70570 (Нравственные ценности ислама: наука и искусство), страница 2

Особое место в развитии мировой художественной культуры занимает искусство исламского мира. В каждой из национальных культур ислама есть свои особенности, но их объединяет и некое общее мировосприятие, характерное для ислама в целом. Это особый характер орнамента, в котором причудливое переплетение линий создает как бы гипнотизирующий эффект. Арабская каллиграфия, вплетающая в орнамент изречения из Корана, способствует этому эффекту. Искусство исламского мира отличает особая яркость в выборе цвета декора архитектурных сооружений, где преобладает небесно-синий. Эта же яркая цветистость характерна для языка изысканной прозы Востока и мусульманской поэзии.

В искусстве стран ислама соединились многие тенденции: это традиции греческой и римской культуры, сохранившиеся на некоторых территориях, это культура вчерашних кочевников и торжественная культура Ирана. Иран, Ирак, Сирия, Египет, Афганистан, государства Средней Азии и южной Испании построили прекрасные города с мечетями и минаретами, дворцы и крытые рынки, караван-сараи, богато орнаментированные, украшенные резьбой и арками. Во внутренних помещениях мечетей часто выкладывали богатые мозаики, похожие на ковры. За пределами городов состоятельные люди и правители строили “замки пустыни”, сохранившиеся с тех давних времен и удивляющие не только своими мощными стенами, но и прекрасной росписью на них. Стремление к упорядоченности жизни рождало в этих рисунках симметрию, которая создавала четкий ритм в повторении фигур животных, элементов растительного орнамента. Кроме прекрасных зданий, во все времена создавались связанные с архитектурным ансамблем водоемы. Исламский обряд омовения перед молитвой сделал для мусульман воду священной, она была образом жизни. Поэтому так причудливы фонтаны и так ярко украшены резьбой и драгоценными материалами бассейны, в которых отражались строения.

Изобразительное искусство не было принято исламом в качестве выразителя его идей. Коран запрещал изображение Бога или живых существ. Считалось, что только Аллах может создавать живое, но не художник. Это касалось в основном только сферы религии. Светское искусство имело другие цели и потому создавало росписи стен, мозаики, а позже и книжные миниатюры, отражающие мир во всем его богатстве.

Особое место в изобразительном искусстве занимал орнамент. Он был тесно связан с арабской письменностью. Изящные очертания букв арабского алфавита сами по себе были украшением рукописного текста. Искусство каллиграфии ценилось очень высоко, и художники-каллиграфы вырабатывали все новые и новые приемы письма. Арабские надписи украшали роспись стен во дворцах, библиотеках и других зданиях. Но наиболее органичным это искусство стало для религиозных произведений. Аллаха нельзя было изобразить, но можно было написать его имя или обозначить его другими знаками, входившими в орнамент оформления культовых зданий, мечетей, медресе (духовных учебных заведений). Так, четыре вертикальные линии обозначали слово “Аллах”, квадрат был символом Каабы, а два квадрата, составляющие звезду из восьми лучей, были основой практически любого орнамента. Другие геометрические фигуры также были религиозными символами: треугольник — око Аллаха, пятиугольник — пять заповедей ислама. Геометрическими знаками обозначались и небесные светила, и звезды. Соединяясь в орнаменте, они читались мусульманами как особая знаковая система, понятная посвященному.

Для мусульман свойственно было уважение к письменному слову, поэтому вся красота поэзии Востока как бы сконцентрировалась в литературе исламского мира. На Востоке были созданы особые жанры поэзии, каких нет ни в одной другой культуре мира: касыда, газель, рубаи.

Касыда — небольшая поэма, состоящая из двустиший (бейтов), связанных особой системой рифм — моноримом (стихотворение, все строки которого имеют однозвучную рифму по типу: аа, аа и т. д.). Касыда была известна на арабском Востоке еще до возникновения ислама. Вот несколько строк из касыды поэта VI века Имру-уль-кайса:

Спешимся здесь, постоим над золою в печали.

В этих просторах недавно еще ночевали

Братья любимой, и след их былого жилья

Ветры вдоль дола песчаного не разбросали.

[13, с. 25].

