25797-1 (Властно-админастративная социальная стратификация), страница 9

После окончания гражданской войны в стране пропагандировалась идея осажденной крепости: строительство социализма ведется в одной стране, осажденной враждебными державами, готовыми в любой момент напасть на "колыбель мировой революции". Красная Армия - “любимое детище народа”. Военный стиль одежды партийно-государственного аппарата вполне соответствовал призыву мобилизовать все силы на укрепление обороноспособности СССР. При этом он демонстрировал единство аппарата с лучшей частью советского народа - Красной армией и вообще Вооруженными Силами. Кроме того, такая одежда была и символом, и знаком отраслевой иерархии: "авангард" в лице аппарата одет в одежду органов госбезопасности и армии как социально наиболее близких к нему групп. Во фразеологии ведущее место занимал пролетариат, но на уровне одежды вожди четко указывали на свою социальную опору.

Такой военный стиль стал атрибутом сталинского аппарата. По мере нарастания процесса милитаризации и бюрократизации общества воинская символика стала все шире выходить за рамки армии. В отчетливой форме этот процесс стал проявляться в годы Отечественной войны. 28 мая 1943 г. для персонала Наркомата иностранных дел была введена символика военного типа для обозначения места в служебной иерархии: наплечные нашивки, вышитые серебром, золотые звезды. В том же году форма военного образца была введена на железнодорожном транспорте, в 1945 г. - в милиции, в 1947 г. - для управленцев и инженеров на водном транспорте, в угольной промышленности, геологоразведке, металлургии, в 1948 г. - в торговом флоте, в финансовых органах и банках, на почте и телеграфе и т.д. (Mousnier 1973: 175). После смерти И.Сталина начался медленный процесс демилитаризации гражданской жизни советского общества, что нашло отражение и в его символах социального неравенства: удельный вес военной символики существенно снизился.

Военный стиль одежды партгосаппарата - характерная черта всех коммунистических режимов с левым уклоном: маоистский Китай, Куба. Это отражает логику отраслевой социальной стратификации общества, в котором главным условием выживания государства являются Вооруженные Силы.

При Хрущеве аппарат оделся в костюмы с галстуками. Это был символ респектабельности, миролюбия. Кроме того, прежний популизм потерял былую актуальность в условиях относительной стабилизации государства и его внешнеполитического положения. Однако Хрущев в одежде балансировал между популизмом и жаждой респектабельности, то и дело меняя во время визитов свой костюм на украинскую вышитую рубаху. Кроме того, в массе мелких деталей лидеров хрущевского периода проглядывала искусственность их респектабельности: мешковато сидящие костюмы, дешевые галстуки на резинках и т.д.

Брежневский аппарат стал приобретать лощенность. Сам генеральный секретарь задавал тон. Костюмы вождям подбирали и шили высококвалифицированные специалисты. Все очевиднее стал уклон в сторону импортной одежды. Аппарат все реже оглядывался на народ и перестал прятать свой достаток и сытость. Кроме того, для вождей главной референтной группой стал лидеры западных стран. В их глазах Брежнев и его окружение стремились казаться респектабельными. За вождями тянулось все чиновничество.

Особенно преуспел в демонстрации респектабельности западного типа М.Горбачев. Он демонстрировал не только прекрасно сшитые костюмы и умение их носить, но и жену, которая по изысканности одежды могла соперничать с женами госруководителей западных стран. В стиле одежды супругов Горбачевых прослеживалась противоречивость политики той эпохи: с одной стороны - ориентация на западные стандарты ("общечеловеческие ценности"), атрибутом которых является социальное неравенство, а с другой - внутрення политика на углубление социальной справедливости.

Б.Ельцин пришел к власти как популист, обставив в этом искусстве самого М.Горбачева. Кроме того, вначале его не особенно жаловали на Западе, поэтому он работал исключительно на зарубежную публику. С превращением в президента самостоятельного государства он все больше стал ориентироваться на своих западных коллег, стремясь быть на их уровне с точки зрения изысканности костюмов.

Армия находится ближе всего к идеальному типу бюрократической организации. Здесь многие бюрократические принципы доведены почти до логического предела, что создает основу для их перехода в сферу абсурда. В военно-административной иерархии с давних времен каждая ступенька не только имеет свое название, но и украшена большим количеством символов: закрепляющих и поддерживающих отношения субординации.

