73922 (Личная жизнь, творчество и гибель Сергея Есенина), страница 2

КОРОВА

Дряхлая, выпали зубы,

Свиток годов на рогах.

Бил ее выгонщик грубый

На перегонных полях.

Сердце неласково к шуму,

Мыши скребут в уголке.

Думает грустную луму

О белоногом телке.

Не дали матери сына,

Первая радость не прок.

И на колу под осиной

Шкуру трепал ветерок.

Скоро на гречневом свее,

С той же сыновней судьбой,

Свяжут ей петлю на шее

И поведут на убой.

Сестре Шуре

Я красивых таких не видел,

Только, знаешь, в душе затаю

Не в плохой, а в хорошей обиде -

Повторяешь ты юность мою.

Ты - мое васильковое слово,

Я навеки люблю тебя.

Как живет теперь наша корова,

Грусть соломенную теребя?

Запоешь ты, а мне любимо,

Исцеляй меня детским сном.

Отгорела ли наша рябина,

Осыпаясь под белым окном?

Что поет теперь мать за куделью?

Я навеки покинул село,

Только знаю - багряной метелью

Нам листвы на крыльцо намело.

Знаю то, что о нас с тобой вместе

Вместо ласки и вместо слез

У ворот, как о сгибшей невесте,

Тихо воет покинутый пес.

Но и все ж возвращаться не надо,

Потому и достался не в срок,

Как любовь, как печаль и отрада,

Твой красивый рязанский платок.

В Рязани – на родине Сергея Есенина, 2 октября впервые был проведен праздник улицы поэта. Праздничные мероприятия проводились впервые, и были посвящены 115-летию со дня рождения поэта. Вначале были возложены цветы к памятнику Сергею Есенину у Рязанского Кремля. Затем на здании Рязанского филиала Московского института культуры был открыт барельеф с информацией, что улица названа в честь поэта Сергея Есенина, который родился и жил в Рязани. «Московский государственный музей С.А. Есенина» в программе праздничных мероприятий, посвящённых 115-летию со дня рождения поэта, проведет 6 октября вечер поэзии Сергея Есенина. Можно будет познакомиться с новым на эстраде - словокальным дуэтом, в исполнении заслуженных артистов Татарии и России.

Мы теперь уходим понемногу

В ту страну, где тишь и благодать.

Может быть, и скоро мне в дорогу

Бренные пожитки собирать.

Милые березовые чащи!

Ты, земля! И вы, равнин пески!

Перед этим сонмом уходящим

Я не в силах скрыть своей тоски.

Слишком я любил на этом свете

Все, что душу облекает в плоть.

Мир осинам, что, раскинув ветви,

Загляделись в розовую водь.

Много дум я в тишине продумал,

Много песен про себя сложил,

И на этой на земле угрюмой

Счастлив тем, что я дышал и жил.

Счастлив тем, что целовал я женщин,

Мял цветы, валялся на траве,

И зверье, как братьев наших меньших,

Никогда не бил по голове.

Знаю я, что не цветут там чащи,

Не звенит лебяжьей шеей рожь.

Оттого пред сонмом уходящим

Я всегда испытываю дрожь.

Знаю я, что в той стране не будет

Этих нив, златящихся во мгле.

Оттого и дороги мне люди,

Что живут со мною на земле.

На плетнях висят баранки,

Хлебной брагой льет теплынь.

Солнца струганые дранки

Загораживают синь.

Балаганы, пни и колья,

Карусельный пересвист.

От вихлистого приволья

Гнутся травы, мнется лист.

Дробь копыт и хрип торговок,

Пьяный пах медовых сот.

Берегись, коли не ловок:

Вихорь пылью разметет.

За лещужною сурьмою -

Бабий крик, как поутру.

Не твоя ли шаль с каймою

Зеленеет на ветру?

Ой, удал и многосказен

Лад веселый на пыжну.

Запевай, как Стенька Разин

Утопил свою княжну.

Ты ли, Русь, тропой-дорогой

Разметала ал наряд?

Не суди молитвой строгой

Напоенный сердцем взгляд.

Не бродить, не мять в кустах багряных

Лебеды и не искать следа.

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда.

С алым соком ягоды на коже,

Нежная, красивая, была

На закат ты розовый похожа

И, как снег, лучиста и светла.

Зерна глаз твоих осыпались, завяли,

Имя тонкое растаяло, как звук,

Но остался в складках смятой шали

Запах меда от невинных рук.

В тихий час, когда заря на крыше,

Как котенок, моет лапкой рот,

Говор кроткий о тебе я слышу

Водяных поющих с ветром сот.

Пусть порой мне шепчет синий вечер,

Что была ты песня и мечта,

Всё ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи -

К светлой тайне приложил уста.

Не бродить, не мять в кустах багряных

Лебеды и не искать следа.

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда.

28 декабря 1925 года в 10 часов 30 минут в пятом номере гостиницы «Интернационал» (бывшая «Англетер») «был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина. По предъявленным документам повесившимся оказался Есенин Сергей Александрович, писатель…» (из «Акта осмотра места происшествия»).

