69247 (Сальвадор Дали - король сюрреализма)

Сандро Боттичелли

Сандро Боттичелли занимает особое место в искусстве итальянского Возрождения. Современник Леонардо и молодого Микеланджело, художник, работающий бок о бок с мастерами Великого Возрождения, он не принадле­жал, однако, к этой славной эпохе итальянского искусства, эпохе, кото­рая подводила итог всему, над чем трудились итальянские художники на протяжении предыдущих двухсот лет. В то же время Боттичелли трудно назвать и художником - кватрочентистом в том смысле, который принято связывать с этим понятием. В нем нет здоровой непосредственности мас­теров кватрочентистов, их жадного любобытства к жизни во всем, даже самых бытовых, ее проявлениях, их склонности к занимательному повест­вованию, склонности, переходящей порой в наивную болтливость, их пос­тоянного экспериментаторства - словом, того радостного открытия мира и искусства как средства познания этого мира, которое придает обояние даже самым неловким и самым неловким и самым прозаичным произведениям этого этого столетия. Так же как и великие мастера Высокого Возрожде­ния, Боттичелли - художник конца эпохи; однако его искусство - это не итог пройденного пути; скорее это отрицание его и отчасти возврат к старому, доренессансному художественному языку, но в еще большей сте­пени страстные, напряженные, а к концу жизни даже мучительные поиски новых возможностей художественной выразительности, нового, более эмо­ционального художественного языка.

Величавый синтез спокойных, замкнутых в себе образов Леонардо и Ра­фаэля чужд Боттичелли; его пафос - не пафос объективного. Во всех его картинах чувствуется такая степень индивидуализации художественных приемов, такая неповторимость манеры, такая нервная вибрация линий, иными словами, такая степень творческой субъективности, которая была чужда искусству Возрождения.

Если мастера Возрождения стремились выразить в своих произведениях красоту и закономерность окружающего мира, то Боттичелли, вольно или невольно, выражал в первую очередь свои собственные переживания, и по­этому его искусство приобретает лирический характер и ту своеобразную автобиографичность, которая чужда великим олимпийцам - Леонардо и Ра­фаэлю.

Как это ни парадоксально, но по своей внутренней сущности Боттичел­ли ближе к Микеланджело. Их объединяет и жадный интерес к политической жизни своего времени, и страстность религиозных исканий, и неразрывная

- 2 -

внутренняя связь с судьбой родного города. должно быть, именно поэтому оба они, подобно Гамлету, с такой мучительной отчетливостью ощутили в своем сердце один - подземные толчки надвигавшейся катастрофы, другой - страшную трещину, расколовшую мир.

Микеланджело пережил трагическое крушение итальянской культуры Возрождения и отразил его в своих творениях. Боттичелли не довелось быть свидетелем событий, оглушивших великого флорентийца: он сложился как художник значительно раньше, в 70-80-х гг 15 века, в пору, которая казалась его современникам порой рассвета и благополучия Флоренции. Но он инстинктивно почувствовал и выразил неизбежность конца еще до того, как этот конец наступил.

Свою картину "Рождение Венеры" Боттичелли писал почти в то же вре-

мя, когда Леонардо работал над "Мадонной в скалах" (1483), а его душе­раздирающее "Оплакивание" ("Положение во гроб" Мюнхен) современно ран­нему "Оплакиванию" ("Пьета", 1498) Микеланджело - одному из самых спо­койных и гармоничных творений скульптора.Грозный и непоколебимо уве­ренный в себе Давид Микеланджело - идеализированный образ защитника Флорентийской республики - создавался в тот же год (1500) и в той же Флоренции, когда и где Боттичелли писал свое "Рождество", проникнутое глубоким внутренним смятением и мучительными воспоминаниями о казни Савонаролы. в произведениях Боттичелли последних двух десятилетий 15 века прозвучали те ноты, которые значительно позднее, во втором деся­тилетии 16 века, вылились во всеобъемлющий трагизм и гражданскую скорбь Микеланджело.

Боттичелли не был титаном, подобно Микеланджело, и герои его картин не трагичны, они только задумчивы и грустны; да и мир Боттичелли, аре­на его деятельности неизмеримо уже, также как несравненно меньше и ди­апазон его дарования. В годы наибольшей творческой продуктивности Бот­тичелли был довольно тесно связан с двором Лоренцо Медичи, и многие из наиболее известных произведений художника 70-80-х гг написаны им по заказу членов этого семейства; другие были навеяны стихами Полициано или обнаруживают влияние литературных споров ученых-гуманистов, друзей Лоренцо Великолепного.

