74452 (Поэзия периода Великой Отечественной войны), страница 3

Д. Кедрин признавался:

Но что за уши мне даны? —

Оглохший в громе этих схваток,

Из всей симфонии войны

Я слышу только плач солдаток.**

В стихотворении с «лирическим» названием «Соловьи» Антон Пришелец говорил:

Нет, не нам соловьями петь,

Нашей песне звенеть,

Как медь,

Орудийной пальбой греметь…

О том же писали и другие.

Пока от крови, как от ржави,

Рыжеет снег или трава,

Я не хочу и я не вправе

Шептать любовные слова.

Вселилось в сердце чувство мести,

Все остальное заслоня.

Пойми и жди меня – как в песне! –

И я пройду среди огня...,

утверждал Павел Железнов.

Вместе с Глебом Пагиревым могли бы сказать многие:

Война, война — святая проза

И позабытые стихи, —

А потому —

Живи, поэзия, как меч отчизны!

Образ поэзии как меча без лиры возникал в поэзии неоднократно. Он не был надуманным, так как был вызван, безусловно, самим временем — кровавым и суровым, требовавшим от искусства прямого штыкового удара. А. Сурков вспоминал впоследствии, что «писать лирику одно время считалось почти неприличным» — в глазах стоял плакат: «Что ты сделал для фронта?» А фронт требовал материального труда, боеприпасов и агитационного слова. Публицистика, сатира, очерк, даже баллада (со свойственной ей графической четкостью) были, казалось, более приспособленными для своего громыхающего и горящего времени, чем, скажем, лирическая медитация или пейзажная зарисовка.

Особенно трудно и болезненно перестраивалось молодое поколение. Книжная романтика, свойственная многим молодым поэтам, приходила в резкое противоречие с жестокими буднями войны, а реалистическое слово рождалось затрудненно. «Мы понимали войну несколько иначе, — вспоминал о своем поколении К. Ваншенкин, — мы не знали, что война — это, прежде всего, тяжелый труд, что это тысячи километров, пройденных тобой по шестьдесят-семьдесят в сутки, да еще с двадцатикилограммовым грузом на плечах, да еще в плохой обуви, натирающей ноги, что это руки, набрякшие кровью, что это сотни кубов земли, выброшенные малой саперной или большой штыковой лопатой. Потом мы познали все это...»

Книжная романтика войны! Где ты? —

восклицал А. Недогонов.

Война ж совсем не фейерверк,

а просто трудная работа,

когда, черна от пота,

вверх скользит по пахоте пехота…

(М. Кульчицкий)

По-видимому, от противоречивости между предшествующим (в основном книжным) опытом и жестокой явью войны появлялись в стихах поэтов броские, грубые, натуралистические детали: они в их глазах опрокидывали книжность, дешевую романтику и утверждали реальность.

Бой был коротким.

А потом

глушили водку ледяную,

и выковыривал ножом

из-под ногтей

я кровь чужую.

Но зато вместе с грубой натурой войны, одновременно с ее «жестокими нотами» входила в стихи и та психологическая правда, тот реализм в обрисовке чувств и обстановки, без которого немыслима лирика.

Лирика войны рождалась из потребности в правде, из отвращения к красивости, кощунственной в глазах поэта-солдата, идущего «дорогами лютой беды». Таковы были стихотворения С. Гудзенко, запечатлевшие его первоначальный военный опыт: «Костры», «Перед атакой», «Память», «Путь» и многие другие.

Двести шагов до немецких окопов,

до рукопашной —

подать рукой.

А между нами —

ничьи сугробы,

и мертвецы,

и ничей покой.

Здесь,

на переднем,

любят мужчины

поговорить о тепле у костра.

Горсточка мха

да десяток лучинок —

это ночлег

и рассказ до утра.

В деле таком

ни к чему топоры,

Финским ножом лучины наколоты.

Песни вполголоса —

наши костры.

С песнями душу не сводит от холода.

Нам по России пройти довелось

всеми дорогами лютой беды.

Пепел костров

и пепел волос —

это солдатских кочевий следы.

