73669 (Творчество Улицкой), страница 6

Учитывая специфические знания писательницы от сборника можно было бы ожидать посвящения в таинственные законы генетики, но Улицкая решает вопросы наследственности в сфере духовности, а не естественных наук. "Установление отцовства" - рассказ одним названием предполагает определенные изыскания, с чего автор и начинает: “Поскольку наука не стоит на месте, а движется вперед, а возможно, что и в бок, но со страшной скоростью, два десятка лет тому назад мучимые подозрениями мужья настаивали на проведении анализа крови, который бы доказал - или опровергал - их отцовство”. Но, как подчеркивается, результат не всегда был точным, и “оставалось множество случаев, когда нельзя было сказать ни то, ни се… То есть, платить алименты при разводе или нет”. [с.111] Так иронично перебрасывает писательница мостик от науки к тому, что, собственно, ее и интересует. Оказывается, что неплательщики алиментов “в большинстве своем люди просто принципиальные: им не денег жаль на чужого ребенка, а исключительно чувство справедливости велит сопротивляться бабьим покушениям…” [с.112] И персонаж Улицкой как раз “беспринципный”. Он не только готов платить алименты чужим детям, он еще и любит их больше, чем родную дочь. Парадокс объясняется очень просто: любовь к детям вырастает из любви к их матери. Леня женился на Инге сразу после школы, а первого, не его, ребенка она родила через четыре месяца после свадьбы. Много раз Инга уходила и возвращалась, а он усыновлял всех ее детей. Ради них он оставил другую семью и девочку с половиной его ДНК, которая “могла смело рассчитывать на двадцать пять процентов”. [с.119]

Ситуация с неродными детьми повторяется в трех других рассказах, как будто автор пытается посмотреть на проблему со всех сторон.

Родители долго скрывали правду от Дениса в рассказе "Старший сын". Им казалось, что это непременно его травмирует. Но когда разговор состоялся, Денис не ощутил никакой перемены. В их счастливой семье родители и дети так дорожат друг другом, что подобные факты не имеют значения.

Человек так странно устроен, что порой верит самой нелепой лжи вместо единственно возможной правды, что произошло с Иваном в рассказе "Певчая Маша". Он отказывается от собственных детей, обвиняет жену в измене, основываясь на самых нелепых подозрениях. Иван учится на священника, но не стремление к аскетизму причина его жестокости к родным. У него изначально не было теплоты и доверия по отношению к Маше. В финале появляется второй муж, Саша, который очень напоминает Леню ("Установление отцовства"). То есть все та же мысль: вместе с женщиной любят и ее детей.

Последний рассказ - "Сын благородных родителей". Здесь ситуация усложняется, потому что внимание автора сконцентрировано не только на родителях, но и на отношении к ним сына. Отец Григорий Наумович, которому известна вся правда, терпит и прощает измену жены и любит Мишу как родного, все силы вкладывая в воспитание мальчика. Поэтому “рос Мишенька нормальным еврейским вундеркиндом”. [с.139] Когда появляется родной отец, более успешный и заслуженный, Миша сближается с ним, но любит и уважает Григория Наумовича еще больше. Трое его благородных родителей уважительно берегут чувства друг друга и вместе переживают за сына. Важно отметить, что, несмотря на влияние Григория Наумовича, Миша отношением к жизни, жене и ребенку больше напоминает родного отца: тот же рационализм и сдержанность. Но едва ли автор подразумевает влияние генов - талант любви и преданности не передается по наследству. Не менее важна для Улицкой мысль, что в детях нет инстинктивной любви к родителям. Чувства формируются под их влиянием, но по сути те же, что и к другим людям. Например, Миша близок с Андреем Ивановичем не как с отцом, а потому, что “ценил едкий юмор академика, умение задавать точные вопросы”. [с.150] Уважение, восхищение, нежность, сострадание нельзя к себе внушить - надо заслужить собственным трудом и любовью. Вероятно, Миша это чувствует, поэтому боится отцовства.

