2497-1 (Жизнь древнего Рима: распорядок дня)

Жизнь древнего Рима: распорядок дня

Сергеенко М.Е.

Жизнь римского населения была, конечно, очень пестрой. Бедняк, зачисленный в списки получавших хлеб от государства, преторианец или пожарник, ремесленник, клиент и сенатор жили очень по-разному. И однако рамки, в которые укладывалось это очень разное содержание, были почти одинаковы: утреннее вставание, занятое время, отдых в середине дня, часы, проводимые в бане, развлечения – все шло чередой, соблюдаемой относительно одинаково всем городским населением. Некий стандартный распорядок дня был более всеобщим и более обязательным, чем в настоящее время. Возьмем, например, отдых и развлечения. Наш современник может провести свой свободный вечер на множество ладов: пойти в кино, отправиться на концерт или в театр, послушать музыку по радио дома или заняться чтением. Несколько десятков кино предлагают ему самую разнообразную программу; среди театральных представлений он может выбрать, что ему по вкусу, – от классической трагедии до легких сценок эстрадного театра. И так ежедневно. Иное дело и в Риме, и в любом городе древней Италии. В определенные праздники происходят в цирке конные состязания – и весь Рим сидит в цирке, кроме таких людей, которые, как Плиний Младший, рисуются своим превосходством над толпой. По какому-нибудь особенному случаю – празднуется победа, справляются торжественные поминки, император или родственники покойного устраивают гладиаторские бои, – и опять-таки все, кто только может, собираются в амфитеатре. У нас в банях моются кто когда хочет; в Риме бани открывались днем: в [с.122] половине третьего летом и в половине второго зимой. Шкала укладывания спать в наших больших городах располагается от 10 вечера и до полуночи, а то и позже, а вставания – с 5 и до 10 утра (самое меньшее); древняя Италия была на ногах с рассветом. Светильники прекрасной формы, часто с чудесным орнаментом, давали больше копоти и чада, чем света: дневным светом дорожили. Уже на заре молотки медников, ювелиров и позолотчиков начинали свою пляску по металлу; пекари выкликали свой товар; кричал в школе учитель, и вопили его ученики (Mart. XII. 57. 1-10). Гораций еще до восхода солнца требовал перо и бумагу (epist. II. 1. 112-113); Плиний Старший отправлялся к Веспасиану с докладом еще до света (Pl. epist. III. 5. 9). "Валяться в постели, когда солнце стоит высоко", почиталось непристойным (Sen. epist. 122. 1); позднее вставание было признаком жизни беспорядочной и развратной.

Утренний туалет и богатого человека, и бедного ремесленника был одинаково прост: сунуть ноги в сандалии, вымыть лицо, и руки (при ежедневном мытье в бане большего и не требовалось), прополоскать рот и накинуть плащ, если было холодно. У богатых людей, имевших своего цирюльника, за этим следовала стрижка и бритье – операция настолько неприятная, что Марциал объявил единственным разумным существом на земле козла, "который живет с бородой" (XI. 84. 17-18). Дело в том, что наточить железную бритву (стальных не было) до требуемой остроты было невозможно; мыла древняя Италия не знала: перед бритьем щеки и подбородок только смачивали водой. У Марциала все лицо было в шрамах и порезах; если цирюльник действовал осторожно, то работа у него подвигалась так медленно, что, по уверениям Марциала, пока он брил щеки, у клиента уже отрастала борода (VII. 83). Пантагафу, искусному цирюльнику, который стриг и брил, "едва касаясь лица железом", умершему в юности, поэт посвятил строки, полные неподдельного сожаления (VI. 52): умение брить было в Риме, видимо, трудным искусством.

Некоторое время спустя после вставания полагался первый завтрак (ientaculum), состоявший обычно из куска хлеба, смоченного в вине, смазанного медом или просто посыпанного солью, оливок, сыра. Дети по дороге в школу покупали себе на завтрак оладьи или лепешки, жареные в сале.

