73069 (Жизнь и творчество М.А. Булгакова), страница 2

Художественное пространство романа, его композиция представляют собой три мира, зеркально отражающиеся один в другом и связанные «скрепами» — Волан дом, вневременным персонажем, грозой и тьмой, которые, придя из космоса, накрыли Ершалаим, а потом пролились дождем в Москве 30-х гг. Самый нижний ярус трехмерного «здания» — земной, где разворачивается трагический конфликт Мастера, названного «воинствующим старообрядцем» зато, что дерзнул описать жизнь, страдания и учение Христа как исторический факт, и противоборство палача и жертвы (Иешуа и Пилата) как непреходящее, могущее повториться в любую эпоху, и председателя Моссолита Берлиоза и его свиты, безжалостно расправлявшимися с тем, кто писал не в духе господствующей идеологии. Мастер как бы говорил своим романом: «Бог жил», а Берлиоз безапелляционно считал: «Управляет земными делами человек. Бога нет!»

Библейский мир в романе представляет собой четыре рассказа («четыре евангелия» — от Пилата, Мастера, Маргариты, Ивана Бездомного) о жизни Иешуа и конфликте государственной власти с инакомыслием бродячего философа.

Третий мир, Вечность, не персонифицирован, не представлен столкновением Света и Тьмы, Бога и Дьявола, но эпиграф к роману, взятый из «Фауста», напоминает читателю «Пролог на небесах» и спор Сатаны и Господа о человеке.

Мефистофель.

Я вижу лишь одни мученья человека.

Смешной божок земли, всегда, во всех веках

Чудак такой же, как он был в начале века!..

Господь. Пока еще умом во мраке он блуждает,

Но истины лучом он будет озарен...

Мефистофель. Бьюсь об заклад: он будет мой!

Прошу я только позволенья, —

Пойдет немедля он за мной.

Господь. Пока живет он на груди земной,

Тебе на то не будет запрещенья...

Тебе позволено: иди

И завладей его душой.

И Булгаков, дав Мефистофелю новое имя — Воланд, предоставляет ему большие полномочия, вплоть до суда над грешниками (Преисподня, Великий бал у Сатаны накануне Христова Воскресения). Однако судьбу Мастера и Маргариты в Вечности устраивает сам Господь.

«Повторяемость», похожесть конфликтов в трех художественных мирах Булгакова позволяет увидеть в романе главную проблему — нравственно-философскую, противостояние Добра и Зла, духовности и бездуховности. В общественных отношениях и в каждом отдельном человеке.

Роман «Мастер и Маргарита» раздвинул рамки земного существования человека и поставил его перед Вечностью с вытекающей отсюда ответственностью каждого за спасение своей души.

Воланд и его место в романе. Многие критики и литературоведы пытались обозначить художественную функцию Воланда как персонажа романа, за которым, может быть, стоит сам автор. В. Лакшин, например, назвал Воланда «палачом порока», «карающим мечом в руках правосудия». Л. Яновская видит в Воланде светлые начала, ибо он «различает то редкое и немногое, что по-настоящему велико, истинно и нетленно» (подвиг Мастера, любовь Мастера и Маргариты, раскаяние Пилата). Эпиграф к роману: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» — помогает понять авторскую мысль. Разоблачая зло, Воланд тем самым служит Добру и Красоте, то есть восстанавливает равновесие между Добром и Злом. Ко всему сказанному все-таки хочется добавить, что Сатана в Священном писании всегда антитеза Богу. Булгаков же вольно обходится с ним и делает Воланда защитником Бога как единственного критерия Добра и Зла, нравственности и безнравственности в человеке (это справедливо), но сам судит людей безжалостно, не любя, не по-христиански (это плохо). Но при этом Воланд у Булгакова не столько идея, сколько характер, и художник имеет на это право.

Библейские главы романа и их смысл. «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром» в крытую колоннаду дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат, чтобы увидеть воочию смутьяна, нарушителя спокойствия в его владениях, бродячего философа Га-Ноцри Иешуа. Есть такое место в Евангелии, где Пилат допрашивает Иисуса. Именно библейский Пилат стал прототипом художественного образа в романе. Но Булгаков пошел своим путем. Пилат в Библии не участвует в заговоре против Богочеловека, однако, боясь бунта черни и не желая ссориться с первосвященником, «умыл руки перед народом и сказал: невиновен я в смерти Праведника сего»... «отпустил им Варраву, а Иисуса предал на распятие». Булгаков, рисуя психологический портрет Пилата, борьбу в его душе двух начал: человеческого и палача, показал трагедию человека, облеченного властью и имеющего реальную силу защитить того, в ком «состава преступления не нашел». Хотя разве не крамола со стороны Иешуа утверждать: «Всякая власть является насилием над людьми»? Простодушный, мягкий, искренний, он является контрастом Пилату, с его каменностью, «бешеным голосом», сменой настроений и криком: «Царство истины никогда не настанет!» Пилату все же жаль Иешуа, и он хочет склонить жертву на компромисс и заставить отказаться от характеристики великого кесаря, но Иешуа не может лгать: «Бог один, в него я верю». Фигуры обоих споривших трагичны: один казнен, пройдя через физические и нравственные испытания (народ кричал: «Распни!»); другой — осознал себя участником преступления, отступившись от Бога и истины, погиб как личность. Булгаковская мысль бескомпромиссна: для тоталитарного режима опаснее всех уголовников, убийц, казнокрадов всегда будет философ, поэт, бессребреник, противопоставляющий этому режиму царство вечной истины. Но, расправившись с такими, как Иешуа, государство погружается во тьму бездуховности. («Тьма накрыла великий город, как будто он не существовал на свете».)

