74148 (Литературный процесс 60-х годов: Солженицын, Шаламов, Пастернак, Абрамов), страница 2

Очевиден обобщающий, метафорический смысл заглавия, переданный им дух единства, общности, без которой нет народа. Братья и сестры — это родные люди, одна семья. Так определяется в романе важнейший его аспект: тема семьи, дома как основы жизни человека. Именно дом, земля, деревня — это и есть истоки, родина и прародина человека, его Русь. «Наиболее разумные, столетиями проверенные формы бытия», опыт хозяйствования на земле и «гармония полной слитности с общим» стали опорой в суровые военные годы.

В создании портрета пекашинцев важная роль принадлежит массовым сценам. Абрамов мастерски рисует эпизоды коллективного труда, взаимопомощи, соревнования. Но портрет жителей деревни, нарисованный писателем, не безлик. Наоборот, экстремальные ситуации, в которых постоянно оказываются люди, способствуют яркому раскрытию их характеров. Массовые сцены сочетаются в романе с поданными крупным планом неповторимыми портретами героев.

Постепенно в центр авторского повествования выдвигается история Пряслиных. Это была счастливая семья: родители любили друг друга, муж, прозванный в деревне «Ваня-сила», на зависть всем берег и баловал свою жену Анну-куколку, подрастали дети... Тем сильнее горе, выпавшее на долю семьи: ушел на фронт и погиб Ваня-сила, Анна осталась одна с шестерыми детьми на руках.

С подлинным мастерством художника-психолога Ф. Абрамов рисует тот внутренний перелом, который переживает четырнадцатилетний сын Пряслиных Михаил, в одночасье повзрослевший после получения похоронки на отца. Вот он смотрит на мать, забывшуюся в тяжелом сне. «Никогда он не задумывался, какая у него мать. Мать как мать — и все тут. А она вот какая — маленькая, худенькая и всхлипывает во сне, как Лизка. А возле нее по обе стороны рассыпанной поленницей ребятишки... Молча, глотая слезы, Мишка переводил взгляд с сестренок на братишек, и тут первый раз в его ребячьем мозгу ворохнулась тоскливая мысль: «Как же без отца будем?..» Плач голодных малышей и вид сломленной горем матери заставил найти ответ на этот вопрос. Через два дня Михаил молча сел во главе стола, не просто заняв пустовавшее место отца, но и взяв на себя по праву старшего заботу о семье, а затем и об односельчанах. Михаил Пряслин станет главным героем последующих романов писателя, объединенных в тетралогию под общим названием «Братья и сестры».

Ф. Абрамов работал над своим первым романом семь лет. В произведении отразилась внутренняя эволюция художника, трудное преодоление устоявшихся представлений и литературных схем «лакировочной» литературы. В романе можно увидеть знакомые по другим книгам сюжетные ходы и образы (например, образ секретаря райкома Новожилова или Насти, почти идеальной в своих качествах героини). В этой книге начинающий писатель уходит порой от глубокого исследования ситуаций, показывая лишь благополучное их разрешение. Острота социальной проблематики, глубина аналитического исследования конфликтов и путей их разрешения, критический пафос— все это появится в повести «Вокруг да около» и последующих произведениях писателя. Но уже первый роман Ф. Абрамова дал полное основание говорить о нем как о «человеке — мало сказать талантливом, но честнейшем в своей любви к ««истокам», к людям многострадальной северной деревни», вытерпевшем «всяческие ущемления и недооценку в меру этой честности». Так напишет в одном из своих писем А. Твардовский, который был для Ф. Абрамова и других авторов, объединившихся вокруг «Нового мира», наставником, властителем дум, «духовным пастырем». С именем А. Твардовского и возглавляемого им журнала «Новый мир» связаны многие значительные достижения литературы периода оттепели.

«Непрекращающейся мукой шестидесятников» назвала современный критик Н.Иванова постоянное возвращение литературы к проблеме «мы и Сталин», а А. Латынина так определяет «кредо детей XX съезда: антисталинизм, вера в социализм, в революционные идеалы». Для оттепели было характерно преимущественное внимание к жертвам сталинских репрессий, к трагическим судьбам безвинно осужденных коммунистов, оценка этих событий как нарушения социалистической законности, искажения идеи в историческом процессе, и незыблемая вера в идеалы революции. Эту особенность умонастроения оттепели запечатлела О. Берггольц:

И я всю жизнь свою припоминала

и все припоминала жизнь моя,

в тот год, когда со дна морей, с каналов

вдруг возвращаться начали друзья.

Зачем скрывать — их возвращалось мало.

