Германский мастерер и его время (Различные материалы к семинарам по философии), страница 5

поражения восстания эмигрировал в Швейцарию, потом в США. Участвовал в чине

полковника в Гражданской войне в США 1861 -- 1865 гг. на стороне Северных

штатов.

2 Густав фон Струве (1805--1870) -- немецкий демократ, республиканец.

Во время революции 1848--1849 гг. организатор восстаний в Бадене (в апреле и

сентябре 1848 г.). После поражения второго восстания был арестован.

Освобожденный в мае 1849 г. участниками третьего восстания, вошел во

временное революционное правительство. В 1850 г. стал одним из руководителей

немецких эмигрантских организаций в Лондоне. В 1851 г. эмигрировал в США,

участвовал в Гражданской войне 1861--1865 гг. на стороне Севера. В 1863 г.

вернулся в Европу.

С 1848 года Церковь стала искусно использовать в собственных интересах

дух либерализма, против которого прежде ожесточенно боролась. Она требовала

свободной Церкви в свободном государстве, ликвидации государственной опеки

над школами и университетами, свободного замещения приходских должностей и

свободного управления церковным имуществом. Как говорили священнослужители,

следовало больше прислушиваться к Богу, чем к людям. Конфликт достиг своего

апогея в 1854 году, когда власти арестовали фрайбургского архиепископа. Но в

итоге правительству все же пришлось пойти на уступки, потому что Церковь

оказывала очень большое влияние на сознание и

26

образ жизни населения, особенно в сельской местности и в маленьких

городках. Католический популизм юго-западной Германии характеризовался

церковным благочестием, но одновременно разочарованием в государстве.

Приверженность к иерархии соседствовала в нем с требованием автономности

Церкви по отношению к государственной власти. Это движение имело

антипрусскую направленность (скорее в регионалистском, нежели в

националистическом смысле), было антикапиталистическим, аграрным,

антисемитским, патриотическим -- и опиралось главным образом на низшие

социальные слои.

Конфликт между государством и Церковью вновь обострился после того, как

в 1870 году Вселенский собор в Риме принял догмат о непогрешимости Папы.

Поскольку в эпоху национализма всеобщее господство Церкви уже не могло быть

восстановлено, католический мир решил, по крайней мере, действенным образом

оградить себя от государства и секуляризованного общества.

В ответ сформировалась оппозиция -- так называемое "старокатолическое"

движение, социальные корни которого следует искать прежде всего в среде

католической образованной буржуазии южной Германии, разделявшей

национал-либеральные взгляды. Представители этих слоев не хотели становиться

слишком уж "римско-католическими", для них была важна связь между

католицизмом и национальной почвой. Кроме того, некоторые "старокатолики"

стремились к модернизации Церкви в целом: к отмене безбрачия духовенства, к

ограничению почитания святых, к самоопределению общин и выборности

священников.

Движение создало собственную церковную организацию, избрало епископа,

но численность его приверженцев оставалась небольшой. Оно никогда не

объединяло больше ста тысяч человек, хотя и пользовалось правительственной

поддержкой, особенно в Бадене. Здесь старокатолическое движение достигло

большого размаха. В семидесятые -- восьмидесятые годы Мескирх был одной из

его цитаделей. Временами чуть ли не половина горожан причисляла себя к

старокатоликам.

Конрад Гребер, последовательный приверженец римского католицизма,

нарисовал мрачную картину мескирхского "культуркампфа", на фоне которого

проходило детство Мартина: "Мы знаем по собственному горькому опыту, сколько

юношеского счастья было разрушено в те тяжелые времена, когда дети из

богатых старокатолических семей отталкивали своих более бедных

ровесников-католиков, награждали их

27

самих и их пастырей обидными прозвищами, избивали их и окунали в поилки

для скота у колодцев, чтобы окрестить заново. Мы знаем, к сожалению, и по

своим личным воспоминаниям, как даже учителя, придерживавшиеся

старокатолических взглядов, так сказать, отделяли агнцев от козлищ. Они

называли школьников-католиков не иначе как "черная немочь" и ощутимо давали

им почувствовать, что никто не сможет безнаказанно пойти по римскому пути. В

результате эти дети все до одного отпали от Рима, и им пришлось

присоединиться к старокатоликам, чтобы получить в Мескирхе хоть какую-то

должность. Да и много позже добиться пусть даже самого незначительного

местечка в Аблахштадте можно было только ценой изменения своих религиозных

убеждений".

