Германский мастерер и его время (Различные материалы к семинарам по философии), страница 6

дурачествам, говаривал Фриц, никогда не пропадет в этом "вот-вот-вот-бытии";

и добавлял: "В нас, в самых потаенных уголках сердца, живет нечто, способное

выстоять в любых бедствиях. Это радость, последний остаток той изначально

присущей нам дурашливости, о которой никто из нас даже уже и не помнит".

Фриц Хайдеггер относился к себе с самоиронией, что не было свойственно его

брату Мартину. Фриц, родившийся через пять лет после Мартина, так

комментировал свое появление на свет: "Жизненная мука у одного начинается

сегодня, у другого -- завтра. У маленького червячка с Замковой улицы она

началась в Пепельную среду: прорыв куда-то, ощущение, что тебя дубасят со

всех сторон, пугающее отклонение от привычного... Чего еще ждать от

Пепельной среды?"

31

Мартин Хайдеггер в знак благодарности посвятил Фрицу одну из книг.

Посвящение -- "Единственному в своем роде брату" -- исполнено очаровательной

двусмысленности.

Как рассказывал Фриц Хайдеггер, их родители были верующими, но не

фанатиками и не сторонниками строгого конфессионализма. Католицизм настолько

глубоко проник в их плоть и кровь, что они не испытывали потребности

защищать свою веру или отстаивать ее, споря с другими. Тем сильнее они

недоумевали, когда их сын Мартин сошел с "праведного пути", который казался

им столь естественным.

Мать отличалась веселым нравом. По словам Фрица Хайдеггера, "она часто

говорила: жизнь устроена так чудесно, что повод для радости можно найти

всегда". Она была решительной, не скрывала, что гордится своим

происхождением из крепкой крестьянской семьи. Слыла женщиной работящей, ее

почти никогда не видели без передника и головного платка. Отец же был

человеком, углубленным в себя (он мог молчать целыми днями), незаметным,

старательным, честным. Человеком, о котором после его смерти сыновья мало

что смогли вспомнить.

Хайдеггеры жили не богато, но и не бедствовали. Судя по тому, что их

недвижимость оценивалась в 2000 марок и они платили подоходный налог в 960

марок (в 1903 году), они принадлежали к низам среднего сословия. На

пропитание им хватало, но они не могли из собственных средств оплачивать

учебу сыновей в дорогостоящих школах (а только такие школы открывали путь к

высшему образованию). Здесь-то и пришла на выручку Церковь. Это была обычная

практика помощи одаренным детям и одновременно -- пополнения кадров

священников, главным образом сельских.

Мескирхский пастор Камилло Брандхубер предложил родителям Мартина

послать их способного к учебе старшего сына, после того как он окончит

бюргерскую городскую школу [1] (гимназии в Мескирхе не было), в католическую

семинарию в Констанце -- интернат для будущих пастырей. Брандхубер бесплатно

давал своему протеже уроки латыни, и тем самым сделал для него возможным

поступление в семинарию. Префектом констанцской семинарии был Конрад Гребер.

Брандхубер и Гребер выхлопотали для Мартина стипендию от местного

благотворительного фонда. Родители гордились тем, что Церковь приняла их

сына под свою опеку. Для Мартина же началось время финансовой зависимости от

Церкви. Отныне он был обязан помнить о своем долге благодарности.

1 Так до 1918 г. назывались восьми -- десятиклассные школы.

32

Эта финансовая зависимость продолжалась тринадцать лет, до 1916 года.

После стипендии Вайсса, благодаря которой он учился в констанцской семинарии

(в 1903--1906 годах), Мартин получал до 1911 года стипендию Элинера (для

будущих священников), что дало ему возможность закончить два последних

класса семинарии и проучиться четыре семестра на теологическом факультете

Фрайбургского университета. Его учеба в университете с 1911 по 1916 год

финансировалась за счет стипендии Шетцлера, учрежденной для того, чтобы

ориентировать стипендиатов на сохранение философского и богословского

наследия святого Фомы Аквинского. Хайдеггер оставался зависимым от

католического мира и после того, как внутренне уже начал отходить от Церкви.

Он вынужден был приспосабливаться к обстоятельствам, стыдился этого -- и

впоследствии не простил тогдашнего своего унижения "системе католицизма".