В рассказе выведен эпизод, где Андрей Иванович рассуждает о браке. С его точки зрения, “брак - ответственное предприятие. Он не имеет никакого отношения к тому, что в молодости мы называем любовью. У меня был очень хороший брак с моей покойной женой именно потому, что был построен не на любви. Но к детям брак тоже не имеет отношения”. [с.154] Создается впечатление, что речь идет о взаимовыгодной сделке, но по сути, эти слова не противоречат истинному положению вещей. И любовь, и брак живут друг без друга, но есть немногие счастливые, у которых эти чуть ли ни противоположности соединяются в прекрасном единстве. Из прошлых сборников Улицкой можно вспомнить Берту и Матиаса ("Счастливые") или еще Белу Зиновьевну и Александра Ароновича ("Второго марта того же года…"), о которых сказано, что они засыпали одновременно, обнявшись так, что “непонятно - форма ли выпуклостей и вогнутостей их тел в определенных позах гарантирует их устойчивое удобство, или за долгие годы, проведенные в ночном объятии, сами тела деформировались навстречу друг другу, чтобы образовать это единение”. [с.165] В недавнем рассказе "Старший сын" родители “мало сказать, любили друг друга - они друг другу нравились: даже когда она впадала в истерику, он смотрел на нее с умилением: как женственна… А он, пьяный, казался ей трогательным, страшно искренним и нуждающимся в ее опеке…” [с.122] В прозе писательницы, как и в жизни, которую она наблюдает, таких пар немного. И всегда это уже зрелые люди или старики, потому что показывается не страсть, а какое-то более редкое проявление любви.

"Они жили долго…"

В одном из последних сборников ("Они жили долго…") есть два очень необычных рассказа, в которых автор прибегает к своеобразному приему сцепления рассказов. Они как бы дублируют друг друга повторением сюжета, но еще и “срастаются” названиями: первое - "Они жили долго…", второе - "…И умерли в один день". Именно это произошло с героями обоих произведений, но если в первом рассказе внимание сосредоточено на долгой жизни супругов, то во втором описывается всеобщее изумление “редкостному событию двойной смерти”. [с.179] В обеих супружеских парах муж и жена ушли из жизни почти одновременно, не зная о смерти другого. Словами одного из персонажей дается следующее объяснение случившемуся: “Не декоративный завиток биографии, не случайная прихоть судьбы, не дорожная авария, на месте убивающая сразу мать-отца-двух детей и бабушку впридачу, а исполнение таинственного и фундаментального закона, который редко замечается по замусоренности жизни и по всеобщему сопротивлению верности и любви…”. [с.176] Вторую часть утверждения можно считать ключом к последней книге Улицкой и ко всему творчеству в целом. Однажды писательница сказала, что “самое бессмысленное - это искать смысл" [кн. обозр], но справедливо будет дополнить: нельзя совсем не замечать его существование. Повторения тем, сюжетов, персонажей объясняются не отсутствием воображения у автора, а упрямым и терпеливым поиском ответов на вопросы, к решению которых человечество за свою долгую историю едва ли приблизилось.

Сюжетное совпадение рассказов не снижает их художественной ценности, и написаны они, собственно, о разном. Первый - размышление о долгой жизни, залогом которой был главный семейный принцип умеренности и постоянства. Естественен следующий вопрос, принесло ли это счастье, оправдывает ли долголетие отсутствие счастья? В свете всего цикла этот вопрос вполне правомерен, потому что в нем остро стоит проблема самоубийства и возможности оправдания добровольного ухода из жизни. Но в первых двух рассказах смерть естественная, хоть и не обычная. На похоронах Аллы Аркадьевны и Романа Борисовича во всем разлито ощущение торжества жизни и праздника, а не траура.

“Хоронили их в одной могилке, в светлый день конца лета. В предутренние часы был сильный дождь, и теперь пар шел от земли, а поверху стоял легкий туман, смягчая солнечный свет. Народу, изумленному редкостным событием двойной смерти, пришло много . Все были ошарашены и приподняты - удивительные были похороны: с оттенком праздника и победы… Супруги лежали рядом, в одинаковых гробах, и голова Романа Борисовича была как будто немного повернута в сторону жены… Дочь была с мужем и сын с женой, и при каждой паре - по мальчику с девочкой, и разноцветных астр было множество”. [с.179] За аллегорией счастливой семьи следует символическая картина радуги - лестницы в небо: “Господи, дорогу в небо повесили. Верно, очень хорошие покойнички…” [с.180]

Использование столь очевидных символов при вполне реалистической манере повествования уподобляет супругов героям житийного жанра. Автор намеренно сближает эти два пласта, напоминая, что между ними не непреодолимая пропасть, а жизнь, данная каждому.

