68236 (Билеты по истории русского искусства XII-XVII вв), страница 6

Лик же святого Георгия на большой иконе XII века — след работы иконописца-«реставратора» первой трети XIV века, выявляет знакомство новгородского мастера с приема­ми раннепалеологовской византийской живопи­си. Между тем новгородский мастер внес и сюда самостоятельный акцент. Образ, создан­ный им, лишен камерности, он энергичен, активен.

Отголоски древней традиции ощутимы в иконах «Введение во храм» из села Кривого и «Рождество Богородицы», еще очень архаичных по колориту и композиции.

Лишь немногие иконы конца XIV века об­наруживают известное влияние фресковой жи­вописи. Таковы «Успение» из села Курицко близ Новгорода и «Покров» Зверина монасты­ря (новгородский музей). «Успение» представ­ляет собой вольную интерпретацию одноимен­ной фрески церкви Рождества на Кладбище, «Покров» в своих деталях обнаруживает сход­ство с той же росписью и рядом позднепалеопоповских икон. Что касается экспрессивной традиции волотовских фресок с их повышен­ной динамикой и эмоциональностью образов, го к ним примыкает поясной архангел Михаил из деисусного чина конца XIV века. Од­нако мастер архангела, сохраняя тонкую вы­разительность лика, решает одежды в несколь­ко схематизированной манере икон «фоль­клорного» направления.

Идеалы новгородского художественного творчества последовательно и ярко воплощает икона «Борис и Глеб» на конях. Неторопливость движения, плоскост­ность композиции, ясность и определенность линейной системы, нарядная звучность колори­та, энергичность образов сочетаются с мягкой округленностью линий, усложненной многослойностью живописи, расширением цветовой гаммы.

В конце XIV — первой половине XV века Новгород испытывает заметное воздействие московской живописи. В этом плане показа­тельна четырехместная икона с «Воскре­шением Лазаря», «Троицей», «Сре­тением», «Иоанном Богословом и Прохором». Интонации спокойного созерцания, изобилие дугообразных силуэ­тов, отсутствие усиленных акцентов, обобщен­ность композиции сближают икону с произ­ведениями рублевской эпохи. Между тем в иконе присутствует и исконно новгородская контрастность, и напряженная энергия контуров.

В рукописях начала XIV века, таких, как, например, Новгородское евангелие 1323 года, фантастические переплетения растительных и животных мотивов (так называемый тератологический стиль) по­степенно отступают перед изображением человеческих фигур и даже сценок, подмеченных наблюдательным художником в окружающей действительности.

Еще смелее вводит бытовые мотивы художник, ук­рашавший Евангелие 1355 года. В одном из инициалов букву «Р» изображает мужчина с банной шайкой в руках — мотив, который на страницах священ­ной книги производит весьма неканоническое впечат­ление. Не менее забавно лицо гримасничающего стари­ка, который сам себя дергает за бороду (тоже буква «Р»). Одним из наиболее распространенных мотивов украшения инициалов становится изображение гусляра, играющего на гуслях (Служебник XIV века), а иногда даже приплясывающего (Евангелие 1358 года).

Вторая треть XV века ознаменовалась по­следней крупной вспышкой противостояния Москве за политическую и церковную само­стоятельность. Это обстоятельство во многом определило содержание новгородского искус­ства XV века. Изменяется соотношение видов живописи. Если в XIV столетии главной была фреска, то в XV первенство переходит к ико­нописи. Начинается активное прославление новгородской истории и новгородских свя­тынь. Помимо ведущих мастеров работают ху­дожники, связанные с посадскими низовыми кругами. Как образец работы посадских или провинциальных мастеров можно привести икону «Флор, Иаков и Лавр» (вторая половина XV века). Особенно вы­разительны крайние фигуры Флора и Лавра. Они стоят с крепко зажатыми в кулак кре­стами; их одеяния похожи на длинные, низко подпоясанные рубашки новгородцев; в грубо­ватых лицах, кудрях, расчесанных на прямой ряд, подстриженных под горшок и небрежно откинутых назад, нет благочестия и смирения, которые обычны для подобного рода икон. Коренным, новгородским веет от этой иконы, где рисунок превращен в сложный орнамент.

Стремление передать облик новгородских жителей еще отчетливее проявилось в иконе «Деисус и молящиеся новгородцы» (1467). Икона разделена на два яруса. В ниж­нем представлены члены одной новгородской семьи — мужчины разных возрастов, женщина и двое детей. Все они в характерных древне­русских костюмах — коротких одеждах, застег­нутых спереди и прдпоясанных, и в длинных кафтанах, накинутых на плечи. Люди представ­лены в молитвенной позе с лицами, обращен­ными кверху: в верхнем ярусе изображен «горний мир» в виде деисуса (Христос, Мария, Иоанн Предтеча, архангелы и апостолы). Ве­роятно, в композиции иконы содержится на­мек на особое небесное покровительство, ко­торым, по мнению новгородцев, пользовались граждане Новгорода по сравнению с жителями других русских городов.

