75584-1 (Видение пророка Даниила в русском искусстве XV-XVI веков)

Видение пророка Даниила в русском искусстве XV-XVI веков

Л.В.Нерсесян

Среди важнейших источников византийской и русской иконографии Страшного Суда особое место занимает видение пророка Даниила (Дан VII). Уже с древнейших времен это видение, наряду с другими ветхозаветными эсхатологическими пророчествами, широко использовалось отцами церкви для формулировки христианского учения о конце мира и втором пришествии Спасителя. Так, ссылки на текст седьмой главы пророка Даниила присутствовали в сочинениях раннехристианских церковных писателей Иустина Философа и Иринея Лионского 1. К раннехристианским временам относится и первое развернутое толкование книги пророка Даниила, которое было осуществлено Ипполитом Римским 2. Наконец, уже в более позднее время пространная ссылка на видение Даниила была использована Ефремом Сириным в “Слове на второе пришествие Господа нашего Иисуса Христа” 3, соединившем в целостную картину отдельные библейские свидетельства (как полагает большинство исследователей, именно это “Слово”, наряду с другими эсхатологическими поучениями Ефрема Сирина, было положено в основу византийской иконографии “Страшного Суда” 4).

Отдельные иконографические мотивы, восходящие к видению пророка Даниила, присутствовали уже в древнейших композициях “Страшного Суда” - например, изображение огненной реки, исходящей от престола Судии и Вседержителя или от окружавшей Его славы 5. Однако только в русском искусстве XVI века видение Даниила стало иллюстрироваться практически полностью и приобрело значение самостоятельного сюжета, как бы “обрамляющего” общую картину Суда. Полная иллюстрация видения, помимо огненной реки, включала в себя изображения четырёх трубящих ангелов из сцены воскресения мёртвых, которые ассоциировались, по-видимому, с “четырьмя ветрами небесными, боровшимися на великом море” (Дан VII, 2); аллегорические изображения четырёх зверей, “вышедших из моря” (Дан VII, 3-8), а также – фигуры самого пророка Даниила и ангела, толкующего видение. В верхней части композиции изображались престолы с раскрытыми книгами и шествие Сына Человеческого к Ветхому Деньми “с облаками небесными” (Дан VII, 9, 13-14). Наконец, в состав подобных циклов могли входить одно или несколько изображений, иллюстрирующих видение из VIII главы пророка Даниила – единоборство овна с козлом.

Появление новых мотивов изменило не только традиционный состав композиции, но и принципы её организации и, в конечном счёте, - восприятие самого сюжета. Косвенным подтверждением этому служит свидетельство чиновника Новгородского Софийского собора первой половины XVII века о выносе в Неделю Мясопустную “образа видения Даниила пророка Страшного Суда” 6. Вряд ли здесь имелась в виду какая-то неизвестная нам икона на сюжет пророка Даниила. По аналогии с московской традицией 7, можно предположить, что речь шла о выносе иконы “Страшного Суда”. По-видимому, упомянутая в Чиновнике новгородская икона относилась уже к новому варианту иконографии, в котором видение Даниила могло восприниматься как основная тема иконы.

Наиболее ранний пример развёрнутой иллюстрации видения пророка Даниила в русской живописи XVI века представляет собой икона “Страшного Суда” из Благовещенского собора Московского Кремля, исполненная псковскими мастерами после пожара 1547 года, которая, по-видимому, и стала образцом для более поздних произведений. Сходное иконографическое решение обнаруживается в целом ряде памятников середины - второй половины XVI века. К их числу относятся икона из погоста Лядины (ГЭ), икона из Ярославского художественного музея (инв. N 13), новгородская икона из церкви Бориса и Глеба в Плотниках (Новгородский музей), икона строгановских писем из ГРМ (инв. N 2760) и некоторые другие 8.

Изображение видения Даниила (с шествием Сына Человеческого к Ветхому Деньми) в составе композиции Страшного Суда присутствовало уже в росписях церкви Рождества Богородицы Снетогорского монастыря в Пскове (1313 г.). Это позволяет предположить, что иконографическое решение “Страшного Суда” из Благовещенского собора повторяло особую традицию, существовавшую в псковском искусстве (такое предположение было высказано В.Д.Сарабьяновым 9). С другой стороны, произведения XV – первой половины XVI веков уже содержали ряд новых иконографических мотивов, восходивших к видению Даниила: изображения чётырех зверей, самого Даниила и ангела, толкующего видение, аллегорические изображения четырёх ветров. Распространение этих мотивов свидетельствовало, скорее, не об общем прототипе, а об особом интересе к тексту видения, характерном для эпохи в целом. Этот интерес мог независимо проявляться в разных художественных центрах, постепенно меняя традиционную иконографическую схему.

