Cezar12 (Жизнь двенадцати цезарей), страница 2

Смерть его, к рассказу о которой я перехожу, и посмерт­ное его обожествление также были предсказаны самыми несо­мненными предзнаменованиями. Когда он перед толпою народа совершал пятилетнее жертвоприношение на Марсовом поле, над ним появился орел, сделал несколько кругов, опустился на соседний храм и сел на первую букву имени Агриппы; заметив это, он велел своему коллеге Тиберию произнести обычные обеты на новое пятилетие, уже приготовленные и записанные им на табличках, а о себе заявил, что не возьмет на себя то, чего уже не исполнит. Около того же времени от удара молнии расплавилась первая буква имени под статуей; и ему было объявлено, что после этого он проживет только сто дней, так как буква С означает именно это число, и что затем он будет причтен к богам, так как AESAR, остальная часть имени Цезаря, на этрусском языке означает «бог».

Скончался он в той же спальне, что и его отец Октавий, в консульство двух Секстов, Помпея и Апулея, в четырнадцатый день до сентябрьских календ, в девятом часу дня, не дожив трид­цати пяти дней до полных семидесяти шести лет.

ТИБЕРИЙ

Некоторые полагали, что Тиберии родился в Фундах, но это лишь ненадежная догадка, основанная на том, что в Фундах родилась его бабка по матери и что впоследствии по постанов­лению сената там была воздвигнута статуя Благоденствия. Од­нако более многочисленные и надежные источники показывают, что родился он в Риме, на Палатине, в шестнадцатый день до де­кабрьских календ, в консульство Марка Эмилия Лепида (вторич­ное) и Луция Мунация Планка, во время филиппийской войны. Так записано в летописях и в государственных ведомостях. Впрочем, иные относят его рождение к предыдущему году, при консулах Гирции и Пансе, иные — к последующему, при консу­лах Сервилии Исаврике и Лупии Антонии.

В первые два года после принятия власти он не отлу­чался из Рима ни на шаг; да и потом он выезжал лишь изредка, на несколько дней, и только в окрестные городки, не дальше Анция. Несмотря на это, он часто объявлял о своем намерении объехать провинции и войска; чуть не каждый год он готовился к походу, собирал повозки, запасал по муниципиям и колониям продовольствие и даже позволял приносить обеты о его счаст­ливом отправлении и возвращении. За это его стали в шутку на­зывать «Каллипидом», который, по греческой пословице, бежит и бежит, а все ни на локоть не сдвинется.

Много и других жестоких и зверских поступков совер­шил он под предлогом строгости и исправления нравов, а на деле — только в угоду своим природным наклонностям. Неко­торые даже в стихах клеймили его тогдашние злодеяния и предре­кали будущее:

Ты беспощаден, жесток — говорить ли про все остальное? Пусть я умру, коли мать любит такого сынка.

Всадник ты? Нет. Почему? Ста тысяч, и тех не найдешь ты. Ну, а еще почему? В Родосе ты побывал.

Цезарь конец положил золотому сатурнову веку — Ныне, покуда он жив, веку железному быть.

Он позабыл про вино, хваченный жаждою крови: Он упивается ей так же, как раньше вином.

Ромул на Суллу, взгляни: не твоим ли он счастлив несчастьем?

Мария, вспомни возврат, Рим потопивший в крови; Вспомни о том, как Антоний рукой, привыкшей к убийствам.

Ввергнул отчизну в пожар братоубийственных войн. Скажешь ты: Риму конец! никто, побывавший в изгнанье,

Не становился царем, крови людской не пролив.

Сперва он пытался видеть в этом не подлинные чувства, а только гнев и ненависть тех, кому не по нраву его строгие меры; он даже говорил то и дело: «Пусть ненавидят, лишь бы соглашались». Но затем он сам показал, что все эти нарекания были заведомо справедливы и основательны.

Его мятущийся дух жгли еще больнее бесчисленные поношения со всех сторон. Не было такого оскорбления, кото­рого бы осужденные не бросали ему в лицо или не рассыпали подметными письмами в театре. Принимал он их по-разно­му: то, мучась стыдом, старался утаить их и скрыть, то из пре­зрения сам разглашал их ко всеобщему сведению. Даже Артабан, парфянский царь, позорил его в послании, где попрекал его убийствами близких и дальних, праздностью и развратом, и пред­лагал ему скорее утолить величайшую и справедливую ненависть сограждан добровольной смертью. Наконец он сам себе стал постыл: всю тяжесть своих мучений выразил он в начале одного письма такими словами: «Как мне писать вам, отцы сенаторы, что писать и чего пока не писать? Если я это знаю, то пусть волей богов и богинь я погибну худшей смертью, чем погибаю вот уже много дней».