Этот легкий и светлый жанр сохранил свою жизненность в более позднее время в поэзии таких столпов литературы исламского мира, как Рудаки (ок. 850—941) и Саади (между 1203 и 1210—1292). Вот строки из касыды Рудаки, посвященной дню Новруза — нового года, который в исламе отмечается в день весеннего равноденствия, 21 марта:

В благоухании, в цветах пришла желанная весна,

Сто тысяч радостей вселенной принесла она.

В такое время старику нетрудно юношею стать, —

И снова молод старый мир, куда девалась седина.

[119, с. 27].

Более изысканной формой стихосложения является газель. Она обычно состоит из 5—12 бейтов. В первом двустишии, как правило, рифмуются обе строчки (аа), далее следует рифмовка через строку.

В последнем бейте чаще всего упоминается имя автора. Классиком этого жанра стал Шамседдин (ок. 1325—1389/1390), известный в мировой культуре под псевдонимом Хафиз. Вот одна из его газелей полностью:

Ушла любимая моя, ушла, не известила нас.

Ушла из города в тот час, когда заря творит намаз.

Нет, либо счастие мое пренебрегло стезей любви,

Либо красавица не шла дорогой правды в этот раз,

Я поражен! Зачем она с моим соперником дружна!

Стеклярус на груди осла никто не примет за алмаз!

Я буду вечно ждать ее, как белый тополь ветерка.

Я буду оплывать свечой, покуда пламень не погас.

Но нет! Рыданьями, увы, я не склоню ее к любви:

Ведь капли камня не пробьют, слезами жалобно

струясь.

Кто поглядел в лицо ее, как бы лобзал глаза мои:

В глазах моих отражено созвездие любимых глаз.

И вот безмолвствует теперь Хафиза стертое перо:

Не выдаст тайны никому его газели скорбный глас.

[119, с. 366].

Особенно популярной формой лирики стал жанр рубаи — стихотворной миниатюры, четверостишия, в котором заключена законченная мысль, имеющая более глубокий смысл, а иногда и некая максима, мудрость, философский вывод, подтекст, намек или мудрое суждение. Рубаи оказались очень емким жанром: их краткая форма требовала обнажать сущность того, о чем идет речь; легкая рифма (по типу ааба) делала стих афористически точным, запоминающимся, способным в мгновенье оказаться на устах у всех. У рубаи есть острота высказываний и особенная действенность, похожая на истории о народном герое всего Востока — Ходже Насреддине. Поэтому рубаи — любимая форма всей исламской поэзии. Самым известным в мире автором рубай считается Омар Хайям (1048—1123):

Много лет размышлял я над жизнью земной.

Непонятного нет для меня под луной.

Мне известно, что мне ничего неизвестно:

Вот последняя правда, открытая мной.

[174, с. 1331]

Омар Хайям — не только поэт, он также и астроном, математик, открывший бином Ньютона задолго до самого Ньютона. В своей поэзии он выступает и как философ, пытаясь постигнуть тайны бытия человека, смысл жизни и смерти:

Я познание сделал своим ремеслом,

Я знаком с высшей правдой и с низменным злом.

Все тугие узлы я распутал на свете,

Кроме смерти, завязанной мертвым узлом.

[там же, с. 135]

Однако, признавая жизнь кратковременным состоянием человека, он не подвластен настроениям ухода, отказа от нее. Наоборот, он прославляет все ее красоты. Прекрасные женщины рая, которых Коран называет гуриями, превращаются у Хайяма в земных прелестниц, которых стоит любить и воспевать. Символом полноты бытия для Хайяма часто является вино:

Так как разум у нас в невысокой цене.

Так как только дурак безмятежен вполне —

Утоплю-ка остаток рассудка в вине:

Может статься, судьба улыбнется и мне!

[223, с. 32; пер. Г. Плисецкого]

Одни исследователи его творчества считают, что вино в его поэзии — “лишь символ земных радостей, борьбы с ханжеством, бунта против всякого рода духовной ограниченности” [224], другие — связывают этот символ с традициями, уходящими в греческие дионисийские праздники, третьи — с учением суфистов.