Еще отчетливее сходная мысль выражена в иконе второй половины XV века «Битва новгородцев с суздальцами» («Чу­до от иконы « Знамение»).

В ней рассказывается об одном из событий в истории Новгорода XII века — победе новго­родцев над суздальцами, осаждавшими город. Икона разделена на три яруса. В верхнем изо­бражено перенесение чтимой в Новгороде иконы «Знамение» из церкви Спаса на Ильине улице на Софийскую сторону, в Кремль. В среднем ярусе представлена новгородская рать, обороняющая стены. На центральной башне установлена чудотворная икона. Отсаждающего город вражеского войска отде­лились три парламентера. Им навстречу из во­рот города выезжают новгородцы. Суздальцы, воспользовавшись временным прекращением военных действий, посылают в новгородцев тучу стрел, часть которых попадает в икону. Разгневанная Богоматерь в ответ на это посы­лает на суздальцев слепоту и суздальцы начи­нают убивать друг друга. Тогда нозгородцы, предводимые Александром Невским, Борисом, Глебом и Георгием Победоносцем, устремля­ется на врагов. Суздальцы бегут, новгородцы одерживают победу. Последняя сцена изобра­жена в нижнем ярусе композиции.

Антимосковская направленность этой ико­ны, которую условно можно было бы назвать исторической картиной, не подлежит сомне­нию. В XV и XVI веках данный сюжет очень популярен. Под суздальцами подразумевали москвичей, в борьбе с которыми Новгород от­стаивал свою политическую самостоятельность. Существует несколько вариантов этой темы в иконах XVI века.

Наряду с этой своеобразной публицистич­ностью новгородской иконописи XV века в ней можно подметить еще одну важную особен­ность. Именно в XV веке в новгородскую ико­нопись снова интенсивно проникают народные представления, связанные еще с дохристиан­скими верованиями. Так, образы многих осо­бенно чтимых в ту пору в Новгороде икон со­четали черты христианских мучеников с каче­ствами древнеславянских божеств, покрови­тельствовавших различным отраслям хозяйства или олицетворявших силы природы. Одним из наиболее популярных был Илья Пророк, образ которого на русской почве воспринял некото­рые черты древнеславянского языческого бога Перуна Громовержца. Илью обычно изобра­жали возносящимся на небо на огненной ко­леснице с огромными колесами, в которую впряжены красные кони. Параскева Пятница считалась покровительницей торговли. Святых Флора и Лавра чтили как покровителей ло­шадей.

Мир дохристианских представлений запечатлелся в иконе второй половины XV века «Власий и Спиридон». Среди желтых и красных горок вос­седают на престолах святители Власий и Спиридон. В нижней части иконы среди изумрудно-зеленых горок целые стада коров, коз, свиней, овец. Образ Власия унаследовал качества языческого «скотьего бога» Велеса, день памяти Спиридона (12 декабря по старому стилю) падает на день зимнего солнцестояния, назы­ваемого «Спиридонов поворот». Отныне пробудившееся солнце знаменовало наступление весны, новое оживле­ние природы.

Новгородская иконопись XV века примеча­тельна своеобразием особого духовного мира и художественного видения, воплотившегося в ней. Яркая красочность, светоносность, динамика живописи и образов, мощь конкретных

и весомых форм, энергия и сила линии сде­лали ее одним из замечательных явлений древнерусского искусства. К концу столетия начинается слияние местной традиции с московской, но еще долго, на протяжении всего XVI века живут ее сильные и яркие образы, хранящие отголоски неповторимых творческих решений предшествующих эпох.

11. Псковская школа иконописи.

Памятники псковской живописи XII-XIII вв. малочисленны, и по ним нелегко составить отчетливое представление о псковской школе. Правда, от середины XII века сохранился пол­ный комплекс росписи Спасо-Преображенского собора Мирожского монастыря, раскрытый из-под записей в 1975—1979 годах. В них ярко выражена линей­ная основа фигур, композиции геральдичны, а вдохновенная экспрессия образов вызывает в памяти первоклассные произведения македон­ской живописи XII века. После раскрытия фре­сок из-под позднейших записей можно судить и о звучной, активной цветовой гамме росписи. Фрагменты древней живописи недавно обна­ружены при исследовании собора Ивановского монастыря во Пскове (XII век).