Однако было бы неправильно считать боттичелли только придворным ху­дожником этого некоронованного герцога Флоренции и расценивать его творчество как выражение взглядов и вкусов его аристократического кру­га, как проявление феодальной реакции в искусстве. Творчество Ботти­челли имеет гораздо более глубокий и общезначимый характер, да и связи

- 3 -

его с кругом Медичи значительно сложнее и противоречивее, чем это ка­жется на первый взгляд. Неслучайны его увлечения произведениями Саво­наролы, в которых наряду с религиозной исступленностью так сильны были антиаристократический пафос, ненависть к богатым и сочувствие к бед­ным, стремление вернуть Флоренцию к патриархальным и суровым временам демократической республики.

Это увлечение, которое разделял с Боттичелли и молодой Микеланджело обусловливалось, по-видимому всем внутренним строем Боттичелли, его повышенной чуткостью к моральным проблемам, его страстными поисками внутренней чистоты и одухотворенности, особой целомудренностью, отли­чающей все образы в его картинах, целомудренностью, которая отнюдь не была свойственна "языческому кругу Лоренцо", с его очень далеко расп­ространявшейся терпимостью к вопросам морали, общественной и личной.

Боттичелли учился у фра Филиппо Липпи, ранние "Мадонны" Боттичелли

повторяют композиционное решение и типаж этого художника, одного из самых ярких и своеобразных мастеров флорентийского кватроченте. В дру­гих работах Боттичелли первого периода можно обнаружить влияние Анто­нио Поллайоло и Верроккио. Но гораздо интереснее здесь те черточки но­вого, та индивидуальная манера, которые чувствуются в этих ранних, по­луученических творениях мастера не только и не столько в характере изобразительных приемов, сколько в совершенно особой, почти неуловимой атмосфере духовости, своеобразной поэтической "овеянности" образов.

"Мадонна" Боттичелли для Воспитательного дома во Флоренции предс-

тавляет собой почти копию со знаменитой "Мадонны" Липпи в Уффици. Но в то же время как и в произведениях Липпи все обояние заключается в неп­ритязательности, с которой художник передает в картине черты своей возлюбленной - ее по-детски припухшие губы, и широкий, чуть вздернутый нос, благочестиво сложенные руки с пухлыми пальцами, плотное тельце ребенка и задорную, даже несколько развязную улыбку ангелочка с лицом уличного мальчишки, - в повторении Боттичелли все эти черты исчезают: его мадонна выше, стройнее, у нее маленькая головка, узкие, покатые плечи и красивые длинные руки. Мадонна Липпи одета в костюм флорентин­ки, и художник тщательно передает все подробности ее одежды, вплоть до застежки на плече; у мадонны Боттичелли платье необычного покроя и длинный плащ, край которого образует красивую, причудливо изогнутую линию. Мадонна Липпи старательно благочестива, она опустила глаза, но ресницы ее дрожат, ей нужно сделать над собой усилие, чтобы не взгля­нуть на зрителя; Мадонна Боттичелли задумчива, она не замечает окружа-

- 4 -

ющего.

Эта атмосфера глубокой задумчивости и какой-то внутренней разобщен-

ности персонажей еще сильнее чувствуется в другой, несколько более поздней "Мадонне" Боттичелли, в которой ангел подносит Марии вазу с виноградом и хлебными колосьями. Виноград и колосья - вино и хлеб ­символическое изображение причастия; по мысли художника, они должны составить смысловой и композиционный центр картины, объединяющей все три фигуры. Аналогичную задачу ставил перед собой и Леонардо. В близ­кой по времени "Мадонне Бенуа". В ней Мария протягивает ребенку цветок крестоцвета - символ креста. Но Леонардо этот цветок нужен лишь для того, чтобы создать ясно ощутимую психологическую связь между матерью и ребенком; ему нужен предмет, на котором он может в одинаковой мере сосредоточить внимание обоих и предать целенаправленность их жестам. У Боттичелли ваза с виноградом также всецело поглощает внимание персона­жей. Однако она не объединяет, а скорее внутренне разобщает их; задум­чиво глядя на нее они забывают другдруга. В картине царит атмосфера раздумья и внутреннего одиночества. Этому в значительной степени спо­собствует и характер освещения, ровного, рассеянного, почти не дающего теней. Прозрачный свет Боттичелли не располагает к душевной близости, к интимному общению, в то время как Леонардо создает впечатление суме­рек: они окутывают героев, оставляют их наедине друг с другом.

