17382-1 (Религия и модернизм в Алжире)

Религия и модернизм в Алжире

Массовые уличные выступления в октябре 1988 г. нанесли решающий удар по однопартийной системе, установленной Фронтом Национального Освобождения (ФНО) Алжира сразу после провозглашения независимости в 1962 г. В ответ на это президент Хадли Бенджадид начал проводить демократические преобразования, которые в скором времени привели к расцвету политических партий и установлению свободы прессы. Однако к началу 1990-х гг. на политической авансцене доминировали исламистские партии, наиболее влиятельная из которых, Исламский Фронт Спасения (ИФС), победила сначала на муниципальных выборах в июне 1990 г., а затем - в первом круге голосования на выборах в национальное законодательное собрание в декабре 1991 г. (1).

ИФС, вербующий сторонников как из бедняков, так и из среднего класса, всегда громогласно обвинял существующий режим как коррумпированный. Официальные представители этой группировки нечасто поминают демократию, кроме как для того, чтобы предупредить о том, что это пришлая идеология, чуждая исламу. Исламское духовенство из рядов ФНО зачастую даже посвящает свои религиозные службы нападкам на демократию, которую они откровенно обвиняют в приверженности нечестивому секуляризму. Обращая внимание на подобное отрицание демократии со стороны ИФС, военные перед запланированным вторым кругом голосования в законодательные органы выступили за остановку выборов и потребовали отставки президента Бенджадида. Военные опасались, что исламисты, получи они большинство в 2/3 на выборах в Национальную Ассамблею, не избежали бы соблазна изменить Конституцию и установить однопартийное правление собственной марки.

Попрание военными желаний большинства избирателей с тем, чтобы спасти демократию от одерживающей победу партии, которую солдаты называют антидемократической - такой предстает ситуация, которую невозможно поверить привычными ссылками из западной политической культурной традиции. В не меньшей степени ситуация парадоксальна из-за позиции различных действующих персонажей, которая сама по себе достойна уважения. Однако для того, чтобы понять внутренние логические и динамические закономерности, управляющие ситуацией в Алжире, необходимо выйти из рамок мгновенного анализа.

Может показаться, что ислам является препятствием на пути демократизации, но нам не следует доверять поверхностным впечатлениям и поспешным выводам. Правильно было бы понять, что ислам , каким его воспринимает среднестатистический избиратель, является тем, что в семиотике называется "языком" (language), то есть он скорее свидетель (a signifier), чем освидетельствуемый (a signified). Не имея собственной политической или экономической программы, это скорее проводник определенных настроений, чем конкретный набор существенных предложений. В политическом смысле ислам - это возглас протеста против условий существования, которые ощущаются как невыносимые, это поиск социальной справедливости, хотя ислам не предложил никаких идеологических средств для изменения окружающей социальной реальности.

Было бы чересчур поверхностным рассматривать политический ислам лишь в качестве уникальной и преходящей помехи процессу демократизации. Безусловно, он представляет собой помеху, постольку поскольку выражает тысячелетнюю утопию, которая постоянно вступает в противоречие с концептуальными категориями современности. И все же, в той версии ислама, которая представлена в речах и поступках ИФС, обнаруживается приверженность такой форме социо-экономической организации, иначе говоря, такой концепции социальных отношений и экономики, которая была бы совместима с любой формой религиозного гуманизма. Лидеры ИФС (которые являются основной действующей силой на политической арене) говорят на религиозном языке, но языке политическом, социальном и экономическом, а не на языке теологии.

Безусловно, поскольку этот демократический процесс проходит в мусульманских странах, то религиозный вопрос должен разрешаться через его дифференциацию и "автономизацию" от политической и экономической сферы. Однако в то же время религиозный вопрос связан с другими важнейшими социальными вопросами. Отделяя социальный вопрос от вопроса религиозного, можно впасть в ту же ошибку, в которую впадает исламский фанатик, для которого религия сама по себе есть конечная цель.

В этом эссе я постараюсь показать, каким образом религиозный вопрос связан с вопросом экономическим, в том смысле, что экономика не остается идеологически нейтральной, а скорее, можно сказать, выражает определенную концепцию социальных отношений в сфере производства и обмена. Я также попытаюсь показать, что демократизация в мусульманских странах должна с необходимостью проходить через политический Ислам.

Вопрос экономики

По всему миру ветры демократии дуют с Запада на Восток и с Севера на Юг. 80-е гг.стали свидетелями конца авторитарных моделей, падение которых во многом обусловили и предвосхитили провалы в сфере экономики. Следует признать, что успехи демократизации, часто проводимой сверху, не обязательно отражают триумф демократической идеологии в глубинах общества. Политические лидеры, еще вчера являвшиеся членами авторитарных режимов, обращаются к демократии, поскольку для них становится очевидным превосходство рынка в стимулировании экономического роста. Именно через рыночную экономику эти правители обращаются в демократическую веру. Интуиция их не подводит, поскольку законы рынка плохо согласуются с авторитарным вмешательством, выходящим за рамки необходимого минимума государственного регулирования. Юрген Хабермас (Jurgen Habermas) достаточно верно выразил эту интуицию, отметив, что законы экономической конкуренции в большой мере соответствуют юридическим и политическим основаниям формальной демократии (2).