При этом нельзя исключать, что на завершающей стадии именно псковская традиция послужила основой для сложения в середине - второй половине XVI века новой иконографии “Страшного Суда”, включавшей в себя развёрнутую иллюстрацию видения Даниила. Так или иначе, из-за недостатка фактического материала вопрос о ее происхождении вряд ли когда-нибудь можно будет решить с полной определенностью – так же, как и вопрос о том, следовала ли эта иконография византийским образцам, или же сформировалась уже на русской почве. Среди известных и опубликованных в настоящее время византийских “Страшных Судов” нет ни одного, чья иконографическая схема напоминала бы снетогорские росписи или же русские иконы XVI века – хотя, как установил В.Д.Сарабьянов, практически все составляющие ее элементы (изображения четырех зверей, престолов с книгами и, наконец, - шествия Сына Человеческого к Ветхому Деньми) по отдельности встречаются в византийском искусстве до XIV века 10.

Оставляя в стороне вопрос о прототипах, рассмотрим особенности интерпретации различных сюжетов из видения Даниила на разных этапах развития иконографии “Страшного Суда”. Это позволит определить причины закрепления новой иконографической схемы и её широкого распространения в русском искусстве XV-XVI веков. Здесь необходимо, прежде всего, выделить два главных мотива: видение четырёх зверей (четырёх царств) и шествие Сына Человеческого к Ветхому Деньми, причём первый из них становится обязательной частью русской иконографии “Страшного Суда” в более раннее время. Так, видение четырёх царств присутствует уже в росписях Успенского собора во Владимире 1408 года и в ряде икон XV – первой половины XVI века (начиная с иконы из Успенского собора Московского Кремля).

Различные варианты толкования этого сюжета в святоотеческой традиции можно свести к двум основным версиям 11. Первая, древнейшая, была сформулирована уже в III веке - в толковании Ипполита Римского. Согласно ей, лев с орлиными крылами символизировал царство Вавилонское, медведь – Персидское, а четырёхглавый барс – державу Александра Македонского, разделившуюся после его смерти на четыре части. Что же касается последнего, десятирогого зверя, то в нём Ипполит видел, прежде всего, современное ему Римское царство: “Всем известно, что после царства Греческого, помимо существующего и господствующего в настоящее время, не восстало еще никакого иного царства”. Вместе с тем, Римское царство, по толкованию Ипполита, есть, одновременно и царство Антихристово – или, точнее, именно из Римского царства восстанет Антихрист: “…произрастут из упомянутого царства десять рогов, когда, собственно, исполнится время этого зверя, и когда среди них внезапно появится малый рог, каковой есть антихрист, и когда правда на земле уничтожится, весь мир придет к концу” (Толкования на книгу пророка Даниила, VIII, 5) 12. После этого произойдет второе пришествие Христа, описанное в видении как шествие Сына Человеческого к Ветхому Деньми, и “обнаружится неразрушимое и вечное царство святых” (Толкования, VIII, 10) 13, в котором будет править Христос (это царство в седьмой главе Даниила упоминается трижды – в стихах 14, 18 и 27). Сходным образом трактована историческая последовательность земных царств и вечного царства праведных в другом толковании Ипполита, посвящённом сну Навуходоносора о камне (Толкования, III, 11-13) 14.

