74100 (Анализ поэмы "Однофамилец" О. Чухонцева)

Содержание

Введение

1. Олег Григорьевич Чухонцев – один из "непечатных" поэтов-отщепенецев

2. Чухонцев в современной русской поэме

3. "Городская история" - неординарность форм-фактора

4. Семенов и "Запланированный хаос" поэмы, как отражение существования мира

5. Тридцатилетняя выдержка "Однофамильца"

Заключение

Источники

Введение

По словам Олега Чухонцева городская история (поэма "Однофамилец") была написана довольно быстро, но еще долго не покидала его воображения.

"Те, кому я ее прочитал, не выказали никакого одобрения, скорее наоборот" - пишет автор. "Слишком мрачно, говорили одни. Анекдот, пожимали плечами другие. Непереваренная проза, морщились третьи. Я со всеми внутренне соглашался, ведь в условиях тотальной цензуры иногда не сразу поймешь, это несостоявшаяся вещь или "непроходимая".

В год написания поэмы и во все последующее время, сопровождающееся гнетом цензуры, произведение было обречено "отлеживаться". О печати не могло идти и речи. Но за все то время, что поэма хранилась в ящике стола, автор не оставлял ее без внимания. "Я все время то дописывал что-то, то выбрасывал, уточнял и правил, пытаясь главным образом ямб классический сделать современным, а прямое зрение потеснить в пользу косвенного и внутреннего" - пишет автор.

Однако, даже со сменой политического климата, издатели относились к поэме прохладно, не желая публиковать "Однофамильца" на своих страницах. "Я много раз получал от ворот поворот, рассыпали наборы стихов, а те, которым удавалось пробиться, выходили в другое время, с десяти-двадцати-и-больше-летним запозданием, и все ничего, а тут — заело" - вспоминает автор. В итоге, в разгар перестройки, поэма была впервые опубликована в "Дружбе народов", но особого интереса не вызвала. Причем крайне незаслуженно.

Так чем же замечателен "Однофамилец", исполненный в безнадежно устаревшем жанре поэмы? Цель настоящей курсовой работы попытаться выяснить это.

1. Олег Григорьевич Чухонцев – один из "непечатных" поэтов-отщепенецев

Олег Григорьевич Чухонцев родился 8 марта 1938 в городе Павловский Посад, что в Московской области. Его отец служил в районном милицейском хозяйстве, мать была обычной крестьянкой с просторов центральной России. Именно от нее, отменной рассказчицы, поэт унаследовал любовь к слову. Рифмовать начал в школе. В 1962 окончил филологический факультет Московского областного педагогического института; обосновавшись в Москве, не утратил и после трагической одновременной кончины родителей постоянных связей с Посадом и родительским домом.

"Деревянное отечество" Чухонцева - подмосковный городок, прочными нитями связанный с российской историей, кормящийся столько же от фабричного ткачества, сколько от земли, стал для поэта той "почвой", которая в сочетании с широкой культурой, приобретенной "интеллигентом в первом поколенье", во многом определила характер творчества поэта.

Первая публикация - в журнале "Дружба народов" (1958. № 11). В 60-е гг. стихи Чухонцева время от времени печатают столичные толстые журналы, альманах "День поэзии"; в 1960 поэт собрал в рукописи книги стихов "Замысел", куда входила и историческая поэма "Осажденный" о монголо-татарском нашествии (опубликована с авторским послесловием в № 3 за 1994 в журнале "Литературная учеба"). Критика откликнулась на дебюты поэта с горячим сочувствием, уловив черты его будущей лирики, а именно серьезный интерес к истории России, любовь к фольклору, умение различать вечные начала в конкретном времени. "Поэт со своим подлинным и важным словом" - говорил В. Кожинов. С. Лесневский же увидел в стихах дебютанта завтрашний день русской поэзии.

Годы спустя, когда "непечатная" участь Чухонцева стала уже легендарным фактом непечатной же литературной жизни, принято стало думать, что надлом в его поэтической биографии произошел в 1968, поскольку именно тогда началась травля в печати, вылившаяся в негласный запрет на публикацию его произведений. Но генеральная идеология той эпохи отторгла отщепенца значительно раньше. Так, И. Кобзев аттестовал стихотворение "Илья" (1960), весьма характерное для чухонцевского чувства России, как "издевательство над национальными чертами нашего искусства". Книги же стихов (вслед за первой и вторая — "Имя"), несмотря на рекомендации крупных поэтов, безуспешно пролежали в центральных издательствах. Наконец, когда в журнале "Юность" в числе других стихов было напечатано "Повествование о Курбском" (1968. № 1) с сакраментальной строкой "Чем же, как не изменой, воздать за тиранство…", гнев тогдашних хозяев общества, обретя повод, обрушился на голову поэта в полной мере. Имя Чухонцева из месяца в месяц поминалось в качестве возмутительного примера нарушения табу. Попытки контраргументов были тщетны: Чухонцев как оригинальный поэт на 8 лет исчез из изданий.