Важно подчеркнуть тот факт, что та самая элита, которой не удалось заставить функционировать авторитарный механизм, теперь бьет в барабаны демократии. Это позволит нам понять суть сопротивления демократии и, в особенности, оценить слабость культурной и идеологической базы демократии, ту слабость, которая в Алжире обнаружила себя успехами антидемократического ИФС в избирательных кампаниях. Во многих странах посткоммунистического Востока и третьего мира демократические процессы были приведены в ход старой правящей элитой. В этих странах демократизация проявляется как процесс, направляемый сверху, как вопрос устремлений элиты, с которым не могут солидаризироваться низшие социальные классы. Тщательное исследование риторики и практики различных исполнителей ясно показывает, что в Алжире - если рассматривать случай, когда опыт проведения демократизации зашел довольно далеко - демократия как таковая не является самоцелью социально-популистского движения. Демократия замышлялась власть предержащими с тем, чтобы освободить государство от бремени экономики, таким образом давая возможность правительству отклонять социальные требования, которые оно больше не в состоянии удовлетворять. Короче говоря, демократия рассматривается в качестве средства, при помощи которого экономику - до сих пор командную "вещь" - можно было бы впредь заставить подчиняться законам рынка (3).

В то время как большинство населения, образующее контингент избирателей ИФС, воображает, что демократия представляет собой усиление государственной ответственности, власти видят в демократии средство положить конец экономике, действующей на принципе перераспределения (которая олицетворяется регулируемым ценообразованием, государственным регулированием убыточных предприятий и т.д.). Для широких народных слоев демократия означает усиление государственного вмешательства; для властей - это средство вывести государство из сферы экономики в пользу регулирования последней законами рынка. Таковы, в широком смысле, две концепции политической и экономической организации, которые противостоят друг другу в Алжире.

Современные политические лидеры, закаленные опытом пребывания у власти и наученные на собственных ошибках в области осуществления курса развития, обращаются к рынку, поскольку связывают с ним надежды на экономическое возрождение. Для представителей исламизма как противоположной крайности, усилившихся благодаря собственной популярности, соблазнительно возродить старый подход ФНО, приправив его религиозной этикой. Как если бы исламисты упрекали ФНО за неумение применить на практике собственную программу. Они же обещают осуществить именно это, лишь опираясь при этом на исламское право ("шариат").

Этого оказалось достаточно, чтобы расколоть ряды ФНО, часть членов которого перешла в ИФС. ИФС видит в себе наследника ФНО, освободившего страну от колониального правления и считающего себя партией, объединяющей всех алжирцев. В глазах ряда активистов ФНО ИФС выражает популистскую идеологию, которой изменил ФНО, сделав выбор в пользу рынка и многопартийности. Оформившийся в войне за независимость, алжирский популизм противостоит рынку, поскольку последний устанавливает экономическое неравенство, и противостоит многопартийности, поскольку последняя институциирует политическую дивергенцию общества. На протяжении практически всех 30 лет независимости эта популистская идеология была эффективна, так как государство было в состоянии удовлетворять обращенные к нему социальные требования благодаря доходам от экспорта нефти и природного газа. Когда же эти доходы иссякли, у государства больше не оказалось средств, чтобы продолжать проводить политику перераспределения. Именно отход ФНО от этой политики объясняет популярность ИФС.

Осуждение руководством ФНО срыва избирательной кампании и объявление незаконным создания Высшего Государственного Комитета под руководством Мохамеда Бодиафы ознаменовало дебют ФНО в качестве оппозиционной группировки. Конечно, по существу ФНО никогда не был средоточием реальной власти; на всем протяжении его основной функцией являлось создание видимости правовой легитимности там, где на деле осуществлялось военное правление. Хотя лидеры ФНО не признали Высший Государственный Комитет, многие члены вооруженных формирований ФНО, а также местные партийные ячейки выступили против руководства и поддержали Комитет. Новая партия, над созданием которой работал президент Бодиаф до момента своей гибели 29 июня 1992 г. напоминает ФНО, являясь скорее прислугой, чем носителем власти. С таких позиций физическое устранение Бодиафы едва ли может изменить ситуацию: пока в перспективе остаются новые выборы, властям будет нужна партия для представления своих кандидатов и обеспечения видимости правовой легитимности.

