20801-1 (Политический экстремизм и права человека)

Политический экстремизм и права человека

Как связаны эти две темы?

Связь первая. Экстремизм опасен не для той или иной политической силы, которая в данный момент находится у власти, а для демократической государственности в целом. Распространение экстремистских идей ведет к коррозии всей общественно-политической жизни, а, значит, к размыванию государственных институтов, которые обязаны обеспечивать права человека. В результате:

- существенно понижается уровень дозволенного в политике и, следовательно, развиваются конфронтационные методы в ущерб методам, консолидирующим государственную систему, - компромиссам, консультациям, договоренностям и т.п.;

- в обществе сгущается атмосфера нетерпимости, а, следовательно, все менееустойчивой становится политическая система;

- насилие все более воспринимается как допустимый и даже наиболее предпочтительный метод достижения целей. Особенно это пагубно сказывается на молодежи для которой естественно стремление шокировать добропорядочных буржуа, тяготение к решительным действиям, их романтизация независимо от идейной подоплеки и конечных целей. И этим прекрасно пользуются идеологи и организаторы экстремистских движений;

- наконец, доминирующим мотивом гражданской жизни становится страх, а это и есть наилучший фон для завоевания экстремистами власти. В самом таком завоевании не было бы ничего страшного, если бы осуществление власти по-прежнему подчинялось правовым принципам. Но любой экстремизм потому и является экстремизмом, что направлен на установление такой политической системы, которая не признает существование оппонентов.

Возможно, я заужаю понятие экстремизма. Но если этого не делать, невозможной станет и организация противодействия ему.

Вторая связь состоит в том, что экстремистские проявления непосредственно ущемляют права конкретных людей. Ведь в чем выражаются наиболее явные признаки политического экстремизма? В оскорблении отдельных социальных, этнических и религиозных групп, на которые возлагается вина за все проблемы, подлинные и мнимые, которые встречаются на пути общественного развития. В указании на ту или иную группу как на врагов страны и даже человечества в целом. В провозглашаемой отсюда цели ликвидации или изгнания представителей той или иной группы. В отличие от легального общего или индивидуального ограничения прав и свобод (в связи, скажем, с обеспечением общественной безопасности или в связи с незаконными действиями конкретного гражданина) экстремизм переносит акцент на априорное неправовое ограничение прав - за одну только принадлежность человека к группе, признаваемой экстремистами враждебной, опасной, вредной и т.п. Ясно, что тем самым нарушается общий принцип доктрины прав человека, воспринятой мировым сообществом и провозглашенный в российской Конституции (ст. 17) - недопустимость так осуществлять свои права и свободы, чтобы они нарушали прав и свободы других людей.

И здесь я перехожу к третьей связи проблем экстремизма и прав человека. Одним из неотъемлемых, естественных прав человека является, конечно же, право на свободное выражение своих мнений, свобода мысли и слова. Все это обобщенно можно назвать правом на духовную и политическую свободу. Тут-то и возникает едва ли не самый трудный вопрос в проблеме вытеснения экстремизма из политической и духовной среды общества. Вопрос этот может быть сформулирован примерно так: не приведет ли это вытеснение к уничтожению самого принципа свободы, к новому тоталитаризму, когда само государство определяет, какие идеи ему нужны, а какие нет? Почему вопрос ставится именно так? Да потому, что борьба с экстремизмом предполагает, как бы крамольно в этой аудитории ни звучало, негативную позицию государства к определенного рода идеям, а не только к отдельным их проявлениям - факты разжигания социальной, национальной, религиозной розни или пропаганду войны, или призывы к насильственному свержению конституционного строя и т.п., которые подпадают под правовую ответственность.

Мне кажется, что причина нынешней вялости властных российских институтов противостоять распространении экстремистских идей состоит не только в сочувствии многих должностных лиц этим идеям, но и в смешении понятий борьба с инакомыслием и борьба с политическим экстремизмом, понимаемом в том числе и как борьба с определенного сорта идеями.

В самом общем, энциклопедическом понимании экстремизм означает приверженность к крайним взглядам, методам. Казалось бы, можно воспользоваться таким определением (как правило, им и пользуются). Но для практики оно не очень пригодно.

Во-первых, сразу же возникают вопросы: что считать крайними взглядами? в какой системе координат, т.е. для кого они крайние?

Во-вторых, если уравнять между собой понятия "взгляды" и "методы", а значит "цели" и "средства", и положить этот общий критерий в основание государственной деятельности по противодействию экстремизму, то вся такая деятельность будет сведена лишь к уголовно-правовому преследованию за насильственные преступления (например, терроризм, захват заложников и т.п.), поскольку под экстремистскими методами в социальной жизни и понимается, главным образом, применение насилия, неважно под какими идейными знаменами оно осуществляется. В этом случае становится излишней сама постановка вопроса о государственном противодействии экстремизму - идейной предтечи насилия.