То же впечатление оставляет и "Св. Себастьян" Боттичелли - самая поллайоловская из всех его картин. Действительно, фигура Себастьяна, его поза, и даже ствол дерева, к которому он привязан, почти точно повторяет картину Поллайоло; но у Поллайоло Себастьян окружен воинами, они расстреливают его - и он испытывает страдание: ноги его дрожат, спина судорожно выгнута, лицо поднято к небу. фигура боттичеллевского героя выражает полное безразличие к окружающему, и даже положение его связанных за спиной рук воспринимается скорее как жест, выражающий глубокое раздумье; такое же раздумье написано и на его лице, с чуть приподнятыми как будто в скорбном удивлении бровями.

"Св. Себастьян" датируется 1474 годом. Вторую половину 70-х и вось-

мидесятые годы следует расценивать как период творческой зрелости и наибольшего расцвета художника. Он начинается знаменитым "Поклонением волхвов" (ок. 1475 года), за которым следуют все самые значительные произведения Боттичелли. В датировке отдельных картин ученые до сих пор расходятся, и это в первую очередь касается двух наиболее извест­ных картин: "Весна" и "Рождение Венеры", первую из них некоторые исс-

- 5 -

ледователи относят к концу 1470 годов, другие предпочитают более позд­нюю дату - 1480 годы. Как бы там ни было, "Весна" написана в период наивысшего расцвета творчества Боттичелли и предшествует несколько бо­лее поздней картине "Рождение Венеры". К этому же периоду, несомненно, относятся и не имеющие точной даты картины "Паллада и кентавр", "Марс и Венера", известное тондо, изображающее Мадонну, окруженную ангелами ("Величание Мадонны"), а так же фрески Сикстинской капеллы (1481-1482) и фрески виллы Лемми (1486), написанные по случаю свадьбы Лоренцо Тор­набуони (кузен Лоренцо Великолепного) и Джованны дельи Альбицци. К этому же периоду относятся и знаменитые иллюстрации к "Божественной комедии" Данте. Что касается картины Боттичелли "Аллегория клеветы", то в этой связи высказываются самые различные предположения. Некоторые исследователи относят эту картину ко времени "Весны" и "Венеры", то есть к годам наибольшего увлечения Боттичелли античностью; а другие, напротив, подчеркивают морализирующий характер произведения и его по­вышенную экспрессию и видят в нем работу 1490-х годов. в картине "Пок­лонение волхвов" (Уфицци) еще много кватрочентистского, прежде всего та несколько наивная решительность, с которой Боттичелли, подобно Гоц­цоли и Липпи, превращает евангельскую сцену в сцену многолюдного празднества. Пожалуй, ни в одной картине Боттичелли, нет такого разно­образия поз, жестов, костюмов, украшений, нигде так не шумят и не раз­говаривают. И все же неожиданно звучат совсем особые ноты: фигура Ло­ренцо Медичи, гордого и замкнутого, высокомерно молчащего в толпе сво­их оживленных друзей, или задумчивый Джулиано, затянутый в черный бар­хатный камзол. Невольно привлекает внимание и мужская фигура, изящно задрапированная в светло-голубой плащ, который кажется легким, почти прозрачным, и заставляет вспомнить о воздушных одеждах Граций в карти­не "Весна"; и общая гамма цветов с преобладающими в ней холодными то­нами; и зеленовато-золотистые отблески неизвестно откуда падающего света, неожиданными бликами загорающегося то на шитой кайме плаща, то на золотой шапочке, то на обуви. И этот беглый, блуждающий свет, пада­ющий то сверху, то снизу, придает сцене необычный, фантастический, вневременной характер. Неопределенности освещения отвечает и неопреде­ленность пространственного построения композиции: фигуры второго плана в некоторых случаях крупнее, чем фигуры, расположенные у переднего края картины; их пространственные соотношения друг с другом настолько неясны, что трудно сказать, где находятся фигуры - близко или далеко от зрителя. Изображенная сцена превращена здесь в какую-то сказку,

- 6 -

иногда вне времени и пространства.