Согласно другой версии, известной, прежде всего, по толкованию Ефрема Сирина, четыре зверя из видения Даниила обозначали, соответственно, вавилонское царство Навуходоносора, мидийское царство Дария, персидское – Кира и разделившееся царство Александра Македонского 15. На толкование Ефрема Сирина или сходное с ним опирался, по-видимому, Козьма Индикоплов в своей “Христианской топографии”. При этом в его версии появляется одна существенная особенность: вечное царство праведных, о котором идёт речь в заключительной части видения, согласно Козьме Индикоплову, есть царство Римское, поскольку в него “записался” Христос и после принятия христианства оно стало “слугой Христову строению”: “Христу бе еще рождьшюся дрьжаву прïятъ римьское царство яко слоуга сый Христову строению… прï Авгоусте кесарï родïся и римьскоую землю и царьство съизволи написатися… Ибо прьвое се царство вера Христова паче инехъ и то царство слоуга есть Христову строению, им же того ради хранит иже всех владыка Богъ, непобедимо до скончаниа” 16. Это суждение, в свою очередь опиралось на достаточно древнюю традицию – так, уже Евсевий Кесарийский в своём “Слове царю Константину на тридцатилетие его царствования” отнёс слова о “царстве святых Всевышнего” (Дан VII, 18) к христианской державе Константина Великого 17.

Таким образом, в зависимости от того, с какими царствами отождествлялись четыре зверя, можно определить, какой из двух вариантов толкования использовали иллюстраторы видения. Так, второй вариант встречается почти исключительно в иллюстрациях к “Христианской Топографии” Козьмы Индикоплова – он присутствует как в древнейшем ватиканском списке X века (Vat. gr. 699, f. 75), так и в списках XI века из монастыря св. Екатерины на Синае (gr. 1186, f. 30v) и Лауренцианы (Plut. IX, 28, f. 42v), где, в соответствии с текстом, представлены царства Вавилонское, Мидийское, Персидское и Македонское 18. Что касается остальных случаев и, прежде всего, - композиций “Страшного Суда”, то здесь окончательный вывод сделать труднее, поскольку варианты отождествления зверей с царствами различаются достаточно существенно (особенно в ранних памятниках). Так, в росписях Снетогорского монастыря, согласно сохранившимся надписям, крылатый лев отождествлялся с Персидским царством, медведь - с еллинским (Македонским?), а четвёртый, рогатый зверь – с царством Антихриста 19. Во фреске Успенского собора во Владимире порядок отождествления был другим: крылатый лев обозначал Римское царство, медведь – Вавилонское, барс – Македонское, а семирогий зверь с человеческой головой на одном из рогов – царство Антихристово.

Эти и другие, дошедшие до нас примеры, показывают, что иллюстрировавшие видение художники нередко нарушали историческую последовательность царств, а, кроме того, - стремились включить в их перечень оба “последних” царства – как Римское, так и Антихристово. Тем не менее, практически все известные нам варианты изображения четырёх царств в композициях “Страшного Суда”, восходили, по-видимому, именно к первой версии толкования видения Даниила (т.е. – к версии Ипполита) - поскольку в перечне Козьмы Индикоплова Римское и Антихристовы царства отсутствуют 20. Примечательно, что в более поздних композициях “Страшного Суда” конца XV – XVI веков, неточности в идентификации зверей встречаются реже, и связь с толкованием Ипполита проявляется более отчётливо 21.

Андрей Рублёв. Даниил Чёрный. Страшный Суд. 1408 г. Успенский собор во Владимире. Фрески западного свода

В росписях Успенского собора во Владимире фреска с аллегорическим изображением четырёх царств находится в одной из наиболее важных по смыслу частей композиции “Страшного Суда” – в зените восточной арки. Таким образом, последовательность изображений, располагающихся по центральной оси композиции, при чтении их с востока на запад, соответствует последовательности сюжетов видения пророка Даниила: видение четырёх зверей, пришествие Сына Человеческого на Суд и образ вечного царства праведных в зените западной арки (оно представлено в виде символической композиции “Души праведных в руце Божьей”). Череда земных погибельных царств противопоставляется здесь царству праведных, которое наступит с пришествием Небесного Царя и Судии: “И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его – владычество вечное, которое не прейдет и царство Его не разрушится” (Дан VII, 14).

Подобные смысловые акценты прослеживаются также в иконе “Страшного Суда” из Успенского собора Московского Кремля, где видение четырёх царств композиционно выделено и располагается в непосредственной близости от изображения рая и шествия праведных в рай. Исследовавшая икону Е.Я.Осташенко отметила необычное местоположение и чрезвычайно подробный характер изображения рая на кремлёвской иконе: он трактован, скорее, как развернутый образ Небесного Царства, уготованного праведным 22, – т.е., того неразрушимого царства святых Всевышнего, о котором говорится в видении пророка Даниила.

