20423-1 (Сферы бытования русского социолекта)

СФЕРЫ БЫТОВАНИЯ РУССКОГО СОЦИОЛЕКТА

В последнее десятилетие не только в англистике, романистике и германистике (Holtus, Radtke, 1986, 1989, 1990), но и в немецкой славистике (Jachnow, 1991; Lehfeldt, 1991; Hinrichs, 1992; Быков, 1992; Кёстер-Тома, 1992) уделяется интенсивное внимание изучению языкового суб- и нонстандарта (подробно об иерархической модели русского этноязыка см. в Кёстер-Тома, 1993, 15-23). Немецкие слависты опираются при этом на фундаментальные работы таких русских исследователей, как Б.А. Ларин, Л.П. Якубинский, О.Б. Сиротинина, О.А. Лаптева, Е.А. Земская и др., положивших начало исследованию русского разговорного языка. В отличие от стандартного (литературного) русского языка его лингвистическое изучение было связано с большими трудностями (см. подробно об этом в статьях Е.А. Земской, Р.И. Розиной и Л.И. Скворцова в данном выпуске).

В настоящее время положение изменилось. В России и в других странах выходит большое количество самых разных словарей и словников арго и жаргона [1], за которыми последуют, думается, и новые теоретические работы лингвистов и социолингвистов.

В настоящей статье мы останавливаемся только на социологическом аспекте изучения суб- и нонстандарта, ибо, имея неполное представление о сферах его бытования, трудно не только оценить насколько нестандартные формы вошли в различные жанры обиходно-бытовой, публичной и официальной речи, но и представить себе заботу, которую проявляют многие русские. Вот, например, заглавия некоторых статей: "Похоже, языком международного общения станет нецензурный" ("Комсомольская правда", 1.8.1992), "Знаки человеческого присутствия" ("Независимая газета", 7.4.1992), "Мат как зеркало нашей жизни" ("Аргументы и факты", 1994, № 4, 11).

Обратимся к тому, что содействовало широкому распространению, особенно в устной речи, лексики некодифицированного разговорного языка, просторечия, жаргона, а также ранее табуированных (матерных) слов.

Происходившее вплоть до 1985 года социальное, правовое и экономическое разрушение русского гражданского общества (засилье устаревшей технологии, примитивные формы труда, статусное распределение доходов, низкий уровень жизни, товарный дефицит и под.) породило особый тип культуры, которую один из писателей-деревенщиков метко назвал "полупроводниковой" [2]. "В наше время сформировался 'полупроводниковый' характер культуры, когда радио, телевидение, кино, концерты вырабатывают потребительское отношение к культуре, а сама культура напоминает улицу с односторонним движением. Люди разделены на две части: одни на сцене поют и пляшут (создатели), другие внизу смотрят и слушают (потребители)" (Белов, 1985, 298).

Такая "полупроводниковость" отразилась и в языке, который был призван все это скрыть, сгладить, доказать обратное - что с успехом делалось на страницах периодической печати и в художественных произведениях: "Когда в 1971 году погибли три наших космонавта, в сообщении ТАСС говорилось, что программа полета выполнена в полном объеме и спускаемый аппарат приземлился в заданной точке. Все космонавты оказались на своих рабочих местах, но, как выяснилось, "без признаков жизни". (И. Волгин. "Печать бездарности" // "Литературная газета", 25.8.1993, 3).

Под этим явным языковым слоем существовал другой язык, которым пользовались русские в повседневной жизни. Этот язык выплеснулся в постперестроечное время на рубеже 80-90-х годов на страницы публицистики, беллетристики. Этим языком пользуются на радио и телевидении. Вот некоторые примеры "перестроечного" употребления слов комментаторами, обозревателями, ведущими радио и телевидения из статьи "Гипертонический образ жизни" ("Независимая газета", 15.1.1994, 5): сто'ляр, гостини'чные номера, на'чать, ходата'йствовать, Але'ксий и др. Снятие цензуры привело к снятию запрета на жаргонную лексику в бытовой, публичной и официальной обстановке. Эту лексику можно слышать в очередях, в автобусах, в современных фильмах, в телевизионных передачах, выступлениях по радио, прочитать в газетных и журнальных статьях, на страницах современных произведений. Если в "старое" время обсценная лексика встречалась, в основном, среди рабочих да в прозе Юза Алешковского или Э. Лимонова, то теперь трудно стало назвать какие-либо социальные ограничения ее употребления, она стала "незаменимой" в разных жанрах речевой коммуникации. Матерные слова используют и медики, и актеры, и водители транспорта, и гиды, при этом образование, возраст, пол, среда и под. изменили свое статусное значение.

Обратимся к динамике процесса, который породил этот "другой" язык, и остановимся на сферах его бытования.