[с.123] По старинному обычаю все домочадцы, включая рабов, приходили поздороваться с хозяином. По словам Светония, это был старинный, вышедший из моды обычай, но Гальба придерживался его (Galb. 4. 4), и он сохранялся еще в доме Антонинов. Затем шли занятия делами хозяйственными, проверка счетов и отчетов и отдача распоряжений по текущим делам. И начинался прием клиентов, занимавший при большом их количестве часа два. Сенаторы, магистраты, люди, выступавшие в суде, иногда бывали заняты до вечера, до солнечного заката, но обычно все дела кончались к 12 часам дня. Если день был свободен от официальных дел, то подвертывались такие, о которых Плиний Младший говорил, что "каждый день в Риме полон или кажется полным смысла, а если соединить вместе несколько, то никакого смысла не окажется". И он перечисляет, чем бывают люди заняты: присутствуют на семейном празднике в честь совершеннолетия сына, на сговоре или на свадьбе; "один пригласил меня подписать завещание, другой выступить на его защиту в суде, третий подать ему совет" (Pl epist. I. 9. 1-3). Отказаться от этих "пустых занятий" было невежливо: в римском обществе они считались почти столь же обязательными, как дела должностные. Марциал оставил ядовитые зарисовки присяжных бездельников-франтов, у которых вся жизнь проходит в хлопотливом ничегонеделанье. Они чрезвычайно озабочены своей внешностью; прическа для них – предмет живейшего беспокойства (Марциал пресерьезно уверял, что юноша-цирюльник, пока возился с локонами своего клиента, успел обрасти бородой, – VIII. 52); они выщипывают волосы у себя на руках и на голенях; жесты у них рассчитано плавны; на устах – последние песенки, привезенные в Рим из Канопа или из Гадеса; они благоухают ароматами. Они завсегдатаи в женских собраниях, получают и рассылают множество записочек, им известны все городские сплетни: кто в кого влюблен, кто охотник до чужих обедов; они могут перечислить всех предков жеребца, победившего на цирковых состязаниях. Они декламируют, пишут мимы и эпиграммы, поют, играют на кифаре, рассказывают, танцуют.

Некоторых одолевает страсть к политике, и они сочиняют оглушительные новости: им известно все, что делается в Парфии, за Рейном и у даков; они знают, каков урожай в Египте и сколько судов везет хлеб из Ливии (III. 63; IV. 78; II. 7; IX. 35).

[с.124] И на этих рьяных болтунов приходил, однако, угомон. Полдень был чертой, разграничивающей день на две части; время до него считалось "лучшей частью дня", которую посвящали занятиям, оставляя, если было возможно, вторую часть для отдыха и развлечения. После полудня полагался второй завтрак (prandium); те, кто ел только дважды в день, отодвигали эту первую для себя еду на срок более ранний. Был он тоже очень скромен: у Сенеки состоял из хлеба и сушеного инжира, так что ему не приходилось даже мыть после этой еды рук (epist. 87. 3); Марк Аврелий добавлял к хлебу лук, бобы и мелкую соленую рыбешку (Front. ad M. Caes. IV. 6. 69). У рабочего люда приправой к хлебу служила свекла (Mart. XIII. 13); мальчик, сын состоятельных родителей, вернувшись из школы, получал ломоть белого хлеба, маслины, сыр, сухой инжир и орехи (Corp. gloss. III. 646). И теперь наступало время полуденного отдыха. "Если бы я не раскалывал летнего дня полуденным сном, я не мог бы жить", – говорит старик Фунданий, тесть Варрона (Var. r. r. I. 2. 5). Плиний Старший, дороживший каждой минутой, после завтрака "спал очень немного" (Pl. epist. III. 5. 11). Юноша Катулл, позавтракав, ложился (32. 10). Эта полуденная сиеста была настолько всеобщей, что Аларих правильно счел это время наиболее удобным для нападения на город, "ибо все, как обычно, поев, погружаются в сон" (Procop. de bello Vand. I. 2, p. 315).