Интересную параллель двум описанным выше композициям представляет миниатюра Онежской Псалтири 1395 года с изображением четырёх царств, иллюстрирующая текст 74 псалма (идентификация зверей здесь аналогична фреске Успенского собора во Владимире). Опубликовавший эту миниатюру Г.К.Богуславский рассматривал её как аллегорию на историко-политические темы – по его мнению, в образе зайца, окружённого четырьмя зверями, автор миниатюры – смолянин Лука изобразил своё родное смоленское княжество, теснимое могучими соседями 23. Эта версия вызвала сомнение у В.А.Плугина, связавшего изображение зайца в миниатюре с образом “Правды” в русских духовных стихах о “Правде” и “Кривде” 24. На наш взгляд, содержание миниатюры определял, прежде всего, текст самого псалма, который непосредственно перекликался с видением пророка Даниила и содержал обетование грядущего суда “по правде”, гибели нечестивых и торжества праведных: “вся роги грешных сломлю, и вознесется рог праведного” (Пс LXXIV, 11).

О популярности видения пророка Даниила на рубеже XIV – XV веков свидетельствовало и то, что этот сюжет был включён в цикл деяний архангела Михаила на храмовой иконе Архангельского собора Московского Кремля 1399 г. Эта чрезвычайно редкая особенность не встречается ни в одном более раннем памятнике 25 – тем более, что экзегетическая традиция приписывала истолкование видения архангелу Гавриилу (Гавриил упоминается в следующей, восьмой главе). Впоследствии она была повторена во фресках Архангельского собора, где изображение видения четырёх царств располагалось в непосредственной близости от композиции “Страшного Суда” (об истолковании фресок Архангельского собора речь пойдет ниже). Что же касается иконы 1399 г., то её интерпретация, предложенная В.А.Плугиным 26, показывает, что видение четырёх царств входило здесь в состав развёрнутой эсхатологической программы. Вместе с некоторыми другими сюжетами в клеймах, это изображение служило напоминанием о гибели нечестивых – в то время как на грядущую судьбу праведных указывал образ в среднике иконы: стилизованный растительный орнамент в среднике мог восприниматься как символическое изображение райского сада, а сам архангел Михаил в таком случае представал как небесный страж, стоящий у врат рая.

Интерес к видению пророка Даниила и другим эсхатологическим текстам на рубеже XIV - XV веков был обусловлен, прежде всего, ростом эсхатологических настроений в русском обществе - что подтверждают многочисленные исторические свидетельства, подробный обзор которых содержится в книге В.А.Плугина 27. Одним из первых, он указал на важнейшие внутренние предпосылки этого процесса: распространение мистического учения о сущности и энергиях Божества и связанной с ним аскетической практики монахов-исихастов 28. Возможность личного Богообщения (реального обожения) служила для христианских подвижников залогом грядущего единства праведных с Богом в Царствии Небесном и делала особенно отчётливым образ ожидающего их небесного блаженства. Как одно из его наглядных выражений понималось и вечное царство праведных из видения Даниила, противопоставленное суетному, “погибельному” течению мировой истории.

Однако особую популярность пророчества Даниила получают, по-видимому, уже со второй половины XV века – в связи с ожиданием конца света и второго пришествия по истечении 7000 лет от сотворения мира в 1492 году, а также – с новыми историческими обстоятельствами, обусловленными падением Константинополя и постепенным возвышением Московской Руси. При этом важно отметить, что речь идет не только о канонической книге Даниила, но, скорее, о целом корпусе произведений, восходивших к Даниилу и его толкованиям и получивших широкое распространение в византийской и русской книжности. К их числу относятся “Откровение Мефодия Патарского”, апокрифические видения Даниила, эсхатологические пророчества из жития Андрея Юродивого и некоторые другие пророческие тексты, которые дошли до нас как самостоятельно, так и в виде отдельных фрагментов в составе различных исторических и богословских сочинений.

В этих текстах получили дальнейшее развитие сюжетные мотивы заключительных одиннадцатой и двенадцатой главы книги пророка Даниила, содержавших более подробное, детализированное описание грядущих событий “последних времен”. Примеряя пророчества Даниила к реальным историческим событиям 29, они, вслед за канонической книгой, раскрывали эсхатологические перспективы мировой истории как череды “погибельных” земных царств, на смену которым должно придти вечное Небесное Царство.