Суфизм (араб, суф — грубая шерстяная ткань, отсюда — власяница, атрибут аскета) возник в VIII веке на территории Ирака и Сирии как мистическое учение, требующее особого, благочестивого образа жизни. На ранних этапах суфизм предполагал аскетизм, суровые обеты, добровольную бедность, стойкость в перенесении всяческих страданий. В IX веке была разработана теория, на основании которой истово верующий мог достигнуть озарения, состояния особого экстаза слияния с богом. Все заповеди суфизма передавались только устно — от учителей-шайхов ученикам-мюридам [312, с. 139]. Одна из суфистских школ IX века требовала, чтобы ее последователи при внутреннем благочестии совершали поступки, осуждаемые в мусульманском мире, например, пили вино, чтобы смирить гордыню, когда их упрекали. В других течениях суфизма, напротив, вино признавали напитком “божественной истины”, напитком, способным вызвать желанный мистический экстаз единения с Богом. Именно здесь ищут объяснения поэзии Хайяма сторонники суфизма.

В начале XX века предполагали, что поэзия Хайяма — протест против догм ислама, торжество человека над невежеством и бренностью и несправедливостью мира:

Для достойного — нету достойных наград,

Я живот положить за достойного рад.

Хочешь знать, существуют ли адские муки?

Жить среди недостойных — вот истинный ад!

[223, с. 24]

Наиболее известный переводчик Хайяма В. Державин писал, что для поэта чаша вина — это “чаша человеческого разума, объемлющего весь мир. Сборище пьяных гуляк оказывается кругом избранных мудрецов” [225]. И в подтверждение этого — рубаи, наполненные глубочайшими размышлениями о проблеме добра и зла. Ему близки в человеке именно гуманистическое его начало, искренность, порядочность, основанные не на ханжеской морали, а на том высоком чувстве истины, которое всегда несет в себе культура:

Знайся только с достойными дружбы людьми,

С подлецами не знайся, себя не срами.

Если подлый лекарство нальет тебе — вылей!

Если мудрый подаст тебе яду — прими!

***

Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.

Два важных правила запомни для начала:

Уж лучше голодать, чем что попало есть,

И лучше одному, чем вместе с кем попало.

***

Лучше впасть в нищету, голодать или красть,

Чем в число блюдолизов презренных попасть.

Лучше кости глодать, чем прельститься сластями

За столом у мерзавцев, имеющих власть.

[117, с. 118, 149, 129].

Путь, проложенный творцами рубай и Омаром Хайямом, нашел свое продолжение даже в современной русской поэзии у известной поэтессы Новеллы Матвеевой; та же краткая и точная форма, отточенный стих, приправленный остротой современной иронии:

***

Мудрец вопросы миру задает.

Дурак ответы точные дает.

Но для того ли умный вопрошает,

Чтоб отвечал последний идиот?

***

Бесчинства объясняются войной.

Зловредный нрав — природою дурной.

И только честь ничем необъяснима,

Но верить можно только ей одной,

[190, с. 68]

Книжная мудрость занимает на Востоке особое место: она развивается в тиши обителей, медресе, в обсерваториях и связана с именами мыслителей, которых могла ожидать различная судьба, но часто они оказывались признаны не только простонародьем, как Омар Хайям, но и властями предержащими. Имена таких поэтов, как Рудаки, Фирдоуси (ок. 940—1020/1030), Саади, Хафиз, составили славу поэзии не только исламской, но и мировой культуры. Все они, обращаясь в своей поэзии к сильным мира сего, надеялись, что их произведения помогут им понять, в чем заключена высшая справедливость мира, понять и утвердить ее в жизнь.

Искусство исламского мира во всем многообразии своих форм постоянно стремилось к поискам счастья, красоты, истины, уповало на справедливого властителя, возвышая и проповедуя культ разума. Этим культура ислама более, чем другие восточные культуры, приближалась к пафосу существования европейской культуры.

Исламская культура — самая молодая из всех восточных культур. Давно распались государства, ставшие опорой ислама, на их месте появились другие, но культура ислама не исчерпана. Она имеет гораздо более прочное будущее, чем будущее тех культур, которые миновали свой апогей. В ней еще содержится то количество противоречий, которое необходимо для дальнейшего прогресса. Исламской культуры не коснулся скепсис европейских культурологов конца прошлого века (Шпенглера, например). Нет смысла строить предположения, по какому сценарию будет развиваться она из прошлого в будущее. Мы можем только надеяться на то, что ее развитие не окажется саморазрушительным.

Использованная литература

1. Мир культуры (Основы культурологии). Учебное пособие. 2-е Б95 издание, исправленное и дополненное.— М.: Издательство Фёдора Конюхова; Новосибирск: ООО “Издательство ЮКЭА”, 2002. — 712 с.