Семнадцать лет — всегда семнадцать лет.

Но те, что возвращались, шли сначала,

Чтоб получить свой старый партбилет.

О верности идее в литературе 60-х годов будет сказано немало и по-разному. Е.Евтушенко предпочитал открыто публицистическую форму выражения мысли, нередко доходя до прямолинейной декларативности («Нашу веру из нас не вытравили. Это кровное наше, свое. С ней стояли мы. С нею выстояли. Завешаем детям ее»). Несравнимо более проникновенно, лирично прозвучат размышления Б. Окуджавы (даже названия стихотворений полярны: «Коммунисты» у Евтушенко, «Сентиментальный марш» у Окуджавы):

Но если вдруг когда-нибудь

мне уберечься не удастся,

какое новое сраженье

ни покачнуло б шар земной,

я все равно паду на той,

на той далекой, на гражданской,

и комиссары в пыльных шлемах

склонятся молча надо мной.

«Я грелся в зимние заносы у Революции костров»,— обозначит истоки веры шестидесятников Борис Чичибабин, и он же в 1959 г. яростно возразит тем, кто считал, что после XX съезда со сталинизмом покончено: «...но как тут быть, когда внутри нас не умер Сталин?»

В литературе 60-х годов начинает все сильнее звучать тема трудного, мучительного прозрения. «Мы все ходили под богом, У бога под самым боком», — точно передаст открытие, сделанное современниками, Борис Слуцкий и продолжит тему противостояния человека и системы в другом стихотворении:

А мой хозяин не любил меня,

Не знал меня, не слышал и не видел,

А все-таки боялся как огня

И сумрачно, угрюмо ненавидел.

Знаменательным событием стала публикация в одиннадцатом номере «Нового мира» за 1962 г. повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Это произведение по-настоящему открыло в литературе тему недавнего прошлого страны, связанного с именем Сталина. Повесть была прочитана в те годы в контексте антисталинских настроений и поразила беспощадной правдой о запретной стране под названием ГУЛАГ. Но с самого начала шли споры о выборе героя. Некоторым рецензентам было непонятно, почему Солженицын поставил в центр произведения не коммуниста, незаслуженно пострадавшего от репрессий, но оставшегося верным своим идеалам, а простого русского мужика. Но А. Твардовский именно в выборе такого героя, воплотившего народную точку зрения на все, видел достоинство книги Солженицына, важное отличие начинающего автора от Достоевского, с которым Солженицына постоянно сравнивали: «Ведь у Достоевского все наоборот: там интеллигент-ссыльный смотрит на жизнь простого острожного люда, а здесь все глазами Ивана Денисовича, который по-своему и интеллигента (Цезаря Марковича) видит».

Выбор героя произведения знаменателен. Важно и то, что тот характер дан вне социального контекста, его словно бы не оснулись исторические условия, в которых он сформировался, идеология, привычная для того времени. В образе Шухова автором подчеркнуто корневое, крестьянское начало. Умение выживать в любых условиях, приспосабливаясь к обстоятельствам, которые в жизни русского человека редко бывают благоприятными (возможно, поэтому выбрана фамилия, в которой слышится что-то удалое). Достоинство, несуетливость, своего рода деликатность, уважение к хлебу. Причастность к делам бригады, почтение к бригадиру как отсвет русской общинности, уважения к старшему в роду. Все это и есть та самая основа, которая не дает человеку сломаться, помогает выжить и, в свою очередь, вызывает уважение: не случайно героя все называют по имени и отчеству.

Особое значение в ряду нравственных ценностей занимает отношение к труду. Сцена неожиданного энтузиазма заключенных при кладке стены воспринималась критикой чуть ли не как дань традиционной «произведет вен ной в теме литературы социалистического реализма. Варлам Шаламов, собрат Солженицына по лагерной и литературной судьбе, будущий автор «Колымских рассказов», напомнит в одном из писем, что речь идет не просто о труде, а о труде принудительном, лагерном. В повести «Один день Ивана Денисовича» автор ни на минуту не забывает об этом, но в сцене труда это обстоятельство словно бы отходит на второй план. В центре внимания писателя — неистребимость человеческого в человеке. Это момент истины, когда сквозь все трагические обстоятельства прорывается генетически заложенное в крестьянине уважение к хорошо сделанной работе и умение трудиться — радостно, взахлеб, до седьмого пота. Есть еще одно важное различие в позициях Солженицына и Шаламова. Шаламов считал, что лагерный опыт не может нести в себе ничего положительного. Солженицын же и в «Иване Денисовиче», и позднее в «Архипелаге ГУЛАГ» выразит близкую Достоевскому мысль об укреплении духа через страдание. В произведении, где есть все: колючая проволока, берущая в свой плен даже солнце; вышка, видная отовсюду и организующая пространство; конвой, обыски, овчарки, голод, жестокость и бесправие, — нет нагнетания ужасов, нет озлобленности на людей и судьбу.