Боттичелли был современником Леонардо, с ним вместе он работает в мастерской Верроккио. Несомненно, ему были знакомы все тонкости перс­пективных построений и свето-теневой моделировки, в чем уже около 50 лет изощрялись итальянские художники. Для них научная перспектива и моделировка объема служили мощным средством воссоздания в искусстве объективной реальности. Среди этих художников были подлинные поэты перспективы, и в первую очередь Пьеро делла Франческа, в произведениях которого перспективное построение пространства и передача объема пред­метов превратились в магическое средство созидания прекрасного. Вели­кими поэтами светотени и перспективы были и Леонардо и Рафаэль. Но для многих художников - кватрочентистов перспектива превратилась в фетиш, которому они приносили в жертву все, и прежде всего красоту. Образное воссоздание действительности они зачастую подменяли правдоподобным воспроизведением ее, иллюзионистским фокусом, обманом зрения и наивно радовались, когда им удавалось изобразить фигуру в каком-нибудь неожи­данном ракурсе, забывая о том, что такая фигура в большинстве случаев, производит впечатление неестественной и неэстетичной, то есть в конеч­ном счете является ложью в искусстве. Таким скучным прозаиком был и современник Боттичелли - Доминико Гирландайо. Картины Гирландайо и его многочисленные фрески производят впечатления подробных хроник; они имеют большое документальное значение, но художественная ценность их весьма невелика.

Но среди художников-кватрочентистов были мастера, создавшие из своих полотен сказки; их картины, неловкие, чуть смешные, в то же время полны наивного обояния. Таким художником был Паоло Учелло; в его творчестве сильны элементы живой народной фантазии, противополагавшиеся крайностям ренессансного рационализма.

Картины Боттичелли далеки от почти лубочной наивности полотен Учел­ло. Да этого и нельзя было ожидать от художника, приобщенного ко всем тонкостям ренессансного гуманизма, друга Полициано и Пико делла Миран­дола, причастного к неоплатонизму, культивировавшемуся в кружке Меди­чи. Его картины "Весна" и "Рождение Венеры" вдохновлены изысканными стихами Полициано; может быть, они были навеяны празднествами при дво­ре Медичи, и, очевидно, Боттичелли вкладывал в них какой-то сложный философско-аллегорический смысл; может быть, он действительно пытался в образе Афродиты слить черты языческой, телесной, христианской и ду­ховной красоты. Обо всем этом до сих пор спорят ученые. Но есть в этих

- 7 -

картинах и абсолютная, бесспорная красота, понятная всем, именно поэ­тому они до сих пор не утратили своего значения.

Боттичелли обращается к извечным мотивам народной сказки, к образам, созданным народной фантазией и поэтому общезначимым. Разве может выз­вать сомнение образный смысл высокой женской фигуры в белом платье, затканном цветами, с венком на золотых волосах, с гирляндой цветов на шее, с цветами в руках и с лицом юной девушки, почти подростка, чуть смущенным, робко улыбающимся? У всех народов, на всех языках этот об­раз всегда служил образом весны; в народных празднествах на Руси, пос­вященных встрече весны, когда молодые девушки выходили в поле "зави­вать венки", он столь же уместен, как и в картине Боттичелли.

И сколько бы не спорили ученые о том, кого изображает полуобнажен­ная женская фигура в прозрачной одежде, с длинными разметавшимися во­лосами и веткой зелени в зубах - Флору, Весну и Зефира, - образный смысл ее совершенно ясен: у древних греков она называлась дриадой или нимфой, в народных сказках Европы - лесной феей, в русских сказках ­русалкой. И конечно, с какими-то темными злыми силами природы ассоции­руется летящая фигура справа, от взмаха крыльев которой стонут и кло­нятся деревья. А эти высокие, стройные деревья, вечно зеленые и вечно цветущие, увешанные золотыми плодами, - они в одинаковой мере могут изображать и античный сад гесперид, и волшебную страну сказок, где вечно царит лето.

Обращение Боттичелли к образам народной фантазии неслучайно. Поэты круга Медичи да и сам Лоренцо широко использовали в своем творчестве мотивы и формы итальянской народной поэзии, сочитая ее с "изящной" ан­тичной поэзией, латинской и греческой. Но каковы бы ни были политичес­кие мотивы этого интереса к народному искусству, особенно у самого ло­ренцо, преследовавшего главным образом демогогические цели, значение его для развития итальянской литературы отрицать невозможно.