Существуют люди, для которых жизнь - даже при внешнем отсутствии проблем - тяжелый груз. О подобном болезненном восприятии собственного существования, приводящем к крайним последствиям, рассказ "Последняя неделя". Героиня вспоминает несколько дней, предшествовавших самоубийству ее давней подруги. Из отрывочных деталей складывается картина, которая убеждает в совершенном отсутствии причины для самоубийства, но оно случилось, и никто из близких этому не смог помешать. В ту конкретную минуту никого не было рядом. В финале: “Прошло двадцать лет. Умерли мои родители, первый муж, множество друзей ушло. А я все вспоминаю тот понедельник: если бы я оставила ее тогда ночевать…” [с.187] Похожее ощущение невольной вины тяготило и погибшую женщину. Двенадцатилетней девочкой она “ушла от матери к отцу за полгода до ее смерти, не выдержала пьянства и умирания”. [с.183]

Мысль об ответственности за жизнь близких людей находит продолжение в рассказе "Большая дама с маленькой собачкой". Здесь никто никого не спасает, в прямом смысле слова, но как говорит героиня Татьяна Сергеевна: “Сердцу моему "Беломор" гораздо нужнее, чем нитроглицерин. А еще нужнее дружба”. [с. 194] Ей повезло, потому что Веточка, полувоспитанница-полуприслуга, оказалась верным и терпеливым другом. Властная дама не просит, а требует от Веточки сшить ей блузку, чего та никогда не делала. Веточка не только исполняет барскую прихоть, но и прощает ей эту унизительную бесцеремонность. Обещание Татьяны Сергеевны, что Веточке зачтется ее верность, не вызывает сомнений, особенно в сцене похорон. На мертвой Татьяне Сергеевне Веточка увидела ту самую блузку.

Через весь цикл проходит мысль о том, что человек живет не для себя. Даже совершенному эгоисту для полноты существования необходимы другие. Только по отношению к другому можно измерить собственную ценность и определить сущность жизни. На этом основано самое большое счастье и величайшие трагедии человека. Это же объясняет причину самоубийств. "Менаж а труа" рассказывает историю одной необычной семьи, но главными героинями, как чаще всего бывает у Улицкой, являются женщины. Две жены одного мужа живут под одной крышей и разделяют судьбу любимого человека. Для Беньямина они, как бы, дополняют друг друга: умная понимающая подруга и женственная красавица - духовное и материальное. Но сложность любовного треугольника не идет в сравнение с дальнейшими несчастьями, постигшими их семью. После смерти мужа, первая жена Фрида отправилась в лагеря, ее сын погиб по дороге на фронт, а Алиса, вторая жена, пережив их всех, бросается с моста. “Алиса, от рождения привязанная к жизни слабыми нитями” [с. 208] не любила жить. “Вечерняя, в минуты засыпания мысль о том, что можно однажды уснуть и не проснуться, была из самых заветных. Умерла бы, умерла бы - и даже способ выбрала. Женский, красивый: с моста”. Но ни одно из несчастий не стало предлогом для самоубийства, пока было ради кого жить. Когда не стало последнего дорогого человека, Фриды, Алиса уезжает в Ленинград к заветному мосту.

В завершение хотелось бы отметить в рассказе несколько заметных деталей, касающихся стиля писательницы. Подтверждая склонность Улицкой к сочетанию противоположностей, парадоксам, контрастам и многозначности, в ее языке легко можно найти подобные фразы: “…Фрида привыкла к его частичному отсутствию, или неполному присутствию…” [с. 205] ; “Неугомонная Фрида, приехав домой, начала с того, чем кончила пятнадцать лет тому назад: поплелась на Лубянку…” [с.211] ; “…Она была слишком молода и красива для понимания чего бы то ни было" [с. 202] ; “От этой любви к литературе родился Боренька…” [с. 201].

Критиками единодушно отмечается постоянство тем Людмилы Улицкой, одна из которых советская эпоха; но нельзя не признать, что она прекрасно умеет сказать о ней, сдержанно, образно и точно. Строки из "Менаж а труа": “…в те времена, когда кружева исподнего еще не вошли в противоречие с грубым сукном эпохи” [с. 202] - напоминают цикл "Девочки", где можно встретить нечто очень похожее: “Исподнее девочек тех лет было придумано врагом рода человеческого в целях полного его вымирания. Белье взрослых женщин в ту пору мало чем отличалось и должно было, вероятно, гарантировать целомудрие нации”. [с.186] Об этом периоде истории автор выражается всегда однозначно, не скрывая горечи: “В уборной она порвала его (письмо - И. С) на мелкие кусочки и спустила в коммунальную Лету. Недоверие к помойному ведру висело в воздухе подлой эпохи”. [с.158] ; “Арестовать его не успели: он сбежал от них в недосягаемые места - умер в самый час их прихода, не доехав до больницы”. [с. 204]

В рассказе есть эпизод, впечатление от которого усиливается за счет переклички с предыдущим сборником. Когда речь шла о Лёне ("Установление отцовства"), он за готовность платить алименты чужим детям назван беспринципным. В "Менаж а труа" брат Фриды, Семен, напротив, “был с принципами, которых не хватало другим” [с. 204], поэтому презирает сестру за то, что та простила мужа-изменника. Эти эпизоды, несомненно, подтверждают высказанное ранее утверждение о единстве художественного пространства сборников писательницы.