Позднее критика даст разные определения характеру Шухова: «патриархальный», «национальный»... К сказанному добавим: это в первую очередь характер просто человека, насильно оторванного от семьи, дома, привычной жизни, поставленного на грань между жизнью и смертью и сумевшего не просто выжить, но и не потерять себя. А значит, есть основания для надежды: переживем и эту беду. Как «суровую, мужественную, правдивую повесть о тяжком испытании народа», написанную «по долгу ... сердца, с мастерством и тактом большого художника», охарактеризовал книгу Солженицына Г. Бакланов. С.Я. Маршак обратил внимание на особенности языка произведения: «В этой повести народ сам от себя заговорил, язык совершенно натуральный». Так наиболее проницательными рецензентами-современниками была обозначена глубинная суть повести Солженицына. Общий вывод был единодушным: отныне писать так, словно в литературе не было этого произведения, уже невозможно.

В те годы повесть А. Солженицына расценили как произведение, написанное в духе XX съезда партии, помогающее в борьбе с культом и его пережитками. Но автор пошел дальше, он уже размышлял не над сталинской эпохой, а над значением революции в истории России. Вывод, к которому приходил писатель, — об изначальной вине революции, «красным колесом» прокатившейся по судьбе России, — не мог быть принят общественным сознанием периода оттепели, исходившим из стремления вернуться к истокам, идеалам революции.

В те годы книги, которые несли в себе иную философию истории, неминуемо вызывали отторжение, поскольку оценивались, как мы уже сказали, по меркам не эстетическим, а идеологическим. Одно из таких произведений оказалось в центре внимания всего мира: роман Б.Пастернака «Доктор Живаго», завершенный в 1955 г. Произведение было издано за границей, а советский читатель знал о нем лишь по опубликованным отрывкам, стихам из романа. Это не помешало организовать в печати настоящую травлю писателя после присуждения ему в 1958 г. Нобелевской премии. В разгар этих событий Б. Пастернак напишет с болью и недоумением:

Я пропал, как зверь в загоне. Где-то люди, воля, свет, А за мною шум погони. Мне наружу ходу нет.

Что же сделал я за пакость, Я, убийца и злодей? Я весь мир заставил плакать Над красой земли моей...

Роман оценивали в привычной системе координат (принимал — не принимал революцию, правильно— неправильно изображал гражданскую войну), не желая понимать, что это художественное произведение, которое несет в себе индивидуальный авторский взгляд на мир. К тому же это представление художника о жизни выражено средствами поэзии: действительность дана в романе не сама по себе, а через ее обостренное лирическое переживание. Академик Д.С.Лихачев в предисловии к первой публикации произведения в нашей стране («Новый мир», 1988, № 1) подчеркнул, что Пастернак не оценивает события, не объясняет их, а воспринимает их как данность. Для него это нечто независимое от воли человека, стихия, которую человек, как бы он к ней ни относился, изменить не может. На этом построено отношение автора к событиям. В этом состоит смысл противопоставления героев: не вмешивающегося в происходящее, нейтрального по отношению к красным и белым Живаго и волевого, активно действующего на стороне красных Стрельникова, который, по большому историческому счету, бессилен не менее (как говорится в романе, они ев книге рока на одной строке»). Пастернак сознательно ставит » центр повествования героя особого типа. Юрий Живаго — врач, призванный одинаково относиться ко всем страждущим, и одновременно поэт, созерцающий мир сквозь призму христианской этики. Юрий, Георгий — в православной традиции защитник. Защитник чего? Ответ дает фамилия: Живаго — форма родительного падежа прилагательного «живой». В представлении Пастернака Россия, природа, человек неотделимы друг от друга, сотканы из противоречий и связаны любовью. Глубина и естественность любви к жизни, к «самому существованию» открывается герою яснее всего именно в период его блужданий между двумя лагерями по России, охваченной метелью революции. «И эта даль — Россия, его несравненная, за морями нашумевшая, знаменитая родительница, мученица, упрямица, сумасбродка, шалая, боготворимая, с вечно величественными и гибельными выходками, которых никогда нельзя предвидеть! О как сладко существовать! Как сладко жить на свете и любить жизнь!»