Библейский сюжет в романе обнажал вневременную проблему: ВЛАСТЬ—ПОЭТ—НАРОД и в эпоху разрушения храмов и кровопролития возвращал современникам Булгакова свет учения Христа.

Москва 30-х гг. в романе «Мастер и Маргарита» предстает в колоритно написанных эпизодах: «Вечер в Доме литераторов», «События в жилтовариществе на Садовой», «Сеанс волшебной магии в варьете». Это Москва советская. По всему роману рассыпаны приметы нового времени: Соловки как реальная угроза наказания, шпиономания («он никакой не интурист, а шпион»), обязательное членство в профсоюзе (Ивана Бездомного спросили в больнице, член ли он профсоюза), доносы и стукачество по телефону (Коровьев и его проделки), тотальные проверки документов («А у вас есть документик?»), вранье с эстрады, секретные наблюдения за гражданами, непечатание «опасных» книг, магазины для «богатых», буфеты с несвежими продуктами, аресты. Как известно, на терновнике не растет виноград (библейские символы). Мудрено собрать с колючих ветвей сталинизма добрую ягоду; на древе тоталитаризма можно было собрать лишь колючий репейник. Возьмем, к примеру, ассоциацию московских литераторов, обосновавшуюся в «Доме Грибоедова». Туда приходили за творческой путевкой в Ялту, поиграть в биллиард, встать в очередь на квартиру и, конечно, вкусно поесть и поплясать: «Ударил знаменитый грибоедовский джаз. Покрытые испариной лица как будто засветились, показалось, что ожили на потолке нарисованные лошади... и вдруг, как бы сорвавшись с цепи, заплясали оба зала... Заплясал Глухарев с поэтессой Тамарой Полумесяц, заплясал Квант, заплясал Жуколов-романист с какой-то киноактрисой в желтом платье. Плясали: Драгунский, Чердакчи, маленький Денискин с гигантской Штурман Жоржем... плясали неизвестной профессии молодые люди в стрижке боксом, с подбитой ватой плечами, плясал какой-то очень пожилой с бородой, в которой застряло перышко зеленого лука... Где-то в рупоре голос командовал: «Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!!» Перед нами шабаш ведьм, огненная пляска, грохот джаза, завывающие голоса — словом, вакханалия счастливых обладателей билета с золотым тиснением: «Член писательской...» Да это воскресшие на губернском балу герои Гоголя, «мертвые души». Злодогические уподобления, фамилии-афиши и прочие художественные детали рисуют незабываемый сатирический образ литературной элиты, куда не могло быть доступа Мастеру. Зависть, подсиживание, карьеризм, умение устроиться, ненависть к талантливым, хамелеонство — вот нравственный портрет тех, кто делал литературу по социальному заказу. «Страстишки нагадить ближнему» в среде бесталанных, примитивных людей становятся нормой.

Булгаков глубоко убежден, что «бесовское» начало скрыто в самом человеке. Иначе как же понять мотивы взяточничества Председателя жилтоварищества Босого? Кто заставлял его прописывать за деньги, вселять в освободившиеся комнаты за взятку? «Квартирный» вопрос одолел всех: и Алозия Магарыча, позарившегося на подвальчик Мастера, и Поплавского — дядю Берлиоза, срочно выехавшего из Киева, чтоб захватить квартиру в Москве.

«Сеанс черной магии» собрал всех наших знакомцев и прочих жителей Москвы. Массовый гипноз обнаружил в каждом его внутреннего человека, весьма несовершенного: алчного, грубого, с низкопробными вкусами, любителя хлеба и зрелищ. Но Булгаков, ужаснувшись своему беспощадному гротеску, «спасает» зрителей криками Бенгальского, трепача и фигляра, которому кот Бегемот оторвал голову, поручает Воланду произнести «приговор»: «Человечество любит деньги... Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди...» Но настоящее наказание ожидало многих в «другой жизни» — на Великом бале у Сатаны.

