6691-1 (Замоскворецкое чудо)

Замоскворецкое чудо

Нина Молева

В первом после Великой Отечественной войны университетском семинаре профессора Н.Н.Коваленской это была, как принято говорить, проходная тема: «Атрибуция церкви Климента папы Римского в Замоскворечье». Речь шла не о восстановлении истории храма, тем более не о его тогдашнем бедственном положении — всего лишь об имени зодчего, который мог его построить. Никаких документов на сей счет не существовало. От участника семинара требовался всего лишь сравнительный анализ возможных кандидатур, разногласия в отношении которых десять лет назад спасли храм от сноса.

Уничтожение церквей в Москве начала 1930-х годов было массовым, но не стихийным. Существовал план «обновления» города, в составлении которого принимали участие и архитекторы из числа самых заслуженных, и историки искусства. Комиссия, выносившая вердикт о сносе, руководствовалась определенными правилами. Были признаны в принципе не имеющими художественной и исторической ценности храмы XVII века. В отношении возведенных в последующие эпохи спасительным могло оказаться только имя зодчего.

В центре Замоскворечья одновременно исчезли церковь Параскевы Пятницы на Пятницкой улице (на ее месте потребовалось соорудить выход станции метро «Новокузнецкая»), Никиты Мученика на Новокузнецкой улице (здесь построили жилой дом для работников милиции), Покрова Богородицы в Голиках, где родился А.Н.Островский (место отводилось под сквер и детскую площадку).

Та же участь ждала и Климента, если бы не вмешательство академика Игоря Грабаря. Одним из доводов, как он сам рассказывал впоследствии студентам, было предположение об авторстве знаменитого московского архитектора Д.В.Ухтомского. Созданные Ухтомским Красные ворота сносились — тем самым Климент оставался единственным уцелевшим творением зодчего. Кроме того, задуманный на месте храма сквер можно было разбить за счет территории обращенного к Пятницкой улице церковного погоста, для чего требовалось лишь убрать церковную ограду.

При всей, казалось бы, примитивности доказательств, они сработали — Грабарь слишком редко заступался за московские церкви. Ограду — чудо кузнечного искусства XVIII века — увезли. Сквер разбили, украсив в дальнейшем подземным общественным туалетом. Храм отдали Ленинской библиотеке в качестве дополнительного книгохранилища: решением дирекции в него свезли так называемые «седьмые экземпляры», единственным условием хранения которых были разве что закрытые двери. Выбитые стекла в световых барабанах не вставили, отопление не включили. Несколько сотрудников ютились в уголке трапезной за фанерными перегородками, спасаясь от лютого холода валенками, ватниками и электрическими плитками.

Местные жители вспоминали, как еще совсем недавно Климента закрывали. Навалом вывозили на телегах иконы, книги — в храме, оказывается, имелась собственная обширная библиотека. Зато драгоценной церковной утвари и священнических облачений в сравнении с соседними церквами оказалось совсем мало. Впоследствии церковные документы подтвердили: климентовский приход относился в Замоскворечье к числу самых малочисленных и бедных. Последней его попечительницей была купчиха Лямина, давшая средства на обновление стенной росписи, закладку водяного отопления и постоянно жертвовавшая на Климентовскую богадельню — кирпичный трехэтажный дом, и поныне тянущийся вдоль церкви.

Доводы автора — участницы семинара Н.Н.Коваленской, — почему ее выбор остановился именно на Клименте (она родилась и жила около него), были приняты во внимание. Тем более, что И.Э.Грабарь взялся сам консультировать тему и даже — вещь в те годы невероятная! — допустить меня в архив городской застройки, хранившийся в то время в соборе Новоспасского монастыря. Также навалом, также без отопления и практически без освещения — работавшим в нем выдавались шахтерские лампочки. Вот только история Климента начиналась много раньше конца XVIII века, с которого архив хранил документы.

На первой по времени карте Москвы, получившей название «Годунов чертеж», на Пятницкой улице обозначены три церкви, расположение которых точно соответствует поныне существующим: Черниговских чудотворцев Федора и Михаила, Троицы в Вишнякове и Климента. Последняя церковь была посадской. Кругом селились торговые люди, теснились харчевни и лавки. На соседний луг татары пригоняли для продажи табуны коней. Если по Большой Ордынке лежал путь в Золотую Орду, а позже в Крым, то Пятницкая появилась, вероятнее всего, на рубеже XIV—XV веков, когда торговая стихия выплеснулась за стены Кремля. Тогда же был отодвинут на восток и деревянный мост через Москву-реку: от вылета Большой Ордынки к вылету Пятницкой, которая начиналась от моста и кончалась у Климента. Дальше тянулись поля — «всполье» — и пролегала дорога на Рязань.

Приходные и расходные книги патриаршего Казенного приказа содержат записи о взносах причтом Климентовской церкви оклада. Но в 1640-х годах появляется первая загадка. Один и тот же причт начинает вносить оклад то за Климентовскую, то за Знаменскую церкви, и это при том, что Знаменского придела в старом храме не появилось.