Так закончил свой жизненный путь 30-летний русский поэт. Самоубийство Есенина у его современников не вызвало никаких сомнений. Все, кто близко знал поэта, были исключительно единодушны – Сергей Александрович добровольно покинул бренный мир. Но прошло 60 лет, и на фоне антикоммунистической истерии как грибы после дождя стали появляться версии о злодейском убийстве Есенина «комиссарами в пыльных шлемах», причем одна забористей другой. На Руси не могут без того, чтобы не считать своих известных поэтов великомучениками, потому как «поэт в России больше, чем поэт».Показанный по телевидению телефильм «Сергей Есенин» из той же оперы. Со слов Сергея Безрукова, сыгравшего в нем главную роль, цель фильма благородная – посмертно избавить Есенина от «позорного клейма висельника». Цель оправдывает средства, потому авторы фильма, пренебрегая историческими фактами, так все перекрутили, что начинаешь сомневаться в том, что они вообще знакомы с воспоминаниями знакомых поэта и внимательно читали самого Есенина. Теперь без всякой политики и чекистской чертовщины – о самом певце «Москвы кабацкой» со слов его знакомых и его автобиографичных творений. Ведь «что касается остальных автобиографических сведений, они в моих стихах».

Главный недуг

Друзья и знакомые поэта сходятся во мнении, что алкоголизм Есенина и стал первейшей причиной его преждевременного ухода «в ту страну, где тишь и благодать». Сам поэт, отвечая 5 декабря 1925 года на вопросы при заполнении амбулаторной карты, в графе «Алкоголь» ответил: «Много, с 24 лет». Там же рукой лечащего врача безжалостно выведено: «Белая горячка, (галлюцинации)». В начале своей богемной жизни молодой здоровый организм рязанского парня справлялся с обязательными тусовочными возлияниями. Есенину даже удавалось организовывать «разгрузочные» дни. В 1921 году он с удовольствием отмечает в письме своему другу Анатолию Мариенгофу: «…так пить я уже не буду, а сегодня, например, даже совсем отказался, чтобы посмотреть на пьяного Гришку. Боже мой, какая это гадость, а я, вероятно, еще хуже бывал». Но надолго поэта не хватало. В последний год своей жизни Есенин стал, по выражению того же Мариенгофа, «человеком не больше одного часа в сутки. От первой, утренней, рюмки уже темнело сознание».

В 1922 году Сергей Александрович жалуется в письме своему поэтическому «наставнику» Клюеву: «Очень я устал, а последняя моя запойная болезнь совершенно меня сделала издерганным». Будучи в Америке с супругой Айседорой Дункан, Есенин допивался до эпилептических припадков. Справедливости ради надо сказать, что не только от количества выпитого виски, но и от его качества. В то время Америку сотрясал «сухой закон», потому с утра приходилось принимать на грудь самогонные суррогаты. А. Дункан в газете «Геральд Трибьюн» писала, стараясь хоть как-то выгородить мужа и объяснить пьяные шабаши с битьем зеркал в отелях: «Приступы душевного расстройства, которыми страдает Есенин, происходят не только от алкоголя… а также отравления крови от употребления «запрещенного» американского виски, в чем я имею удостоверение одного знаменитого нью-йоркского врача, который лечил Есенина при подобных припадках в Нью-Йорке…».

О взаимоотношениях с властью

Адепты версии насильственной смерти поэта вовсю напирают на роковые конфликты Есенина с властями. Конфликты были, но лишь на почве кабацкого буйства поэта. Есенина 10 раз доставляли в милицию. Но не для того, чтобы пытать, а для «вытрезвления». Цитирую его собрата по перу В. Ходасевича, близко знавшего Есенина: «Относительно же Есенина был отдан в 1924 году приказ по милиции – доставлять в участок для вытрезвления и отпускать, не давая делу дальнейшего хода».Власти довольно трогательно относились к певцу «Руси советской». Единственная поэма, которую с огромной натяжкой можно отнести к критической по отношению к властям – это «Страна негодяев». Там у Есенина присутствует герой по фамилии Лейбман с псевдонимом Чекистов. Если кто не знает, имя одного из вождей революции Троцкого-Бронштейна – Лейб. Разве этим совпадением можно было смертельно обидеть Лейба Давидовича? Есть и другие «страшные» словеса, которые произносит Махно (в поэме бандит Номах): «Стадо! Стадо! …Ваше равенство – обман и ложь. Для глупцов – хорошая приманка. Подлецам – порядочный улов». Но бандит и должен говорить страшилки, на то он и бандит. Вот и все диссидентство. Зато сколько проникновенных строк Есенин излил на бумагу в пользу большевистских дел! А на смерть Ленина поэт откликнулся так, как может откликнуться только большой поэт-лирик: «И вот он умер… Того, кто спас нас, больше нет. А те, кого оставил он, страну в бушующем разливе должны заковывать в бетон».