Последний эпизод занимает очень важное место в идейно-художественной структуре романа, являясь кульминационным для всего сюжетного действия. Воланду нужно было закончить принципиальный спор с Берлиозом-атеистом, уже преданным могиле, нужно было «разобраться» со многими персонажами, которым он устроил экзамен, будучи в Москве, нужно было дать оценку увиденному за три дня в социалистической столице. Итак, московская жизнь предстает в зеркале вечности. Описание интерьера бальных залов, участников бала, их диалогов сразу напомнили земное бытие: стена тюльпанов, фонтаны, камины, реки шампанского и коньяка, танцы, в которых сплелись все человеческие пороки: честолюбие и донос, чревоугодие, чувственность, ревность. Звуки и краски этого бала сгущены, словно Булгакову захотелось представить модель целого мира со всеми джазовыми оркестрами, всем выпиваемым человечеством вином, всеми яствами, съедаемыми миллиардами желудков, всей роскошью, потребляемой в ущерб природе во имя удобства и тщеславия. Человек, который праздновал свою короткую, как мгновение, жизнь так жадно, бездумно, по Булгакову, «обменял» на пустоутробие свою божественную сущность. Скелеты, прах, оставшиеся от прежних красавцев и красавиц, рассказали читателю о делах человеческих: о фальшивомонетчиках, государственных изменниках, прелюбодеях, убийцах и палачах (Калигула, Мессалина, Малюта Скуратов — исторические персонажи). Потрясает слаженность всех танцующих, ибо все они исповедовали одно: власть, карьеру, деньги, любовь, комфорт. «Михаил Александрович, — негромко обратился Воланд к голове Берлиоза. — Все сбылось, не правда ли?.. Голова отрезана женщиной, заседание не состоялось, и я живу в вашей квартире». Воланд напомнил Берлиозу его атеистическую теорию, что «по отрезании головы жизнь прекращается», и напомнил всем, что по смерти «каждому будет дано по его вере».

Историческая судьба человечества, показывает своим романом Булгаков, — непрерывный поиск истины. Но нет ее в атеизме и материализме, ибо безбожие ведет к самости {сам знаю, как жить) и духовному оскудению жизни в целом. Мастер, написавший роман об Иешуа («спасителе»), напоминает, что жить нужно, сверяя свои земные дела с небесными идеалами Добра и Красоты. В сцене Великого^балаизаключена главная, философская идея романа: человек свободен в своем нравственном выборе между Богом и Дьяволом: поэтому ни политический строй, ни катаклизмы, переживаемь, человечеством, не освобождают его от ответственности за добро на земле.

Мастер и Маргарита в романе. Мастер как главный герой связан со всеми сюжетными линиями романа: Мастер — литературная среда, Мастер — Иешуа, Пилат; Мастер — Маргарита. Соответственно он проведен через общественные отношения, любовную коллизию и нравственно-философский выбор. К тому же Мастер — автобиографический сюжет для Булгакова.

Мастер не вписался в жизнь литературной Москвы: его роман не был напечатан. Берлиоз, будучи человеком неглупым, практичным, понял, что выгоднее не печатать талантливый, яркий роман Мастера — он написан вразрез с официальной идеологией, а охранители режима ему, Берлиозу, хорошо платят (дача, квартира, власть). Исповедь Мастера перед Маргаритой отмечает все этапы трагедии: когда появилась первая статья Латунского о романе, он «смеялся», удивленный фальшью и надуманностью ее. На втором этапе возник «страх» (от недоумения, растерянности). На третьем — почувствовал, что психически заболел, и «сжег» роман, как Гоголь. Позже начались галлюцинации («в окно постучали» — наверное, пришли арестовывать). Оказавшись в клинике Стравинского, Мастер посчитал себя сумасшедшим и не захотел больше жить. Мы выделили его исповедь не случайно, чтобы представить, что пережили Ахматова, Зощенко, Мандельштам, Бабель, Платонов, Цветаева и многие другие талантливые писатели, за которых высказался Мастер: «Я не выношу насилия, плохих стихов и социального заказа». Как мало, оказывается, надо истинному художнику: скромное жилище, стол, печь, клен под окном. Но в то же время как много: свобода творчества, любовь, ученики.

Любовь в романе пронизана такой поэзией, что трудно переводить ее на язык прозы: «Любовь выскочила перед ними (как чудо, как шаловливый зверек)»; «Маргарита сразу узнала его, простонала, всплеснула руками и подбежала к нему... Она произносила только одно слово: Ты... ты... ты». Авторские ремарки передают ее душевный взрыв: «дрожащим голосом упрашивала», «вцепилась в больничный халат». Маргарита ушла к Мастеру из респектабельного дома и от прекрасного мужа в подвал, в бедность, потому что воспринимала духовные отношения, совместное творчество как счастье. В Маргарите Булгакова, в отличие от литературной ее предшественницы из «Фауста», есть энергия, и воля в борьбе за любовь. Не поэтому ли она, блудница прощена, что чувственная страсть не была главной в отношениях ее и Мастера. Они оба ушли в Вечность, потому что им расстаться было невозможно. Итак, новая грань Вечности у Булгакова — это освобождение для чистых натур от несвободы, насилия, но не от любви.