Ударной силой Октябрьской революции были солдаты и матросы. На уровне обыденного сознания они протестовали против жесткой и унизительной военной иерархии во всех ее формах: в том числе и в символической. Вполне естественно, что стремление к демократизации армии было очень сильным и большевики не могли с ним не считаться. После революции сразу же были отменены офицерские звания и знаки различия, была введена выборность командиров. В 1917 г. погоны в армии были отменены как "символ классового угнетения". Поражения 1918 г. заставили большевистское руководство бросить игры в демократию во имя военной эффективности. Начался постепенный процесс восстановления традиционной властной и символической иерархии. Были введены нашивки, указывавшие на воинскую должность. Однако в 20-е годы, по воспоминаниям бывших командиров, этим знакам не придавалось большего символического значения. Их носили только во время службы, игнорируя во внеслужебное время, а порою и на службе появлялись без них, исходя из того, что солдат знает своих командиров в лицо (Wollenberg 1940:182-183). В годы Отечественной войны в армии были введены погоны.

Язык выполняет две основные функции. С одной стороны, он представляет собой символическую картину мира, поэтому является своего рода отпечатком реальности. Разные социальные и физические миры - разные языки. В то же время и в пределах одного социального пространства, физически совсем рядом могут сосуществовать сектора социального пространства с существенными особенностями практики, что предопределяет и разный запас слов, с помощью которого отражаются разные сектора социального мира. Кроме того, разный социальный опыт - это и разная история языка. Поэтому одни те же явления, предметы могут отражаться с помощью разных слов. В результате мир человеческого языка рассыпается на большое количество национальных языков, внутри которых существуют языковые особенности разных социальных групп, которые я вслед за Р.Бартом называю социолектами.

С другой стороны, язык - это инструмент символического взаимодействия. Люди, владеющие одним языком, могут вступать во взаимодействие благодаря наделению одних и тех же слов общим смыслом. В то же время отсутствие общего языка может оказаться серьезным препятствием для взаимодействия, а различия в языках могут обозначать границу в социальном пространстве, разделяющую разные социальные поля с интенсивным внутренним взаимодействием. Любой инструмент - это средство достижения тех или иных целей. Однако существует диалектика взаимосвязи цели и средства: цель предопределяет выбор средств, но и средства накладывают ограничения на выбор доступных целей. Так и язык обладает обратной силой воздействия.

Одним из первых эту мысль сформулировал Хорф: "Грамматика каждого языка - это не просто воспроизводящий инструмент для озвучивания идей, но скорее он сам формирует идеи, программу и руководство для умственной активности индивида... Формулирование идей - это не независимый процесс, строго рациональный в старом смысле слова, а часть той или иной грамматики и более или менее различается в разных грамматиках"(Whorf 1941: 26). Как верно отмечает Джинива Смитерман, "язык играет доминирующую роль в формировании идеологии, сознания, поведения и социальных отношений" (Smitherman 1991:66)

Но кроме этого, общность языка или даже социолекта, как отмечалось уже выше, объединяет одни статусные позиции в общую группу и возводит барьеры, часто трудно преодолимые, между другими. Таким образом, дифференциация языков и социолектов формирует в значительной мере социальную структуру общества.

В отличие, скажем, от современного английского русский язык очень иерархичен. В нем существует и широко используется много способов обозначения и поддержания социальной дистанции в социальном пространстве между двумя или несколькими статусными позициями или индивидами, занимающими их. В данной работе нет места подробно останавливаться на этом вопросе, поэтому ограничусь лишь обозначением некоторых его аспектов.

Говорящему на русском языке приходится выбирать между двумя четко обозначенными видами дистанции независимо от того, с кем и о чем он говорит. Умение правильно выбрать между "ты" и "вы" приходит в результате многих лет социализации и ресоциализации. Эти два обращения очень четко фиксируют иерархическое отношение: "ты" - "ты" (равенство), "ты" -"вы" (неравенство). С помощью этих обращений символически обозначаются, пожалуй, все виды социального неравенства.

Первые и генеральные секретари послесталинской эпохи говорили "ты", кажется, почти всем, с кем им приходилось общаться. В то же время почти все их собеседники за редким исключением самых ближайших и давних соратников обращались к ним на "вы". При этом право на одностороннее "ты" приобреталось автоматически с занятием поста лидера КПСС. Такой же стиль доминировал и на уровне местных партийных комитетов.