Это — стихотворение С. Гудзенко «Костры», одно из наиболее примечательных в его военной лирике. Образностью своей первой строфы оно перекликалось с недавно тогда написанной «Землянкой» А. Суркова. Характерна и строчка о песнях вполголоса, согревающих душу подобно солдатским кострам. Потребность в лирике, в песне (в широком смысле этого слова) нарастала: поэзия не могла быть лишь обнаженным мечом, ищущим смерти врага, — она стремилась, говоря словами Д. Кедрина, «положить на ноты самые различные мелодии души».

Первое, что открывалось глазам поэтов войны, — была Родина, родная страна, ее вековечные просторы, земли и небеса, реки и перелески, уходившие в страшный сорок первый год назад, на запад, в полон, на муку и разорение. Лирика рождалась из чувства горькой сыновней вины, любви и гордости. Наряду с плакатными стихами уже в первые недели и месяцы войны появились многочисленные пейзажные стихотворения, взывающие к самым сокровенным национальным чувствам, преисполненные в лучших своих образцах широкого географического и временного пространства. Среди: такого рода произведений широкую известность приобрело стихотворение К. Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...».

Выдержанное в некрасовских интонациях, исполненное вины и гордости, а также проникнутое ощущением необозримого исторического пространства, это произведение было одним из самых первых наиболее выразительных лирических стихотворений, посвященных воюющей Отчизне. Словом и сердцем поэт прикоснулся в нем к истоку существования нации — к безбрежному крестьянскому морю, далеким прадедам, кормильцам и защитникам Руси.

... Нас пули с тобою пока еще милуют.

Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,

Я все-таки горд был за самую милую,

За горькую землю, где я родился.

За то, что на ней умереть мне завещано,

Что русская мать нас на свет родила.

Что в бой провожая нас, русская женщина

По-русски три раза меня обняла.

Эту же поэтическую идею развивал во многих своих произведениях Павел Шубин. В стихотворении «Изба у дороги» он рисует трогательно щемящую, удивительную по своей поэтической красочности и проникновенности картину осенней русской природы — время сбора урожая и традиционных крестьянских праздников. Поэт останавливается возле избы — ему хочется увидеть ее полной осеннего богатства и оживления, хочется услышать, как

Укропом и солодом пахнут подвалы,

Брусникой и медом — дубовые кадки.

Как будто откроется праздник с утра нам

Застольем торжественным, словно причастье.

И ляжет на стол караваем румяным

Большое, как мир, деревенское счастье...

Но, рассказывает дальше поэт:

Здесь словно застыла с той боли, с той ночи

Проклятая злоба врага-иноверца,

Оскалом проломов над ними гогочет,

Копытом тупым наступает па сердце...

Довольно! Играют за лесом «катюши»,

Нам больше не спать под родимою крышей,

В январские ночи не слушать, не слушать

Из инея сотканных белых затиший.

Дотлели покоя последние крохи,

А горя и гнева нам хватит надолго:

За нами Россия — изба у дороги

Как клятва на верность солдатскому долгу

Образ избы у Дороги как символ России возникал в поэзии военных лет неоднократно, завершившись поэмой-песней А. Твардовского «Дом у дороги» написанной,

Как плач о родине, как песнь

Ее судьбы суровой

Так, несмотря на боязнь лирики, свойственную некоторым поэтам, лирика успешно пробивала себе путь и занимала в поэзии все большее и большее место — в произведениях М. Исаковского, А. Твардовского, К. Симонова, А. Суркова, С. Щипачева, А. Фатьянова, О. Берггольц, С. Маршака, Н, Рыленкова, Д. Кедрина, С. Наровчатова, М. Львова... Отныне не только ораторское гражданское красноречие, но и многое другое, жившее в душе солдата, оказалось важным и необходимым для поэта Великой Отечественной войны. В первый период войны понятие Родины литературно существовало преимущественно в своей всеобщей форме. Само слово Родина мгновенно вызывало в сознании читателя или слушателя совершенно определенный комплекс патриотических ассоциаций, аналогий и переживаний. В знаменитой песне Вас. Лебедева-Кумача («Идет война священная...»), как мы видели, слово Родина, живет именно в таком качестве. В художественной системе Вас. Лебедева-Кумача, продолжавшей традиции революционных гимнов, подобный символ не лишен был также, вследствие неизбежно пронизывавших его индивидуальных ассоциаций, известной даже многомерности. Поэзия периода войны неоднократно и с большим успехом пользовалась этой удивительной способностью слова насыщаться эмоционально-художественной силой при, казалось бы, минимальной помощи со стороны искусства. Отсюда — огромный агитационный (и художественный) успех произведений, которые сейчас могут показаться безыскусственными, а то и обнаженно-риторическими.