Есенинская враждебность к большевикам – это миф. Конечно, по пьяной лавочке Сергей Александрович начинал фордыбачить и, бывало, произносил всякое непотребство, но к его кабацкому фрондерству власти относились снисходительно. Если бы он являл опасность для властей, его бы запросто обвинили в каком-нибудь заговоре и шлепнули бы, как, например, поэта Николая Гумилева. Есенин был на короткой ноге со многими чекистами. В частности, любил таскать за собой по вечеринкам известного чекиста-мокрушника Якова Блюмкина, порешившего летом 1918 года самого германского посла. Есенин, по словам Ходасевича, для куража мог предложить честной компании съездить посмотреть на расстрел «контры». «Я это вам через Блюмкина в одну минуту устрою», – вполне серьезно заявлял распалившийся поэт-лирик.

«Себя усопшего в гробу я вижу…»

На фоне развивающегося алкоголизма обострились некоторые черты характера, до того присутствовавшие в терпимых дозах. Есенин становился патологически обидчивым, им все чаще овладевали приступы черной меланхолии. В мае 1925 года, увидев поэта, прозаик А. Вронский сказал: «Впервые я остро почувствовал, что жить ему недолго и что он догорает». Мания смерти в последний год буквально съела поэта. Исследователи его творчества отмечают «около 400 случаев упоминания смерти в произведениях С. Есенина, из них более трети приходится на последние два года, причем в половине этих стихов поэт говорит о своей смерти, о самоубийстве». «Вот помру, тогда узнаете, кого потеряли. Вся Россия заплачет», – все чаще повторял поэт своим приятелям.За два месяца до смерти в своей последней поэме «Черный человек» он напишет о себе: «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен».Немногим ранее Есенин выводил нетвердой рукой в своих стихах: «Одержимый тяжелой падучей, я душой стал, как желтый скелет».

Поэт и раньше пытался покончить с собой. Он ложился под колеса дачного поезда, в Баку бросался в нефтехранилище, резал стеклом вены. Но тогда с ним рядом находились друзья и трагедии удавалось избежать. За три недели до трагической развязки друзьям поэта удалость положить его в московскую клинику под присмотр доктора Ганнушкина, большого почитателя таланта поэта. Цели было две – спасти поэта от судебного преследования (в сентябре Есенин в поезде учинил пьяный дебош с антисемитскими эскападами по адресу едущих с ним в одном вагоне кремлевских чиновников) и заодно подлечиться. О своем последнем лечении Есенин рассказывал Мариенгофу: «Мне очень здесь хорошо… только немного раздражает, что день и ночь горит синенькая лампочка… и еще – не позволяют закрывать дверь … Все боятся, что покончу самоубийством». Стих-прощание «До свиданья, друг мой, до свиданья … В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей» написан Есениным кровью на блокнотном листе за сутки до своей трагической смерти.

Смерть поэта

Апологетов версии убийства Есенина вдохновляют ряд моментов в описании места трагедии и самого тела висельника. Ими утверждается, что Есенин, имея рост 1,68 м, не мог подвесить себя под потолком высотой более 4,5 метра, да еще на вертикальной трубе отопления. Далее любят указывать на вдавленную борозду на лобной части (она заметна даже на посмертных масках поэта), наличие темного пятна на верхнем веке правого глаза, согнутой руке, якобы обхватившей трубу, неповрежденные хрящи гортани, отсутствие «странгуляционной борозды» и многое другое по мелочи. В 1989 и 1992 годах были проведены две независимые судебно-медицинские экспертизы Минздрава РФ. Вердикт обеих абсолютно неутешителен для сторонников версии убийства. На все вопросы есть ответы.

Следственный эксперимент показал, что можно закрепить ремень (Есенин повесился на ремне от чемодана) и к свободному концу приложить нагрузку до 100 кг, при этом ремень не соскальзывает. Высота потолка гостиницы не 4,5 м, а всего 3,5 м. При наличии подставки 1,5 м (тумбочка такой высоты была обнаружена опрокинутой в номере гостиницы) и росте самоубийцы 1,68 м можно прочно закрепить узел под потолком.

Следствием установлено, что «вдавливание в мягких покровах лобной области образовалось в результате длительного контакта с цилиндрическим предметом (т.е. с трубой парового отопления), с предметом горячим …». Потому борозда сохранилась вплоть до похорон. Темное пятно на верхнем веке не след от пули, а пятно от «высыхания вершины кожной складки, сформировавшейся… при контакте лица с цилиндрическим предметом». Странгуляционная борозда хорошо просматривается даже на ретушированных снимках. Хрящи гортани не обязательно должны повреждаться при повешении, тем более когда петля не затянута, что имело место в случае с Есениным. Закрытие дыхательных путей при повешении не играет главной роли. Основное в таких случаях – пережатие сосудов шеи. При этом резко повышается внутричерепное давление, и человек почти мгновенно теряет способность координировать свои действия и освободиться от петли. Очень многие, решившие попугать близких самоповешением «понарошку», отправлялись в мир иной по-настоящему. Есенин, очевидно, инстинктивно пытался удержать себя в момент короткой агонии, ухватившись правой рукой за трубу. Так она у него и закоченела в согнутом положении.