Что же тогда должно быть положено в качестве главного критерия экстремизма, которому обязано противостоять государство? Кто, каким образом и на основе каких признаков будет определять, идет ли речь об экстремизме или только о нестандартном проявлении политических свобод?

Ответы на эти вопросы необходимы не только для активизации борьбы с экстремизмом, но и для обеспечения правовых рамок этой борьбы, иначе она будет дискредитирована произволом. А то, что такая, пусть даже невольная дискредитация возможна, сомневаться не приходится. Например, авторы издания "Политический экстремизм в России" считают экстремизмом "пропаганду систематического нарушения прав человека, в том числе - в форме установления диктатуры или восстановления самодержавия". На мой взгляд, совершенно неверно самодержавие приравнивать к диктатуре, поскольку абсолютизм - лишь форма правления, а не суть политического режима и потому априорно отказывать ему в соблюдении прав человека не стоит. Как не стоит огульно зачислять монархистов, антизападников и др. в экстремисты.

Чтобы ответить на поставленные вопросы, важно указать на неизбежную социально-политическую относительность того, что оценивается в качестве политического экстремизма. То, что тоталитарное государство считает экстремизмом (например, борьбу за соблюдение прав человека), при демократии приветствуется. И наоборот. Впрочем, при тоталитарном режиме понятие "экстремизм" практически не используется. В ходу иные понятия -"подрывная деятельность", "враги народа", "враги нации", и т.п. Другими словами, содержание политического экстремизма обусловлено сущностью того строя и того политического режима, в условиях которого и по отношению к которому он себя проявляет.

В открытом обществе к политическому экстремизму должна быть отнесена, прежде всего, деятельность по распространению таких идей, течений, доктрин, которые направлены:

- на ликвидацию самой возможности легального плюрализма, свободного распространения и обмена идеями;

- на установление единственной идеологии в качестве государственной;

- на разделение людей по классовому, имущественному, расовому, национальному или религиозному признакам;

- на отрицание прав человека.

Политическая цель экстремистских течений - завоевание власти. В социологическом плане совершенно неважно, мирными или насильственными методами это достигается. Важно то, что власть экстремистскими силами завоевывается для того, чтобы покончить с системой политической конкуренции, ибо экстремизм по определению не признает оппозицию. Поэтому при политическом режиме, основанном на плюрализме, на недопустимости идеологической монополии, государственная власть не только вправе, но и обязана защищать конституционно гарантированную свободу мысли и слова всеми законными методами. В том числе, борясь с теми организованными силами, кто использует политическую и идеологическую свободу для того, чтобы в конечном итоге уничтожить ее.

Сказанное - принципиальная основа для деятельности по противодействию экстремизму. Не обозначив ее как аксиому, государство так и не сможет полностью обеспечить права и свободы человека, защитить конституционный строй.

Возьмем для иллюстрации распространенное сегодня у нас такое экстремистское проявление, как призывы к насильственному изменению конституционного строя, незаконному захвату власти, которые оправдываются, например, правом на восстание против тирании. Действительно это одно из естественных прав человека и оно включает в себя, разумеется, призывы к такому восстанию. Но уже из самой формулы данного субъективного права ясно, что речь не может идти о его реализации в демократической системе, поскольку демократия, пусть даже неразвитая, по определению исключает тиранию. Если же кто-то призывает к мятежу, восстанию под соусом "борьбы против тирании", это есть не что иное, как попытка разрушения самой демократии, пусть даже в стране ее институты не вполне отлажены, самой свободы для оппозиции. Вот почему подобного рода спекуляции на правах человека следует оценивать как проявления политического экстремизма.

Нам скажут: а разве это не тирания, когда люди, например, месяцами не получают зарплату и пенсии, когда снижается средняя продолжительность жизни, когда миллионы людей живут за чертой бедности? Нет. Это - безответственное использование властных полномочий, безобразное управление. И оно обязательно должно влечь политическую ответственность, а в некоторых случаях и юридическую. Но если бы режим был тиранический (деспотический), который определяется как жестокое подавление свободной воли, то граждане не только бы не имели возможности свободно избирать власть, свободно выдвигать к ней претензии, но и были бы наказаны за малейшие попытки это сделать. Я не собираюсь оправдывать действия и бездействие властей в социально-экономической области - ни федеральных, ни региональных, ни муниципальных. Лишь хочу объяснить, почему для стабильности в обществе необходимо отграничивать обычные формы протеста в условиях политической свободы от борьбы, откровенно или завуалированно направленной на уничтожение самой политической и духовной свободы.