Директор по отношению к своим подчиненным, командир по отношению к нижестоящим чинам, преподаватель по отношению к студентам, школьникам получают право на одностороннее "ты", четко символизирующее административно-властную иерархию. Правда, часть индивидов, занимающих властные позиции, предпочитает интеллигентский стиль обращения на "вы": Это демократическое подчеркивание формального равенства при наличии фактического неравенства. П.Бурдье назвал это явление «стратегией снисходительности» (1994: 187).

Переход лица, занимающего властную позицию, на "ты" по отношению к незнакомому или малознакомому человеку автоматически показывает, что они стоят на разных ступеньках. Нижестоящий не рискнет "тыкать" вышестоящему, так как в сложившейся системе символического взаимодействия это будет символом вызова. При таком начальном обозначении статусов разговор неизбежно приобретает властно-иерархический характер.

Этот прием широко используется многими руководителями как наглядное напоминание подчиненным о том, кто есть кто. Практика одностороннего "тыкания" широко используется правоохранительными органами для обозначения подвластного положения обвиняемого или подозреваемого, что стимулирует ломку его сопротивления через осознание своего места в иерархии: с одной стороны "ты, Петров", а с другой - "вы, гражданин следователь".

В дореволюционной России существовала четкая систематизированная иерархия обращений, отражавшая социальную иерархию общества. Она была закреплена в официальном документе ("Табель о рангах"), тщательно изучалась в средних учебных заведениях, в армии, через неинституционализированные формы социализации.

Октябрьская революция отменила дореволюционные чины и соответствующие витиеватые обращения. Это было отражением как чаяний масс, мечтавших о социальном равенстве, так и большевистской идеологии. Во время Великой Французской революции вместе с феодальными званиями были ликвидированы и соответствующие обращения, замененные единым обращением - «гражданин». Это стало символом курса на установление социального равенства. После Октябрьской революции произошла схожая реформа символов: обращение "товарищ", использовавшееся прежде только внутри партии, было распространенно и на весь государственный аппарат, национализированное хозяйство. В дальнейшем оно постепенно стало внедряться и в сферу неофициальных отношений. Слово "товарищ" стало автоматически слетать с губ в автобусе, на улице, когда нужно было обратиться к незнакомому человеку или группе. Таким образом, идея социального равенства выразилась в словесной реформе.

Однако полное социальное равенство - это утопия, так как любая форма совместной деятельности требует выделения функции координации, а следовательно, наделения кого-то властными полномочиями и т.д. Пьер Бурдье, обозначив вышеописанное явление как «стратегию снисходительности», следующим образом описал ее суть: это ситуация, «когда агенты, занимающие высшие позиции в одной из иерархий объективного пространства, символически отрицают социальную дистанцию (которая от этого не перестает существовать), обеспечивая себе таким образом выгоды от признательности, придаваемой этому чисто символическому отрицанию дистанции: «он простой«, «он не гордый» и т.п.; вместе с тем предполагается признание дистанции (приведенные мною фразы предполагают всегда подтекст: «он прост для герцога», «он не гордый для университетского профессора»). Короче, можно пользоваться объективными дистанциями таким образом, чтобы получать преимущества от близости и преимущества от дистанции, т.е. от дистанции и от признания дистанции, которое обеспечивается символическим ее отрицанием» (Бурдье 1994: 188).

Сама логика взаимодействия неизбежно порождает неравенство. Это стало ясно самым большим фанатикам справедливости уже в первые же дни приступления к управлению. Идеология стала подстраиваться под логику административной системы. Язык как символический проводник социального взаимодействия также не мог не трансформироваться. Рядом с символом социального равенства ("товарищ”) появились символы административной иерархии ("товарищ председатель Совнаркома", "товарищ комбриг" и т.д.). Эти обращения содержат огромное противоречие в самом определении: не может быть солдат товарищем командиру бригады: либо товарищ, либо - командир. Однако это обращение - уже не столько символ, сколько знак, несущий нежелательную информацию о пропасти между провозглашенной целью создания общества социального равенства и создаваемой реальностью в виде общества административно-упорядоченного неравенства.

Обращение "гражданин" широко утвердилось у нас в работе правоохранительных органов. При профилактической проверке документов милиционер сразу же установит дистанцию словом "гражданин", которое всегда в советском культурном контексте несло двоякий смысл, формально обозначая формально равноправного члена общества, в общении же подчеркивая, что он не совсем наш ("наши" - "товарищи"). Обращение "гражданин" - стандартная форма в местах лишения свободы. Поэтому формально вежливое "гражданин" в устах милиционера, обращаюшегося к водителю автомобиля, уже несет в себе леденящую тень подозрения и перспективу социального исключения из рядов «наших».