После этого полуденного отдыха наступал черед мытья в банях, гимнастических упражнений, отдыха и прогулок. А потом семья в полном составе (не считая маленьких детей, которые ели отдельно) собиралась на обед, на который обычно приглашали еще кого-нибудь из друзей и добрых знакомых. Обед был маленьким домашним праздником: вокруг стола собирались близкие и милые люди, и удовольствие от еды, естественное для людей проголодавшихся, на этом празднике отнюдь не было главным. Это было время дружеской непринужденной беседы, веселой шутки и серьезного разговора. Гораций со вздохом вспоминал о тех "божественных обедах" в его сабинском поместье, за которыми шла беседа о высоких философских вопросах, перебиваемая нравоучительной и веселой басней (sat. II. 6. 65-79)¹. Чтение за обедом в кругах римской интеллигенции вошло в обычай: раб-чтец читает обедающим и у Плиния Старшего, и у его племянника, и у [с.125] Спуринны (Pl. epist. III. 5. 11; I. 15. 2; IX. 36. 4; III. 1. 9). У Аттика "обед никогда не обходился без чтения, он хотел доставить не меньше удовольствия душе сотрапезников, чем их желудку" (Nep. Att. 14. 1). "Удовольствие" иногда оборачивалось своего рода наказанием: Марциал с комическим ужасом рассказывает, что не подали еще второй перемены, а хозяин читает уже третий свиток стихов, "и четвертый читает, и пятый читает" (III. 50; ср. 45: "...не хочу камбалы, не хочу двухфунтового окуня, не хочу шампиньонов, не хочу устриц: молчи"). Иногда обед сопровождался музыкой; в богатых домах были свои музыканты. Милон с женой путешествовал в сопровождении целой домашней капеллы (Cic. pro Mil. 21. 55). У Хрисогона на его пирушках певцы и музыканты, игравшие на струнных и духовых инструментах, оглушали своей музыкой весь околоток (Cic. pro Rocc. Amer. 46. 134). В колумбарии Статилиев есть табличка "Скирт, музыкант" (CIL. VI. 6356); в колумбарии, найденном в винограднике Аквари, упомянут "Энифей, музыкант" (CIL. VI. 6888). У Тримальхиона музыка не умолкала в течение всего пира. Иногда ставились сценки из комедий (Pl. epist. I. 15. 2; III. 1. 9; IX. 17. 3), Плутарх (quaest. conv. VII. 8. 3, p. 712B) рекомендовал брать Менандра. Иногда обедающих развлекали танцовщицы, плясавшие под звуки музыки или щелканье кастаньет; особенно славились гадитанки и сириянки. Скромный обед у Марциала обходился без "бесстыдных гадитанок" (V. 78. 26-28), и он считал это одним из его преимуществ; в строгие дома, вроде домов обоих Плиниев, их вообще не допускали.

Обед длился обычно несколько часов: торопиться было некуда. У Спуринны он даже летом захватывал часть ночи; Плиний Старший, очень дороживший временем, проводил за обедом не меньше трех часов. Во времена древние, когда деревенские привычки были преобладающими, обедали в полдень. В городе со множеством его дел, важных и пустых, люди освобождались только к вечеру, и к этому времени обед (cena) и был отодвинут. В старину обедали в атрии: у очага зимой и в саду летом; в деревне рабы собирались к обеду "в большой деревенской кухне" (Var. r. r. I. 13. 2). В городском особняке появляются особые комнаты, которые отводят для столовых. У богатых людей летом обедают в одних столовых, зимой – в других: летние делают с таким расчетом, чтобы туда не попадало солнце, зимние – наоборот (Var. r. r. I. 13. 7; Col. I. 6. [с.126] 1-2). Столовые называют греческим словом "триклиний", так как вокруг стола расставляют три ложа. Мужчины обедали лежа; женщины за столом сидели: возлежание для женщины считалось неприличным.