Эта институциональная система с ее корыстной социальной политикой со

временем стала вызывать у Хайдеггера такое отвращение, что позже он даже

испытывал симпатии к нацистам -- не в последнюю очередь из-за

антиклерикальной направленности их движения.

Итак, в 1903 году Хайдеггер приехал в констанцскую семинарию-интернат и

начал вместе с другими семинаристами посещать городскую гимназию.

Мескирх оставался замкнутым католическим мирком, хотя последствия былых

конфликтов со старокатоликами еще сказывались. Но в Констанце, отстоявшем от

него всего на пятьдесят километров, современность чувствовалась уже куда

явственнее.

В Констанце, некогда имперском городе, население в конфессиональном

плане было смешанным. Богатая история города продолжала жить в памятниках

архитектуры. Еще существовали, например, тот старый купеческий дом, где в XV

веке заседал церковный собор, и другой, где ожидал суда Ян Гус. Бывший

доминиканский монастырь, в котором был заточен этот "еретик", перестроили в

гостиницу "Островной отель", вскоре превратившуюся -- благодаря своим

просторным залам -- в подлинный центр культурной жизни города. Здесь

устраивались концерты и доклады, на которые охотно приходили гимназисты.

Завсегдатаи подобных мероприятий боготворили "дух современности", рас-

33

суждали о Ницше и Ибсене, об атеизме, о "философии бессознательного"

Гартмана [1], о "философии как если бы" Файхингера [2] и даже о психоанализе

и толковании снов. В Констанце веял дух прогресса, город со времен Геккера,

то есть с 1848 года, оставался цитаделью баденекого либерализма. Гюнтер Ден,

учившийся в Констанцской гимназии примерно в одно время с Хайдеггером,

рассказывает в своих мемуарах о том благоговейном страхе, который

почувствовали он и его одноклассники, когда узнали, что смотритель мужских

купален участвовал в революции 1848 года и лично сражался на баррикадах.

Самая большетиражная городская газета, "Абендцайтунг", была демократической,

антиклерикальной и даже в какой-то мере антипрусской -- несмотря на то (или

именно потому), что в Констанце квартировался прусский пехотный полк и что

офицеры со всей империи охотно проводили свой отпуск в этом городе на

Боденском озере.

1 Эдуард фон Гартман (1842--1906) -- немецкий философ, в своей книге

"Философия бессознательного" (1869) стремился доказать, что бессознательное

в качестве "воли" присуще всей природе, а не только человеку; под

"бессознательным" он понимал "неосознанные влечения".

2 Ханс Файхингер (1852--1933) -- немецкий философ-идеалист, основатель

Кантовского общества (1904). В главном сочинении "Философия как если бы"

(1911) развил концепцию фикционализма, или "критического позитивизма";

считал научные и философские понятия фикциями, которые не имеют

теоретической ценности, но практически важны.

Семинария, которую также называли "Школой Святого Конрада" или попросту

"Домом Конрада", была закрыта в годы культуркампфа и вновь открылась только

в 1888 году. В прошлом она контролировалась иезуитами, но теперь перешла под

государственный надзор. Семинаристы посещали и "светскую" гимназию, в

которой царила атмосфера умеренно либерального антиконфессионального

гуманизма. Преподавателем новых языков был Пациус -- демократ,

свободомыслящий человек и пацифист, которого ученики очень любили за его

эффектные высказывания. Он, например, дразнил семинаристов, которые, как

начинающие теологи, должны были высоко ценить Аристотеля, неожиданными

репликами такого типа: "Аристотель -- да что он вообще собой представляет в

сравнении с Платоном, этим гигантом духа!" Но и протестантам тоже

доставалось. "Астрология? -- откликался на чей-нибудь вопрос Пациус. -- Как

показывают мои изыскания, этим суеверием мы обязаны Меланхтону". Учитель

немецкого и древнегреческого язы-

34

ков Отто Киммиг признавал в качестве священного только один текст --

пьесу Лессинга "Натан Мудрый". Влияние двух этих наставников, у которых

учился и Мартин Хайдеггер, по всей видимости, было очень значительным. Вот

что писал о них Гюнтер Ден: "Я лишь позднее осознал, что оба эти учителя

незаметно для меня самого, так сказать, вывели меня из мира христианских

идей, которого для них как бы и вовсе не существовало".