Однако, как и многие другие ключевые образы военной лирики, образ Родины становится в стихах поэтов конкретнее, автобиографичное, а значит, и лиричнее. Сделались, например, популярными строчки К. Симонова о «клочке земли», припавшем «к трем березам». Взор художника продолжительнее и пристальнее вглядывается в многочисленные подробности, из которых с закономерной постепенностью формируется чувство патриотизма. Поэтическое зрение, одним словом, стало более внимательным к подробностям родной земли, к «малой родине», которая, как известно, впервые дает жизнь гражданскому сознанию и чувству.

Большое место занимала в лирической и публицистической поэзии Великой Отечественной войны песня – в самых различных ее разновидностях: наряду с лирическими песнями о любви, о разлуке, об ожидании встречи широко развивались песни маршевые, песни–гимны, произведения высокого гражданского звучания, а также шуточные, рождавшиеся в минуты затишья и краткого отдыха. Нередко песни создавались для какой-либо одной дивизии или полка; написанные в большинстве случаев самодеятельными авторами, они становились постоянной принадлежностью того или иного воинского соединения, и ими дорожили.

Потребность в песнях различного характера была па фронте (и в тылу военных лет) очень велика. Композиторы и поэты не могли не видеть, с какой настойчивостью искала себе выражения в задушевном напевном слове человеческая душа.

Как уже говорилось, тон песне задала любимая всем народом «Священная война» Вас. Лебедева-Кумача и А. Александрова.

Однако в первый год войны широко звучали и старые лирические песни довоенных дет, вплоть до сентиментального «Синего платочка», вскоре, однако, переделанного на военный лад для певицы К. Шульженко. Такие песни охотно пели в землянках под гармонь или гитару. Правда, их текст не всегда подходил к новой, фронтовой обстановке, но какую-то часть чувств и переживаний они все-таки выражали, а главное — напоминали о мирном, довоенном прошлом, где остались дом, счастье, любовь, семья. Магической силой воспоминаний и личных ассоциаций эти отзвучавшие и, казалось бы, уже сгоревшие на воине мелодии.

Удивительное по своей силе и непрерывности могучее жизнеутверждающее начало, свойственное советской военной поэзии даже в ее наиболее трагедийных произведениях, пришло в нее, прежде всего от Пушкина.

Пушкинская тема государства, истории и личности прошла громко звучащим лейтмотивом через всю нашу военную поэзию. Она организовала собою как лирику, так и некоторые крупные вещи эпического облика. Для лирики же становится характерным не просто обращение к истории народа как средству иллюстрации гражданских чувств, но органичное введение ее в стихотворение, проистекающее из живого ощущения слитности с жизнью народа, с его современным тяжким днем.

Оглянись на леса и на пажити,

Выдвигаясь с винтовкою в бой;

Все, что кровным трудом нашим нажито,

За твоею спиной, за тобой!

Чтоб добру тому не быть растащену,

Чтоб отчизне цвести и сиять,

Голосами седых твоих пращуров

Я велю тебе насмерть стоять!

Общая тенденция поэтического развития вырисовывается в стремлении лирики к широкому охвату жизни. В этом стремлении великие традиции русской классической литературы встретились и стали взаимодействовать с теми достижениями художественного познания и отображения действительности, которые связываются преимущественно с идейной и эстетической природой советской литературы, с ее предвоенным опытом, а также и еще более ранним — главным образом с опытом Вл. Маяковского.

В этом отношении важно подчеркнуть, что поэты стремились осознать историю народа как неотъемлемую часть своей личной биографии. Главенствующее во всей нашей военной поэзии лирическое начало наложило своеобразный отпечаток на многие произведения тех лет.