Мы знаем только об обеденных обычаях состоятельного дома: ни один источник не рассказывает – о том, как проходил обед в бедной семье. Мы можем, однако, смело утверждать, что старинный обычай сидеть за столом (Var. у Serv. ad Aen. VII. 176: "предки наши обедали сидя") у бедняков оставался в полной силе, и не из уважения к старине, а потому, что на антресолях таберны или в тесной убогой квартирке негде было расставить ложа для лежания. Столовую мебель состоятельного дома составляли стол (чаще круглый) и три ложа, настолько широких, что на каждом могло поместиться по три человека; они лежали наискось, опираясь левой рукой на подушку, положенную на стороне, обращенной к столу; подушками отделены были одно от другого и места на ложе. Ложе, стоявшее справа от среднего (lectus medius), называлось "верхним" (lectus summus), стоявшее слева – "нижним" (lectus imus); "верхнее" считалось почетным; на "нижнем" сидел хозяин. Более почетным местом ложа было "верхнее" у спинки, находившейся на одной из узких его сторон; возлежавший левее лежал "ниже", и голова его приходилась примерно на уровне груди того, кто был "выше", занимал "верхнее место". Самым почетным местом, однако, было крайнее, левое место среднего ложа, находившееся в непосредственной близости к хозяйскому: оно называлось "консульским"². Назидиен, так весело осмеянный Горацием, предложил его Меценату (Hor. sat. II. 8. 22). На званых, парадных обедах рассаживались строго "по чинам"; в богатых домах раб – nomenclator – указывал каждому его место; в дружеском кругу гости садились где кто хотел. В императорское время (уже в I в. н.э.) в столовой начинает появляться полукруглая софа, получившая название "сигмы" по сходству с греческой буквой того же имени. Тут почетными местами считались крайние (cornua – "рога"): правое и потом левое.

Надо сказать, что большинство столовых, которые мы знаем по помпейским домам, были очень неудобны: это небольшие комнаты (3.5-4 м шириной, 6 м длиной), почти целиком занятые обеденными кроватями, которые приходилось придвигать чуть ли не [с.127] вплотную к стенам, чтобы оставить больше места для прислуги, подающей кушанья (между ложем и стеной оставляли только небольшой промежуток, в котором мог поместиться раб, пришедший вместе с гостем). В императорское время в богатых домах появляются столовые нового типа – oecus: это большая комната (в некоторых помпейских домах до 80 м²), в которой можно поставить несколько столов с ложами; вдоль стен ее идут колонны, за которыми имеется свободный проход и для гостей, и для прислуги.

Как видно из описания обеда у Марциала (см. выше), обычный обед состоял из трех перемен: закуски – gustus (в нее входили салат, порей, разные острые травы, яйца и соленая рыба; все запивали напитком, приготовленным из виноградного сока или вина с медом – mulsum³; вторая перемена состояла из мясных и рыбных блюд и каш, полбяной и бобовой (даже за скромным столом у Марциала эта перемена состояла из нескольких кушаний); на десерт подавались всевозможные фрукты и каштаны.

Скатертей в древности не было; они появились только при поздней империи. Кушанья ставили на стол в таком виде, чтобы их можно было сразу же положить на тарелку, которую обедавший держал в левой руке; правой он брал наложенные куски: вилок не было. Салфетки назывались mappae; это были небольшие куски мохнатой льняной ткани, которыми обтирали руки и рот; их клали на стол для гостей, но гости приносили такие салфетки и с собой, и Катулл упрекал одного из своих знакомых, который считал забавной выходкой потихоньку "за вином и шутками" забирать себе такие салфетки у зазевавшихся застольников (12). В обычае было уносить домой с обеда кое-какие куски. Гости Тримальхиона набрали полные салфетки фруктов (Petr. 60); Цецилиан уложил в свою салфетку весь обед: мясо, дичь, рыбу, "ножку цыпленка и горлицу, нафаршированную полбяной кашей" (Mart. II. 37, ср. VII. 20). Иногда такую салфетку повязывали вокруг шеи; у Тримальхиона она была с широкими пурпурными полосами и длинной бахромой (Petr. 32).