Таким образом, жесткие внешние обстоятельства воспрепятствовали существованию Чухонцева как поэта в рамках дозволенной литературной жизни, что побудило его в 70-е гг. к интенсивной переводческой работе не только обогатившей русскую переводческую традицию высокими удачами (прежде всего, Дж. Ките, Р. Фрост), но и раздвинувшей горизонт самого поэта. В годы опалы поэт сохранил верность природе и духовному вектору своего таланта - при всей горечи положения.

Поэт выбирает стихописание "в стол", так как уже успел набраться терпения для многолетнего "похода". Вынужденный поэтический затвор приучил Чухонцева отказываться от необдуманно скорых трат. И еще - к чисто этическому отказу от тяжбы с теми, кто наверху и от притязаний на передел удачи "по справедливости":

Пусть их! …Поэт и молча говорит,

Да не осудим их — пусть их!

Пусть их — а мы, как в поговорке,

И от махорки будем зорки.

Пусть враги владеют всем, чем они уже владеют…

Этот неоднократно повторенный великодушно-равнодушный жест "отпущения" гонителям становится одновременно знаком тайного освобождения от произвола родин и слепоты времен

Чухонцев жил в ином временном кругозоре, нежели его обвинители, опрометчиво принимавшие язык чуждой им мыслительной традиции за вредоносный "эзопов". Все исторические и литературные герои лирики Чухонцева - протагонисты отечественной драмы, обретающие голоса в лирическом поле поэта.

С выходом книги стихов "Из трех тетрадей" (1976) в основе которой рукопись, принятая издательством "Советский писатель" еще в 1961, Чухонцев возвращается в видимую зону подцензурной поэзии. Со значительными перерывами выходят 2-я книга "Слуховое окно" (1983) и 3-я, - "Ветром и пеплом" (1989). В 1989 издан уже более объемный сборник стих, и поэм, а в 1997 - собрание стихов, и поэм "Пробегающий пейзаж".

На первый взгляд, доминанта каждой из этих поэтических книг определялась не художественной волей поэта, а постепенно возраставшей мерой допустимого. Но чрезвычайное богатство накопленного к моменту "освобождения" позволили поэту осуществить каждую из книг как оригинальную композицию с собственной логикой, как единое "слово" и "имя".

У поэта, углубленного в себя вплоть до эгоцентризма, то и дело звучит полновесное "мы", объединяющее его не только с товарищами по поприщу, но и с чередой поколений слагающих нацию:

Будь, Муза, с теми, кто в толпе…

будь там, где лихо без сумы,

забытое, быть может, Богом,

бредет по свету, там, где мы

влачимся по своим дорогам

Литературная судьба Чухонцева парадоксальна: опережающее несовпадение с эпохой, на которую пришлась юность поэта и совмещенность с ритмами "большой" истории. Многолетнее видимое отсутствие в литературной жизни - и невидимое влиятельное в ней присутствие. Драматичная неосуществленность исходных замыслов и зрелое их осуществление годы спустя в преображенном духовным опытом виде. В целом: "поражение в правах" творческой личности поэта — и, ценою потерь, конечная победа поэзии.

2. Чухонцев в современной русской поэме

Несмотря на официальное и неофициальное признание заслуг перед русской литературой, Олег Чухонцев и его поэзия, не так часто привлекают внимание литературоведов. Количество исследовательских работ о нем невелико.

Чухонцев никогда не связывал себя с какими-то группами или объединениями литературного толка, предпочитая оставаться самодостаточным индивидуалистом. Можно сказать, что он создатель не просто особой поэтики, но целого поэтического космоса. При относительной малочисленности его сочинений (на сегодняшний момент — это чуть более двух сотен стихотворений и четыре поэмы) в них можно найти творческое переосмысление едва ли не всей европейской поэтической традиции: от античной оды, древнерусской риторики, скоморошьего раешника, духовных стихов, силлабических виршей, пушкинской гармоничности до заумного языка и интертекстуальных игр. И формальные особенности, и тематическое разнообразие его произведений не позволяют рассматривать их узко-однозначно, например, как поэзию "малой родины", что иногда делалось прежде.