К концу XIII — началу XIV века относится житийная икона пророка Ильи из села Вы буты (ГТГ). Илья представлен седо­власым старцем, сидящим в пустыне среди красноватых холмов, поросших травой и цве­точками; чтобы лучше слышать обращенный к нему глас божий, он отводит от уха прядь во­лос характерным, почти бытовым жестом. На полях иконы в клеймах рассказывается житие Ильи. По колориту это одна из самых изуми­тельных русских икон. Сочетание серебристо-голубого, серого с лиловым, розовым, зелено­ватым в их неярком, благородном и слегка приглушенном звучании создает поразительный и неожиданный эффект. Гармоничность цвето­вых оттенков, смягченность линий, спокойный внутренний настрой персонажей роднят эту икону с явлениями среднерусского искусства, колыбелью которого стали центры Северо-Во­сточной Руси — Владимир и Суздаль.

Псковские монументальные росписи XIV— XV веков в чем-то сходны с новгородскими, но имеют и оттенки художественного своеоб­разия. Самый ранний ансамбль — роспись собора Рождества Богородицы Снетогорского монастыря (1313). Западная стена целиком заполнена монументальной композицией «Страшного суда», северная масштабным «Успением», во всех остальных частях собора фрески размещаются тремя горизонтальными рядами. Подобно Нередице, евангельские сцены распределены свободно и несколько беспорядочно, в иконографии не­редки отступления от принятого канона. Не­смотря на архаичность стиля в целом, ясно читаются новые его оттенки: энергия и сме­лость манеры, резкие и сильные блики. Отсю­да ощущение неистовой силы и неповторимый стихийный реализм изображений. Снетогорские мастера кажутся охваченными сомнения­ми и «шатаниями», которые более чем на пол­века предвосхищают ереси XIV века.

В последние два года открыты остатки фресковых росписей в храмах Довмонтова города. Из девяти построек фрески сохранились в восьми. В шести памят­никах фрески датируются XIV веком. В двух церквах — Николы с Гребли (1383) и Покрова Богородицы (1352, перестройка—1398} жи­вопись имеет такую сохранность, что может рассматриваться как полноценный источник для изучения псковского монументального искусства XIV века. В росписи Никольской церкви, цветной, подробно проработанной, много общего с приемами псковской иконопи­си XIV века, особенно в типах лиц. Фрески Покровской церкви, сдержанные по колориту, созвучны по иконографической программе и эмоциональной окраске образов росписи Спа­са на Ковалеве в Новгороде.

Традиционный характер псковского искусст­ва XV века демонстрируют фрески Успен­ской церкви в селе Мелетове (1469). Основы живописной манеры XIV века, в част­ности росписей Феофана Грека, сохранились здесь в удивительной свежести. Правда, для мелетовской росписи характерна измельченность композиций и увеличение их числа на стенах храма. Это явление новое, свойственное всему византийскому миру конца XIV — пер­вой половины XV века. Фрески Мелетова по­казывают своеобразие местной культуры срав­нительно с новгородской. XV столетие в Нов­городе— век иконописи, во Пскове фреска полностью сохранила свой удельный вес в системе изобразительных искусств.

Дошедшие до нас псковские иконы немно­гочисленны и очень стабильны по своим худо­жественным свойствам. Одна из наиболее зна­чительных — «Собор Богоматери» (XIV век). Почти весь фон иконы занимают сплош­ные темно-зеленые горки. Посредине Богома­терь, восседающая на розовом троне, постро­енном несимметрично и необычно замысло­вато; наверху представлены фигуры ангелов без крыльев: это смелое иконографическое новшество, не встречающееся больше в рус­ской иконописи, своего рода живописная ересь. Трон окружают очень выразительные по обли­ку и жестам волхвы, ниже — аллегорические изображения Земли и Пустыни. Колорит иконы поражает глубоким сочетанием темно-зелено­го, белого и розового цветов, излюбленным в псковской иконописи, с некоторыми измене­ниями оно повторяется и в иконах XVI века, например в «Сошествии во ад». Здесь вместо розового цвета художник применяет светло-красный, смело сопоставляя его с та­ким же, как и в иконе Третьяковской галереи, темным бутылочно-зеленым.

К этой группе близка по колориту и икона более ранняя, изображающая святых Параскеву Пятницу, Григория Богоcлова, Иоанна Златоуста и Василия Великого (конец XIV — начало XV века). Особенно запоминается в ней строгое, почти суровое выражение лиц; написаны они в энергичной манере, несколько напоминаю­щей почерк Феофана. Традиционность языка псковской иконописи проявилась ив «Трои­це» (XVI век). Она архаична по компози­ции; в однообразном симметричном располо­жении фигур и предметов, в нарочитой повто­ряемости жестов, преобладании светло-крас­ных красок и обилии орнамента и золотой штриховки сказывается воздействие народных вкусов. Судя по сохранившимся памятникам, псковская живопись XV—XVI веков во многом отличалась от новгородской. Отличие это ска­зывается в своеобразной трактовке сюжетов и особенностях колорита, в котором преобла­дают сочетания темно-зеленого, белого и свет­ло-красного цветов, лишенных новгородской яркости и тонко сгармонированных в приглу­шенную и благородную тональную гамму.