Если доминантой политической жизни будет оставаться конфликт между ФНО и исламистами, то будущее демократии представляется в пессимистическом свете, поскольку как ФНО, так и ИФС, исповедывающие вариации одной и той же политической идеологии, рассматривают себя в качестве единственных партий. Разрушение политической культуры однопартийного правления должно стать первым шагом в строительстве демократии; в противном случае демократия никогда не будет построена. Демократия коренится в идее коллективного представительства; партии же всего лишь переводят эту идею на язык правовой и политической практики. Это означает, что включение демократического механизма подразумевает такие трансформации, к пониманию которых еще не подошли недавно обращенные в демократическую веру. Не стоит рассчитывать, что демократия автоматически возникнет из законов рынка. Эти законы сами по себе суть представления культуры, рационализирующие акты производства и обмена, и ставящие сферу экономики в автономное положение по отношению к сферам политики и религии.

Результаты выборов, проводившихся 26 декабря 1991 г., подтвердили, что демократия не отражала народных устремлений: значительное большинство избирателей сделало свой выбор в пользу Исламского Фронта Спасения, чьи воинствующие активисты без конца твердят о богохульстве демократии. Подобные результаты должны служить напоминанием о том, что демократизация общественной жизни не может зависеть исключительно от доброй воли правителей. Необходимым условием является наличие гражданской культуры, пропитывающей сферу социальных отношений, а также наличие такой экономической ситуации, при которой борьба за средства существования не становится безысходной для общественных классов, находящихся в заведомо невыгодном положении. Экономические кризисы всегда представляют благодатную почву для популизма и демагогических обещаний. В отсутствие политической дифференциации и секуляризации общественной жизни такие кризисы также представляют благодатную почву для религиозного экстремизма. Популярность политического Ислама объясняется тем, что он обещает возобновить ту политику перераспределения, которую доходы от нефти позволяли проводить на протяжении 60-70-х гг., времени экономического популизма ФНО.

Таким образом поддержка ИФС не была основана исключительно на приверженности религиозной догме. Избиратели проголосовали за ИФС для того, чтобы наказать режим, который не только оказался не в состоянии сдержать свои обещания, но и объявил об отказе от своих обязательств, взятых на себя в эйфории сразу после обретения независимости. Более того, избиратели высказались в пользу откровенно религиозной партии в надежде, что страх перед Богом поможет обуздать коррупцию, уменьшить социальную несправедливость и умерит аппетиты властей. Исламское социальное сознание не признает разграничения общества по различным интересам, будь то экономические, идеологические или какие бы то ни было иные. Религия может стать средством, помогающим скрыть эти разграничения. Таким образом религия призвана для того, чтобы можно было избежать создания институтов, выражающих наличие в обществе социальных и идеологических различий. Но все это основывается на представлении, согласно которому религия способна устранить социальные различия, а власть предержащие будут удерживаться в известных границах исключительно при помощи страха божьего. Интернализация этого страха (то, что Ибн Халдун (Ibn Khaldun) называет "вази" или тормоз) обладает тем преимуществом, что не угрожает некоему мифическому единству общества, в то время как многопартийность содержала бы в себе подобную угрозу. Именно в таком контексте религия вторгается в область дефиниций сферы политического и процесса демократизации. Мобилизация Ислама обуславливает отказ от политического модернизма постольку, поскольку такой модернизм, покоящийся на принципе личной свободы, признает, институционализирует и регулирует социальные и идеологические различия внутри общества.

Исламский вопрос

Совместим ли Ислам с демократией? Этот вопрос не перестает волновать каждого журналиста и находится в центре внимания ученых, изучающих арабские исламские общества. Вопрос этот подразумевает, однако, невольное сравнение с Христианством, поскольку за ним кроется подозрение, что Ислам, в отличие от Христианства, может оказаться бесполезен в деле построения современного общества. В такой постановке вопроса кроется косвенное предубеждение, поскольку вместо того, чтобы сосредоточить внимание на перспективах построения демократии в исламских странах, проводится сравнение, а следовательно и противопоставление Ислама и Христианства. В известном смысле увековечивание христианско-мусульманского антагонизма приводит к увековечиванию старинного идеологического противостояния двух религий, имеющих длинный послужной список борьбы вокруг средиземноморского побережья.

Сравнения на уровне религиозной догмы - бессмысленны, так как все религии, включая Христианство, являются антидемократическими постольку, поскольку все они основываются на догмате святости власти, отвергаемом демократической идеологией (4). Однако всякая религия переживаема в контексте социальном и интерпретируется, исходя из культурно-исторического опыта; религия переживается в конкретной культурно-исторической среде, которая меняется из столетия в столетие и от одного общества к другому. Таким образом, самый эрудированный востоковед не сможет что-либо понять в причинах популярности ИФС в Алжире, пока не почувствует смысла устремлений так называемой "хиттисты" - отрядов безработной молодежи, состоящей на службе ИФС в качестве его ударной гвардии, молодежи, которая зачастую никогда не читала Коран и не слышала о Ибн Таимийя или Хасане аль-Банна, не говоря уже об ученой полемике теологов 20-го столетия, посвященной спорным местам из шариата.