Некоторые полагают, что он знал о таком своем бу­дущем заранее и давно предвидел, какая ненависть и какое бес­славие ожидают его впереди. Именно потому, принимая власть, отказался он так решительно от имени отца отечества и от при­сяги на верность его делам: он боялся покрыть себя еще боль­шим позором, оказавшись недостойным таких почестей. Это можно заключить и из его речи по поводу обоих предложений. Так, он говорит, что покуда он будет в здравом уме, он останет­ся таким, как есть, и нрава своего не изменит; но все же, чтобы не подавать дурного примера, лучше сенату не связывать себя верностью поступкам такого человека, который может под влия­нием случая перемениться. И далее: «Если же когда-нибудь усомнитесь вы в моем поведении и в моей преданности,— а я молю, чтобы смерть унесла меня раньше, чем случится такая перемена в ваших мыслях,— то для меня немного будет чести и в звании отца отечества, а для вас оно будет укором либо за опрометчивость, с какой вы его мне дали, либо за непостоян­ство, с каким вы обо мне изменили мнение».

Телосложения он был дородного и крепкого, росту выше среднего, в плечах и в груди широк, в остальном теле статен и строен с головы до пят. Левая рука была ловчее и сильнее правой, а суставы ее так крепки, что он пальцем протыкал све­жее цельное яблоко, а щелчком мог поранить голову мальчика и даже юноши. Цвет кожи имел белый, волосы на затылке длинные, закрывающие даже шею,— по-видимому, семейная черта. Лицо красивое, хотя иногда на нем вдруг высыпали прыщи; глаза большие и с удивительной способностью видеть и ночью, и в потемках, но лишь ненадолго и тотчас после сна, а потом их зрение вновь притуплялось. Ходил он, наклонив голову, твердо держа шею, с суровым лицом, обычно молча: даже с окружающими разговаривал лишь изредка, медленно, слегка поигрывая пальцами. Все эти неприятные и надменные черты замечал в нем еще Август и не раз пытался оправдать их перед сенатом и народом, уверяя, что в них повинна природа, а не нрав. Здоровьем он отличался превосходным, и за все время своего правления не болел ни разу, хотя с тридцати лет заботил­ся о себе сам, без помощи и советов врачей.

В свой последний день рождения он видел во сне ста­тую Аполлона Теменитского, огромную и дивной работы, кото­рую он привез из Сиракуз, чтобы поставить в библиотеке при новом храме; и статуя произнесла, что не ему уже освятить ее. За несколько дней до его кончины башня маяка на Капри рухнула от землетрясения. А в Мизене, когда в столовую внесли для обогревания золу и уголья, давно уже погасшие и остывшие, они вдруг вспыхнули и горели, не погасая, с раннего вечера до поздней ночи.

Смерть его вызвала в народе ликование. При первом же известии одни бросились бегать, крича: «Тиберия в Тибр», другие молили Землю-мать и богов Манов не давать покойнику места, кроме как среди нечестивцев, третьи грозили мертвому крюком и Гемониями. К памяти о былых неистовствах прибавлялась по­следняя жестокость. Дело в том, что по решению сената казнь приговоренных свершалась только на десятый день; и вот, для некоторых день кары совпал с вестью о смерти Тиберия. Они умоляли всех о помощи, но Гай еще не появлялся, заступиться и вмешаться было некому, и стража, во избежание противоза-кония, задушила их и сбросила в Гемонии. От этого нена­висть вспыхнула еще сильней: казалось, что и со смертью тирана зверства его не прекращаются. Когда тело вынесли из Мизена, многие кричали, что его надо отнести в Ателлу и поджарить в амфитеатре, но воины перенесли его в Рим, и там оно было сож­жено и погребено всенародно.

ГАЙ КАЛИГУЛА

Гай Цезарь родился накануне сентябрьских календ в консульство своего отца и Гая Фонтея Капитона. Где он родил­ся, неясно, так как свидетельства о том разноречивы. Гней Лентул Гетулик пишет, будто он родился в Тибуре. Плиний Секунд утверждает, что в земле треверов, в поселке Амбитарвий, что выше Конфлуэнт: при этом он ссылается на то, что там показывают жертвенник с надписью: «За разрешение Агриппины». Стишки, ходившие вскоре после его прихода к власти, указывают, что он появился на свет в зимних лагерях:

В лагере был он рожден, под отцовским оружием вырос: Это ль не знак, что ему высшая власть суждена?

Я же отыскал в ведомостях, что он родился в Анции.

Прозвищем «Калигула» («Сапожок») он обязан лагер­ной шутке, потому что подрастал он среди воинов, в одежде рядового солдата. А какую привязанность и любовь войска’ снискало ему подобное воспитание, это лучше всего стало видно, когда он одним своим видом несомненно успокоил солдат, возмутившихся после смерти Августа и уже готовых на всякое безумие. В самом деле, они только тогда отступились, когда заметили, что от опасности мятежа его отправляют прочь, под защиту ближайшего города: тут лишь они, потря­сенные раскаянием, схватив и удержав повозку, стали умолять не наказывать их такой немилостью.