На языковые контакты носителей любого этноязыка влияют процессы миграции населения. Не останавливаясь на причинах миграции, отметим, что в СССР особенно прогрессировала сельская, учебная, девичья и северная миграция. Переселение в пределах бывшего Советского Союза носило невероятные размеры. По официальным данным (они публикуются в прессе до 1979 года, затем они перестают публиковаться) с 1951 года по 1979 год ежегодно из деревни в город переселялось 1,7 миллиона человек. Это привело к небывалому скоплению населения в городах. Так в настоящее время существует 23 города-"миллионера" (по переписи населения 1989 года в их число вошли Уфа, Пермь, Ростов-на-Дону и др. города).

Переселение в города, идущее зачастую трехступенчато: село - пригород - город, играло одну из существенных ролей в распространении в городах языковой формации просторечия. Мигрировавшее из села в город население оставалось сельским, во всяком случае по языку. Социологи считают горожанами только тех людей, третье поколение которых живет в городе. А таких в городах, в среднем, насчитывается 15%. Важно отметить, что в городах-"миллионерах" сельские жители составляют треть занятого населения, в больших городах - 46%, а средних - 65%. Этот слой людей использует в повседневном общении и в официальной обстановке языковые элементы просторечия, которому присущи черты диалектной речи, городского койне и жаргонных наслоений. Распространению просторечия способствует в некоторой степени недостаточный культурный и образовательный уровень выходцев из сельской местности. Свои языковые привычки они переносят в новую городскую жизнь, которые в ней не растворяются, а, наоборот, приобретают доминантный характер в языковом общении. Обосновавшись в городе, сельский житель зачастую утрачивает традиционную диалектную речь, не приобщаясь к литературной речи, и на всю жизнь остается выбитым их привычной языковой колеи. Эти процессы нашли художественное воплощение в прозе писателей-"деревенщиков" - В. Шукшина, В. Астафьева, В. Белова, В. Распутина и мн. др. В их творчестве отражена стихийность смешения диалектной речи с кородским койне и жаргонными наслоениями.

Миграционные потоки на Север, в Сибирь, на Дальний Восток поддерживались в СССР ведомствами, заинтересованными в дешевой рабочей силе, что, тем самым, значительно увеличивало население этих регионов. Дешевизна рабочей силы определялась не уровнем зарплаты, которая была даже выше "обычной": выплачивались разного рода подъемные, северная надбавка и т. п., а ничтожными затратами государства на социальную инфраструктуру: многие жили годами в бараках, времянках, общагах. Методом самостроя и шабашстроя там возникали многочисленные копай-города, шанхаи, нахаловки. Постоянная нехватка товаров первой необходимости, духовная обедненность, ухудшение состояния здоровья и "социальная борьба" между постоянными жителями и вновь приехавшими, работягами и управленцами, шестерками и подголосками, старшим поколением и молодежью, людьми первой и последующей волны миграции, между земляками разных населенных мест - характеризовали повседневную жизнь этих людей. Возникали враждебные группировки, которые языковыми барьерами старались отделиться друг от друга. Их язык, отражая все тяготы жизни, в виду небывалой текучести масс, переносился шабашниками, варягами, журавлями, а также нелегально работавшими леваками и праваками в другие регионы громадной России. Язык общения этих групп людей соответствовал их отношению к труду. Так, например, в семантическое поле 'работать' входят глаголы колымить, горбиться, ишачить, пахать, трубить, въябывать, вкалывать, врубать, давать стране угля (ирон.); приварком, пеной, наваром называется дополнительный заработок; отсыпной - это день отдыха; крыша 'неофициальная работа', повременка 'временная работа'. Появились не только несуны, разворовывающие государство, но и ибедешники, имитирующие бурную деятельность. Лексика подобного рода представлена в словарях жаргона.

Широко развитая тюремная система стала источником современного нон- и субстандарта. Зеки, обитатели стройбата, дисбата, желдорбата, профилакториев для бродяг, бомжей, бичей, попрошаек, тунеядцев, алкоголиков, наркоманов, жившие зачастую в бывших тюрьмах и колониях и проводившие там свое свободное время, использовали жаргонную лексику. Ее использовали и 'скрытые крепостные', лимитчики, не имеющие права на прописку в течение пяти лет и права встать на очередь на жилье в течение десяти лет, а также химики - бывшие зеки, обязанные отработать определенное количество лет на химическом предприятии - и 'явные крепостные', которые работали под строгим надзором на частновладельческих фермах с утра до глубокой ночи: "На ночь меня новенького, сажали на цепь с ошейником. Другие же были растоптаны настолько, что рабовладельцы им доверяли. Кормили тухлой похлебкой, сваренной из внутренностей дохлых животных, помоями" (из статьи Е. Колоницкой, Е. Негановой "Идет охота на рабов", "Московские новости", 20.10.1991, 15).