Отец Хайдеггера относился к числу самых стойких. Он оставался

приверженцем римского католицизма, хотя поначалу это приносило ему одни

неприятности.

Правительство предоставило мескирхским старокатоликам право на

совместное с римскими католиками пользование городской церковью Святого

Мартина. Для римских католиков это означало осквернение храма, и они

перестали совершать в нем богослужения. В 1875 году, при действенной помощи

бойронских монахов, они перестроили старое овощехранилище неподалеку от

городской церкви, превратив его во "временную церковь". В том же здании

размещалась бочарная мастерская причетника Фридриха Хайдеггера, и там же, в

новой церкви, крестили Мартина.

Противостояние между римскими католиками и старокатоликами раскололо

городскую церковную общину на два лагеря. Старокатолики считали себя "людьми

из хорошего общества", "либералами", "модернистами". В их глазах приверженцы

Римской Церкви были ретроградами, ограниченными и отсталыми обывателями,

цеплявшимися за отжившие церковные обычаи. Когда римские католики весной или

осенью выходили в поля, чтобы священник благословил землю, старокатолики

оставались дома, а их дети забрасывали участников шествия камнями.

В ходе этих конфликтов маленький Мартин впервые испытал на собственном

опыте, как проявляется противоречие между традицией и современностью. Он

почувствовал оскорбительный аспект этой современности. Старокатолики

относились к "верхушке" общества, а сторонники Римской Церкви, хотя и

составляли большинство, не могли не ощущать своей приниженности. Но тем

сплоченнее была их община.

28

Когда в конце столетия численность старокатоликов резко снизилась, в

том числе и в Мескирхе, а климат взаимной нетерпимости, порожденный

"культуркампфом", смягчился, "римским католикам" вернули городскую церковь

вместе со всем ее имуществом и недвижимостью. Хайдеггеры смогли снова

вселиться в дом причетника на Церковной площади. Торжественная служба,

состоявшаяся 1 декабря 1895 года, увенчала победу над "вероотступниками". В

тот день маленький Мартин неожиданно для себя сыграл "ключевую роль".

Причетнику-старокатолику было неприятно передавать ключи от церкви своему

преемнику, и он просто сунул их сынишке причетника, игравшему на церковной

площади.

Мир детства Хайдеггера -- это маленький покосившийся дом причетника на

Церковной площади, напротив мощного здания церкви Святого Мартина. С площади

открывался вид на построенный в XVI веке замок Фюрстенбергов. Дети могли

проникать через большие парадные ворота во внутренний двор замка и дальше в

парк. За воротами на противоположном конце парка начинались поля и проселок:

"Он от ворот дворцового парка ведет в Энрид. Старые липы смотрят вослед ему

через стены парка, будь то в пасхальные дни, когда дорога светлой нитью

бежит мимо покрывающихся свежей зеленью нив и пробуждающихся лугов, будь то

ближе к Рождеству, когда в метель она пропадает из виду за первым же холмом"

(Проселок).

"Причетниковым детям" -- Мартину и его младшему брату Фрицу [1] --

приходилось помогать отцу в церкви. Они исполняли работу церковных служек,

собирали цветы для украшения храма и должны были звонить в колокола. Как

вспоминал Хайдеггер в очерке "О тайне башни со звоном", всего имелось семь

колоколов -- каждый со своим именем, с собственным звучанием. В каждый надо

было бить в определенное время. В "Четырехчасовой" звонили в четыре часа

пополудни, так называемым "страшным" звоном, который должен бьы заставить в

страхе вскочить с постели всех, кто заспался. "Трехчасовик", помимо того,

что отмечал третий час, оповещал о смерти. Колокол "Дитятя" созывал на уроки

закона Божия и на чтение розария, "Двенадцатый" сигнализировал об окончании

утренних занятий в школе. Был еще колокол, по которому ударял молот часового

механизма. Но самым красивым голосом обладал "Большой"; в него звонили в

канун великих праздников и ранним утром в дни их начала.

1 Фриц Хайдеггер (1894--1980) всю жизнь провел в Мескирхе, где работал

банковским служащим; после смерти Мартина Хайдеггера он расшифровал многие

его рукописи и сам всегда проявлял большой интерес к философии и теологии.