Вместе с отцом совершил он и поездку в Сирию. Во­ротившись оттуда, жил он сначала у матери, потом, после ее ссылки — у Ливии Августы, своей прабабки; когда она умерла, он, еще отроком, произнес над нею похвальную речь с рост­ральной трибуны. Затем он перешел жить к своей бабке Ан­тонии. К девятнадцати годам он был вызван Тиберием на Капри: тогда он в один и тот же день надел тогу совершен­нолетнего и впервые сбрил бороду, но без всяких торжеств, какими сопровождалось совершеннолетие его братьев. На Капри многие хитростью или силой пытались выманить у него выражения недовольства, но он ни разу не поддался искушению: казалось, он вовсе забыл о судьбе своих ближних, словно с ними ничего и не случилось. А все, что приходилось терпеть ему самому, он сносил с таким невероятным притворством, что по справедливости о нем было сказано: «не было на свете лучшего раба и худшего государя».

Однако уже тогда не мог он обуздать свою природную свирепость и порочность. Он с жадным любопытством присут­ствовал при пытках и казнях истязаемых, по ночам в наклад­ных волосах и длинном платье бродил по кабакам и притонам, с великим удовольствием плясал и пел на сцене. Тиберий это охотно допускал, надеясь этим укротить его лютый нрав. Про­ницательный старик видел его насквозь и не раз предсказывал, что Гай живет на погибель и себе, и всем и что в нем он вскар­мливает ехидну для римского народа и Фаэтона для всего земного круга.

Консулом он был четыре раза: в первый раз с июльских календ в течение двух месяцев, во второй раз с январских ка­ленд в течение тридцати дней, в третий раз — до январских ид, в четвертый раз — до седьмого дня перед январскими идами. Из этих консульств два последних следовали одно за другим. В третье консульство он вступил в Лугдуне один, но не из надменности и пренебрежения к обычаям, как думают не­которые, а только потому, что в своей отлучке он не мог знать, что его товарищ по должности умер перед самым новым годом. Всенародные раздачи он устраивал дважды, по триста сестерциев каждому. Столько же устроил он и роскошных уго­щений для сенаторов и всадников и даже для их жен и детей. При втором угощении он раздавал вдобавок мужчинам наряд­ные тоги, а женщинам и детям красные пурпурные повязки. А чтобы и впредь умножить народное веселье, он прибавил к празднику Сатурналий лишний день, назвав его Ювеналиями.

Гладиаторские битвы он устраивал не раз, иногда в амфитеатре Тавра, иногда в септе; между поединками он выводил отряды кулачных бойцов из Африки и Кампании, цвет обеих областей. Зрелищами он не всегда распоряжался сам, а иногда уступал эту честь своим друзьям или должност­ным лицам. Театральные представления он давал постоян­но, разного рода и в разных местах, иной раз даже ночью, зажигая факелы по всему городу. Разбрасывал он и всяческие по­дарки, раздавал и корзины с закусками для каждого. Одному римскому всаднику, который на таком угощении сидел напротив него и ел с особенной охотой и вкусом, он послал и свою соб­ственную долю, а одному сенатору при подобном же случае — указ о назначении претором вне очереди. Устраивал он много раз и цирковые состязания с утра до вечера, с африкан­скими травлями и троянскими играми в промежутках; на самых пышных играх арену посыпали суриком и горной зе­ленью, а лошадями правили только сенаторы. Однажды он даже устроил игры внезапно и без подготовки, когда осматривал убранство цирка из Гелотова дома, и несколько человек с соседних балконов его попросили об этом.

Кроме того, он выдумал зрелище новое и неслыханное дотоле. Он перекинул мост через залив между Байями и Путеоланским молом, длиной почти в три тысячи шестьсот шагов: для этого он собрал отовсюду грузовые суда, выстроил их на якорях в два ряда, насыпал на них земляной вал и выровнял по образцу Аппиевой дороги. По этому мосту он два дня подряд разъезжал взад и вперед: в первый день — на раз­убранном коне, в дубовом венке, с маленьким щитом, с мечом и в златотканом плаще; на следующий день — в одежде возницы, на колеснице, запряженной парой самых лучших скакунов, и перед ним ехал мальчик Дарий из парфянских заложников, а за ним отряд преторианцев и свита в повозках. Я знаю, что, по мнению многих, Гай выдумал этот мост в подражание Ксерксу, который вызвал такой восторг, перегородив много более узкий Геллеспонт, а по мнению других — чтобы славой исполинского сооружения устрашить Германию и Британию, которым он грозил войной. Однако в детстве я слышал об ис­тинной причине этого предприятия от моего деда, который знал о ней от доверенных придворных: дело в том, что когда Тиберий тревожился о своем преемнике и склонялся уже в пользу родно­го внука, то астролог Фрасилл заявил ему, что Гай скорей на конях проскачет через Байский залив, чем будет императором.

До сих пор шла речь о правителе, далее придется го­ворить о чудовище.

Он присвоил множество прозвищ: его называли и «бла­гочестивым», и «сыном лагеря», и «отцом войска», и «Цезарем благим и величайшим». Услыхав однажды, как за обедом у него спорили о знатности цари, явившиеся в Рим поклониться ему, он воскликнул:

...Единый да будет властитель, Царь да будет единый]