Тюремно-лагерным жаргоном пользуются также профессиональные преступники, группа которых насчитывает 6-8 миллионов человек. В элитарной группе преступного мира, так называемых "воров в законе", - 30-50 тысяч человек (Стариков, 1991, 218). Они участвуют в дележе прибылей теневых дельцов и контролируют денежные фонды преступного сообщества, так называемые общаки (Щекочихин, Гуров, "Литературная газета", 20.7.1988, 13).

Следует подчеркнуть, что тюремно-лагерный жаргон вышел за пределы преступного мира и входит во все сферы жизни, особенно в молодежную субкультуру. Низкая степень трудовой мотивации и высокая степень морального и физического разложения привели к появлению целой армии бичей и бомжей, численность которых в 1989 году составляла 6 млн. человек (А. Турчатов. "Московские новости", 1988, № 10, 16). В настоящее время их численность увеличилась за счет молодежи, приобщившейся к тюремно-лагерным нравам еще в школе или ПТУ. Две трети их уже привлекались к уголовной ответственности. Особенно распространены среди молодежи убийства на почве пьянства и групповые подростковые изнасилования (см. "Литературная газета", 17.8.1988, 13). Отсюда - и их язык, агрессивный и насыщенный до предела не только тюремно-лагерным, но и "своим" жаргоном: ботва 'волосы', вшигонялка 'расческа', гондошник 'отрицательно о человеке от гондон 'презерватив', когти рвать 'быстро уходить', плевательница, плевало 'рот' и др. (Ср. вышедшие словари Файн, Лурье, 1991; Рожанский, 1992; Быков, 1992 и 1994 и др.).

Говоря о подростках, об их социальном положении, социологи приводят ужасающие цифры: 150 тысяч подростков не имеют дома, растут на вокзалах, улицах, в подвалах; 1,1 миллиона детей воспитываются в разного рода детских домах: это больше, чем в послевоенные годы, причем у 95 % этих детей родители живы (Стариков, 1991, 223). Растет преступность подростков, увеличивается количество девичьих группировок, которые по жестокости, издевательствам над жертвами превосходят уголовников. Неудивительно поэтому, что матерщина перестала быть мужской сферой и является "нормальным языком социального взаимодействия, демонстрирующим систематическое поругание высокого понимания человеческой природы, последовательное снижение, вплоть до автооскорбления, самонасилия, симптом присутствия власти как "культурного" элемента в любом социальном проявлении" (Советский простой человек, 1993, 85). Матерные слова в женских устах стали бытовым явлением в языке общения, особенно в рабочей среде и не только в ней. Ведь с женским трудом ассоциируется неквалифицированная работа, работа в ночную смену, дорожные работы и под. Некоторые девушки, стараясь избежать участи матерей, идут на более "денежную" работу, например в белоснежки, путаны или ночные бабочки, как называют проституток, или выезжают на подобную работу за рубеж (см. обширную статью В. Симонова "Ночь, когда завял "Эдельвейс" // "Литературная газета", 15.9.1993). 15-17-летние учащиеся одной из московских школ еще в 1987 году на вопрос "Кто, по вашему мнению, имеет много денег? Где их можно легко заработать?" поставили на первое место фарцовщиков и спекулянтов, затем идут профессии парикмахеров, таксистов, продавцов, на последнем месте находим... профессора. ("Литературная газета", 2.9.1987, 13) [3]. Соответственен и язык сегодняшних школьников. Если еще недавно школьный жаргон концентрировался вокруг учебно-педагогической тематики (названия оценок, учеников, учителей, предметов: банан, лебедь, пара, квадрат, дуля, банка, двойной, неуд 'двойка', а также колышник, хорошист, химичка, биологиня и др. (Кёстер-Тома, 1992, 36-49), то теперь он тесно смыкается с уголовно-тюремной сферой речевого общения: кпз, карцер 'кабинет директора', надзиратель 'дежурный учитель', камера 'класс', приговор 'объявление оценок на экзамене'.

Своим жаргоном пользуются также алкоголики, наркоманы, токсикоманы-нюхальщики. В 1991 году на учете находилось 1,5 млн. наркоманов, число алкоголиков увеличивается каждый год, сейчас по официальной статистике оно составляет 60 млн. человек. К существующим ранее названиям алкоголиков алик, алкатор, алкаш, алкалоид, алконавт, балдёжник, балдёжный, блажной, бодун, бормотушный, бохарый, бражник, бузыга, бусякин, бусной, бахарик, бухарый, бухарь, бухой [4] примкнули одекоголики, пьющие одеколон (для потребляющих гуталин, зубную пасту, химический спирт и другие спиртные заменители, кажется, особых названий нет).