментируют и т.д. и т.п.)" [xiv].
Ясно, что среди современных философов (во всяком случае, отечественных) несоизмеримо бОльшую часть составляют именно философоведы: они не имеют собственной философии, а занимаются чужой. Но, как справедливо замечает известный философ М.Н. Эпштейн, "провести разграничение между творческой философией и научным философоведением гораздо труднее, чем между литературой и литературоведением, поскольку обе отрасли пользуются одним языком, работают с общими понятиями" [xv]. Развивая это утверждение, мы придём к мысли А.А. Гусейнова: "...Между идеальными типами философа и профессора философии (или философоведа. – Е.Н.) существуют промежуточные, переходные типы. А в реальности, чисто эмпирически, только они – эти переходные типы – и существуют. Одни являются больше профессорами философии и меньше философами. Другие – больше философами и меньше профессорами философии" [xvi].
Следовательно, специфика философии в том, что ею невозможно заниматься профессионально, абсолютно не испытывая к ней призвания. Что касается соотношения призвания и профессионализма у великих философов прошлого, то, по меткому замечанию М.Н.Эпштейна, "чем глубже и самобытнее мыслитель, тем больше его философоведение выступает как органическая часть и продолжение его философии (например, у Хайдеггера и Ясперса)" [xvii]. Можно сформулировать это высказывание и другими словами: чем бОльшее призвание испытывает человек к философии, тем с необходимостью повышается и его профессионализм в построении собственной теории, тем бОльшую потребность он испытывает в знании философской традиции. Почти эту же мысль встречаем у А.А. Гусейнова: "Философ, как правило, является также профессором философии. Он, несомненно, должен быть глубоко образованным в области истории философии, знать все важнейшие и новейшие исследовательские результаты, достигнутые профессорами философии" [xviii], и у В.Ю. Кузнецова: "...Прежде чем самому философствовать, надо овладеть философским наследием, – этот тезис в общем виде возражений вроде не вызывает и вызывать не может" [xix].
Правда, не все так считают. Например, полемизируя с тем же Эпштейном, М. Печёрский пишет, что "знание истории философии и методологии иногда и немногим помогают, чаще и многим мешают". В подтверждение своего мнения он приводит в пример Иисуса Христа, которого считает бОльшим философом, чем Д.Лукач, Шаламова – бОльшим, чем "кн. Трубецкой и А. Лосев вместе взятые", Музиля и Гашека, которые, по мнению автора, "философичнее всей Франкфуртской Школы" [xx]. На мой взгляд, и названных писателей, и в ещё большей степени Иисуса из Назарета следует ставить скорее не в ряд философов, а в ряд учителей жизни, духовных реформаторов, так что тезис о нераздельности философии и философоведения остаётся непоколебимым.