В "Доме Конрада" ученикам старались привить иммунитет против духа

свободомыслия. Их воспитывали как будущих апологетов религии, которым

предстоит вступать в дискуссии с "мирянами". Они по очереди делали доклады,

в которых должны были продемонстрировать свою подготовленность к таким

схваткам. В этих работах речь шла, например, о том, может ли человек

собственными силами прийти к гуманности и как далеко должны простираться

границы терпимости; а еще говорили о свободе и о первородном грехе или

обсуждали проблему, следует ли рассматривать гетевскую Ифигению как

языческо-христианский, христианско-немецкий либо чисто языческий образ.

Отдохнуть от подобных споров можно было только переключившись на

краеведческие темы: историю монастыря Рейхенау, нравы и обычаи в Хегау или

жизнь древнейших поселенцев на берегах Боденского озера. Иногда, в солнечные

дни, семинаристы, как и все молодые люди, совершали вылазки "на природу",

чтобы попеть и поиграть на гитарах, -- в Майнау, в графский сад в Бодмане

или на виноградники на берегу Унтерзее. Во время таких прогулок они

осваивали местный диалект, музицировали, и если их одноклассники по гимназии

любили похвастаться своими визитами к актрисам, то интернатские могли зато

рассказать о том, как они сами сыграли пьесу на библейскую тему. Ханжами, во

всяком случае, эти юноши не были: даже избрали -- а как же иначе, они ведь

жили в Бадене! -- свой представительный орган, имевший совещательный голос

при решении всех вопросов, связанных с руководством семинарией; и издавали

газету, регулярно напоминавшую, что Баден первым среди немецких земель

отменил цензуру.

Семинаристы жили под бдительным, но не очень строгим присмотром. Как бы

там ни было, Мартин Хайдеггер не поминал злом годы, проведенные в Констанце.

В 1928-м он писал Маттеусу Лангу, который в пору его ученичества был

духовным префектом младших классов: "Я с удовольствием и с благодарностью

возвращаюсь мыслями к началу моей учебы в "Доме Конрада" и все яснее сознаю,

как глубоко все мои устремления укоренены в родной почве. Я очень хорошо

помню, как сразу почувствовал доверие к Вам, тогдашнему новому префекту; это

доверие сохранилось и впоследствии, сделав для меня радостным пребывание в

семинарии".

35

Менее отрадные впечатления оставляло у интернатских общение со

"свободными" одноклассниками, особенно с теми, которые происходили из

привилегированных кругов. Эти сыновья адвокатов, чиновников и коммерсантов

ощущали свое превосходство над "каплунами", как они называли обитателей

"Дома Конрада". Те были большей частью выходцами из деревни и, подобно

Мартину Хайдеггеру, происходили из семей со скромным достатком, а то и

совсем бедных. Гюнтер Ден, сын директора почты, вспоминает: "Мы всегда

смотрели на "каплунов" немного свысока. Они плохо одевались и, как нам тогда

казалось, мылись тоже кое-как. Мы считали себя лучше их. Правда, это не

мешало нам основательно их эксплуатировать. От них требовалось самое

тщательное выполнение домашних заданий, и на переменках они должны были нам

помогать -- что, впрочем, они всегда делали с охотой".

В своем кругу интернатским было легче самоутверждаться, посторонние же

всегда немного подсмеивались над ними. Семинаристы не принимали участия в

некоторых развлечениях своих "светских" соучеников, потому что, с одной

стороны, не имели карманных денег, а с другой -- должны были соблюдать

определенные запреты. Они, например, оставались сторонними наблюдателями,

когда на кривых улочках города и в его пивных три дня подряд шумел

масленичный карнавал и ученики светской школы -- гимназисты -- образовывали

собственный шутовской цех. Не для них были и украшенные пестрыми вымпелами

прогулочные пароходы, увозившие в Меерсбург отпускников, которые приезжали

летом в Констанц. Вечером толпу гуляк, нетвердо державшихся на ногах, те же

пароходы доставляли назад, и эта толпа, распевая и горланя, заполняла

переулки старого города. Гимназисты в своих пестрых шапочках всегда были

среди веселившихся. На другой день на переменках они хвастались своими