29

Перед Пасхой, с Чистого четверга до Страстной субботы, колокола

молчали, а затем в дело вступали трещотки. Вращением рукоятки приводились в

движение несколько молоточков, ударявших по твердому дереву. В каждом углу

башни стояло по такой трещотке, и маленькие звонари должны были попеременно

крутить их ручки, чтобы сухой треск разносился по всем четырем сторонам

света. Но самым прекрасным праздником было Рождество. В полчетвертого утра

соседские мальчики, которым предстояло звонить в колокола, приходили в дом

причетника и садились за накрытый его женой стол: их уже ждало печенье и

кофе с молоком. После этого завтрака юные звонари зажигали в прихожей фонари

и шли в снежной зимней ночи к церкви, а потом поднимались по темной лестнице

колокольни к колоколам с их холодными веревками и обледенелыми языками.

"Таинственный лад, соединявший и сопрягавший в целое последовательность

церковных праздников, вигилий, времен года, утренних, дневных и вечерних

часов каждого дня, так что единый звон проникал и пронизывал юные сердца,

сны и мечты, молитвы и игры, -- он, этот лад, видимо, и скрывает в себе одну

из самых чарующих, самых целительных и неисповедимых тайн башни со

звоном..." (О тайне башни со звоном).

Такой была жизнь под сенью Церкви в маленьком провинциальном городке в

начале нынешнего столетия. В "Проселке" Хайдеггер вспоминает, как играл в

бассейне у школы с самодельными корабликами: "Грезы странствий еще

скрывались в том едва ли замечавшемся сиянии, которое покрывало тогда все

окружающее. Глаза и руки матери были всему границей и пределом... И

путешествиям-забавам еще ничего не было ведомо о тех странствиях и

блужданиях, когда человек оставляет в недосягаемой дали позади себя любые

берега..."

Отблеск этого в свое время "едва ли замечавшегося сияния" падает на все

воспоминания Хайдеггера о его мескирхском детстве, и речь идет не просто о

его личных ощущениях во время игры -- ведь и у брата философа, Фрица,

остались сходные впечатления о тех же годах: "Большинство из нас, какие бы

шалости мы ни совершали, наслаждалось благом вечной беззаботности, благом,

которое с той поры нам уже никогда более не довелось испытать". Фриц всю

жизнь оставался там, где провел свое детство, он работал в кредитном банке

Мескирха и умер в том же городке.

30

Жители Мескирха считали Фрица Хайдеггера "оригиналом". Он пользовался

здесь такой популярностью, что его брат Мартин, даже став всемирно известным

философом, для местных жителей продолжал быть всего лишь "братом Фрица".

Фриц Хайдеггер заикался, но, как рассказывают мескирхцы, только когда

рассуждал о "сурьезных" вещах: тогда слова начинали "застревать у него в

горле" и, например, хайдеггеровское "вот-бытие" превращалось в

"вот-вот-вот-бытие". Фриц, однако, всегда говорил без запинки, когда

представлялась возможность посмеяться над кем-то, -- например, в тех

знаменитых речах, с которыми он выступал в канун Великого поста. В подобных

случаях его ничто не могло смутить, и в гитлеровские времена он затевал

споры даже с местными нацистскими бонзами, справедливо полагая, что ему как

всеобщему любимцу все сойдет с рук. В университете Фриц не учился. Этот

странный банковский служащий иногда называл себя "осветителем". Для своего

брата он лично перепечатал на машинке 30 тысяч страниц рукописного текста и

во время войны хранил их в банковском сейфе. Он говорил, что их смогут

по-настоящему понять только в XXI веке, когда "на Луне уже давно будет

существовать построенный американцами гигантский супермаркет". Фриц, по его

словам, помогал Мартину при сверке и редактировании этих текстов. Ему не

нравилось, если в одном предложении были выражены сразу две мысли. "Ты

должен их разделить, -- говорил он брату. -- Ибо через узкую дверь пройти

можно только по очереди". Итак, в данном конкретном случае Фриц предпочитал,

чтобы все связи были очевидными, "прозрачными", вообще же он полагал, что

ничего "прозрачного" на свете не бывает. И часто повторял такую, например,

фразу: "Люди могут меня не замечать, но они не вправе считать меня

прозрачным!" Он ценил в философии ее "дурачества" и не любил, когда философы

относились к себе с излишней серьезностью. Тот, кто сохранил вкус к