Тема быта, пожалуй, излюбленная тема поэзии Чухонцева, ее сердцевина. Однако бытопись далеко не единственная истина строк поэта. В стихах Чухонцева заметны и фольклорные, и акмеистические, и метафизические корни, но автору удается настолько полно растворить в своем чужое, что даже в случае, когда следы чужого очевидны, оно никогда не свидетельствует о подражательности и вторичности. Например, в его стихотворениях разных лет, при внимательном прочтении, можно различить размер, стиль и некоторые мотивы звучащие у Пастернака, Есенина, Высоцкого и Маяковского. Вместе с тем текста вполне оригинальны, в них проступает то общее, что присуще поэзии Чухонцева в целом: даже в отборе лексики, не говоря уже об образной системе, видна единая творческая воля.

Чухонцев принадлежит "к числу поэтов малопишущих (Тютчев, Мандельштам, Ходасевич), для которых молчание - естественное состояние. Изложение же стихотворной строки - акт обдуманный и вынужденный. Он предпочитает сочинение отдельных, концентрированных и многослойных вещей бесконечному тиражированию однажды найденного и опробованного.

Чухонцев и сам отстаивает идею постоянной тяжелой работы художника: "…писать по-русски очень легко >…< Надо обладать лошадиными силами, чтобы преодолеть чужую интонацию, звучащую в голове, и писать по-своему. Разумеется, нужно знать законы языка, и теорию, и предшественников. А потом все забыть и начать с чистого листа. Но кому нечего забывать, тот невежда, а не первооткрыватель, как иногда думают".

Чуткий к современной культурной ситуации, Чухонцев в поэзии и эссеистике последних лет уделяет внимание проблемам "смерти автора", "невозможности письма", "конца искусства" - всему кругу вопросов, которые условно принято считать постмодернистскими. Но позиция поэта не имеет ничего общего с эстетическим равнодушием. Собственные признания автора показывают его отстраненность от идеи априорной неискренности любого дискурса: "Одни постулируют умирание искусства, говорят, что искусство невозможно, и тогда все равны. А я считаю, что надо прожить умирание >…< пройти путем Лазаря".

Говоря о достоинствах поэзии Чухонцева, внимание критиков преимущественно цепляется за лирику. Поэмы же упоминаются редко. В лучшем случае крупным поэтическим формам автора посвящается всего несколько строк: "Не чуждающаяся повествовательности поэзия Олега Чухонцева никогда не расслабляется в описательных длиннотах"6 . В иных случаях, как о само собой разумеющемся, говорится о том, что поэмы автора заведомо слабее его стихов: "устойчиво бытовавшее многие десятилетия мнение, будто нет поэта без поэмы, хотя бы одной, причинило, на мой взгляд, массу убытков российской словесности >…< Сколько же не было написано стихов — из-за поэм! И сколько замечательных стихотворений не дошло толком до читателя, растворившись в поэмах…" говорит в своей книге "Фрагменты о книге поэта" В. Перельмутер.

Взгляды, преуменьшающие достоинства поэм Чухонцева, кажутся неубедительными. Чухонцев - один из немногих современных авторов, кому наряду с несомненными лирическими достижениями удалось дать замечательные образцы жанра, казалось бы, почти угасшего в русской поэзии к концу ХХ века.

Традиционная поэма с проработанными характерами, четким сюжетом и более или менее обозначенным социально-историческим фоном в семидесятые-восьмидесятые годы объективно переживала не лучшие времена. Во многом эта тенденция налицо и сейчас. Обобщенную характеристику отношений к поэме в русской литературе, особенно в современный период, охарактеризовал в своей работе "Поэмы Давида Самойлова" А. Немзер. В частности им было отмечено, что настоящему поэту сохранять верность поэме во второй половине ХХ века было очень трудно. Мешал не только близкий контекст (эксплуатация поэмы эпигонами, знаковый отказ от нее одних мастеров и радикальная трансформация жанра у других), но и контекст всей русской поэзии. Поэма всегда была жанром престижным среди сочинителей и редко - среди читателей".

По этому поводу меткий скепсис позволил себе А. Кушнер в стихотворении "Отказ от поэмы":