Непонимание сути такого отграничения или нежелание понять эту суть создает хорошую отговорку для бездействия государственных органов в отношении экстремистских проявлений. Особенно, когда антиконституционные проявления облекаются в форму "реализации прав человека". Конкретный пример. В докладе на IV съезде КПРФ (апрель 1997г.) Зюганов, "забыв" о коммунистическом неприятии самой категории прав человека, заговорил в положительном ключе о Декларации независимости США. Вот его слова: "Итак, перед нами признанное право народа на сопротивление и восстание против тех, кто попирает его исконные права. И это вовсе не выдумка мятежников. Два столетия тому назад основатели США записали в Декларацию независимости о том, что народ "не только имеет право, но и обязан свергнуть такое правительство", которое осуществляет "власть неограниченного деспотизма". И надо, чтобы нами защищалось каждое международно признанное право человека, все его права в целом. Что же касается нас, коммунистов, то мы открыто заявляем, что в сопротивлении нынешней тирании в России мы были и всегда будем на стороне народа и вместе с народом". Коротко говоря, лидер КПРФ, фактически призывая к возможности насильственного захвата власти, пытался на всякий случай "подстелить соломку" (опасался, правда, он напрасно), апеллируя к общепризнанным в мире либеральным категориям.

Нынешние российские левые, конечно, вольны называть правящий режим деспотическим и тираническим. На то и гарантирована политическая свобода. Но государство, со своей стороны, вправе рассматривать эти инвективы как преступление в том случае, если они становятся основой для явных или чуть скрытых призывов к вооруженным формам борьбы.

Почему же мы продолжаем наблюдать, как вполне спокойно действуют экстремисты? Причин этому много. Но главная состоит в том, что само наше общество еще ни духовно, ни политически не выздоровело после крупнейшей мировой трагедии XX века - установления на одной части земной суши крайне лицемерного и жестокого коммунистического правления (хотя степень лицемерия и жестокости за несколько десятков лет колебалась, суть режима осталась неизменной). Эта трагедия состоит не только в том, что развитие России было резко отклонено от магистральных путей, по которым шла мировая цивилизация при сохранении национальных особенностей каждой из стран, но и в том (это, может быть, самое ужасное), что сознание людей, подданных советского режима было предельно извращено. Извращено до такой степени, когда понятия "хорошо" и "плохо", "добро" и "зло" во многом поменялись своими местами.

Посткоммунистическая власть не особенно потрудилась над тем, чтобы помочь выздороветь российскому обществу. Не была поставлена правовая точка, которая бы позволила отделить современную Россию от СССР. Я говорю о том, что официально так и не была дана правовая оценка предшествующего строя и режима, не было установлено правопреемство с исторической Россией, которую мы потеряли благодаря большевистскому перевороту в октябре 1917 года, не была восстановлена утерянная связь исторического времени. Не было и подлинного суда над КПСС, не только как над организацией, но и как носительницей преступных идей. В результате мы имеем маргинальное общество и маргинальное же государство, власть.

Мы вообще-то задумываемся, кому принадлежит власть в России? Я, например, сейчас не знаю, кому она принадлежит. Какой политической силе? Этого не понимают, не знают и те, кто составляет государственный аппарат. Поэтому каждый чиновник, каждое должностное лицо поступает так, как оно само понимает ту или иную ситуацию. И в большинстве случаев должностные лица, большинство из которых исповедуют советские ценности, не склонны видеть экстремизм там, где он есть на самом деле.

Только когда возникает определенный политический заказ либо информационный шум в СМИ, вот тогда государство и в его лице соответствующие органы - Минюст, Прокуратура, ФСБ и т.д. начинают судорожное наступление на экстремистские организации. Вы помните московскую историю, когда лишили регистрации РНЕ. Или недавняя ситуация перед парламентскими выборами, когда Минюст подал в суд заявление о ликвидации регистрации объединения СПАС. Все это реакция на общественное возмущение. Системной же антиэкстремистской деятельности как не было, так и нет.

Что для этого нужно? Конечно, нужно усовершенствовать законодательство. Но одного этого явно недостаточно. Мы должны понимать, что всегда между моделью правонарушения, которое описано в законе, и самим правонарушением, всегда есть зазор. И вот в этом зазоре "сидит" правоприменитель: следователь, чиновник Минюста, прокурор, судья. И тогда все зависит, что у него в голове. У французского философа Ламетри описан такой случай: один швейцарский судья на голодный желудок выносил очень мягкие приговоры, но стоило ему пообедать, горе было тому подсудимому, который попадал в это время к нему (наверное, от несварения желудка судьи). Физическое состояние правоприменителя иногда весьма сильно влияет на его решения. Но гораздо сильнее влияет его мировоззренческая позиция, психологическая установка. Закон, как бы четко он ни описал модель запретного поведения, не в состоянии сам по себе гарантировать эффективную борьбу с экстремизмом. У судьи, следователя и др. всегда найдется способ, если он хочет, истолковать закон в пользу экстремиста. Например, был же случай, когда суд признал невиновным человека, который издавал и продавал гитлеровскую "Майн кампф", сказав, что это просто коммерческая деятельность. И таких примеров достаточно много. И наоборот, случай из французской практики. Одна французская радиостанция не так давно получила строжайшее взыскание от соответствующих государственных органов только за ёрнический тон в отношении жертв нацизма. Только за тон. Так что, если есть желание, судья, прокурор, следователь, кто угодно, примут санкции, которые предусматривает закон.