В 1650-х годах очередной климентовский священник Варфоломей Леонтьев хлопочет о «патрахельной грамоте», разрешавшей совершать богослужения вдовым священникам, а затем уходит «на службу с государем» в Ливонский поход, после осады Риги завершившийся в 1656 году перемирием. Отец Варфоломей возвращается в свой московский приход и служит, судя по документам, в двух церквах.

Размеры «монастыря» — приписной церковной земли Климента — очень невелики: 12 сажен по Климентовскому и 14 — по Голиковскому переулкам, так что предположить строительство на нем второй церкви попросту невозможно. И тем не менее две церкви стояли бок о бок, а история их была записана полууставом XVII века на обороте чудотворной иконы Знамения Пресвятой Богородицы, хранившейся у Климента.

Согласно преданию, в 1636 году думной дьяк Александр Степанович Дуров оказался оклеветан, безвинно осужден и приговорен к смертной казни. В канун исполнения приговора ему было видение от его домовой иконы Знамения, находившейся при нем в темнице, что казни не будет и он останется жив. В ту же ночь с тем же известием от иконы было видение царю Михаилу Федоровичу, который немедленно затребовал к себе Дурова и помиловал его. Дуров же по данному в темнице обету «устрои на том месте, идее же бысть его дом, церковь камену, украсив ю всяким благолепием, в честь Божия Матери Честнаго Ее Знамения с приделом святителя Николая. А сии святые иконы, яко его домовнии, постави в том святом храме».

Исторические документы подтверждают правдоподобность предания. Домовладение Дурова действительно находилось «в смежестве» с церковной землей. Именно на ней вплотную к Клименту сооружается обетная Знаменская церковь. Родоначальник рода Дуровых дьяк Александр в качестве подьячего побывал посланником в Крыму в 1630 году, а в должности дьяка Ямского приказа, обеспечивавшего русское войско лошадьми, находился в походе под Смоленском «в большом полку» у боярина Михаила Борисовича Шеина. Неудача Шеина в 1636 году едва не стоила ему жизни.

Первые месяцы похода прошли благополучно. Царю сдались многие города. После семимесячной осады готов был сдаться и Смоленск. Осажденным не хватало съестных припасов, на что и рассчитывали командующие русскими полками Шеин и Измайлов. Но начавшиеся действия крымчаков все изменили. Многие дворяне, оставив армию, ускакали защищать собственные владения. Подоспевший с подкреплением польский король Владислав перерезал дорогу на Москву. Голодать начали теперь русские. Воеводы затеяли переговоры с неприятелем и пошли на слишком большие уступки: врагу доставался весь обоз и артиллерия, к тому же отступать они должны были самым позорным образом — склоняя знамена перед Владиславом.

За такое унижение царь Михаил Федорович приказал казнить Шеина, Артемия Измайлова и его сына Василия Артемьевича. В ходе следствия в числе виновных оказался и дьяк Дуровѕ

Смерть Александра Дурова в 1671 году положила конец его заботам о Знаменской церкви, которая так и не получила разрешения иметь самостоятельный клир ввиду «бедности прихода». Но именно в Знаменской церкви, стоявшей на месте нынешнего Знаменского придела (слева от главного престола), совершались все богослужения, тогда как Климентовская использовалась в качестве кладбищенской. Следы древнейшего погоста и отдельные надгробия сохранялись до конца 1940-х годов со стороны Пятницкой улицы.

Но ветшали оба храма одинаково, и в 1740-х годах их настоятель договорился с управляющим находившихся в приходе палат Алексея Петровича Бестужева-Рюмина обратиться к «боярину» с просьбой о помощи. Сам Бестужев в Москве не жил, а с детских лет находился то за рубежом, то в Петербурге. Был он дипломатом и знаменитым химиком — составителем популярных лекарств: широко известные Бестужевские капли от нервного переутомления использовались врачами еще в середине ХХ столетия.

В тот раз Бестужев, всегда отличавшийся прижимистостью, денег на обновление храмов не дал. Однако вскоре изменившиеся обстоятельства побудили его обратить внимание на свой московский приход.

Сначала Бестужев был вызван ко двору Анны Иоанновны: Бирон увидел в нем убедительный противовес враждовавшему с временщиком Остерману. Слепая преданность Бирону поставила дипломата в стан врагов сменившей Анну Иоанновну правительницы Анны Леопольдовны. Последовал смертный приговор Бестужеву, милостиво замененный ссылкой.

Ссылка, впрочем, оказалась недолгой. Анна Леопольдовна с подачи приближенных лиц тайно — не объявляя указом — вернула Бестужева и поручила ему обеспечить безопасность пребывания у власти ее семьи. Бестужев и здесь проявил редкое рвение, ловкость, но дворцовый переворот в пользу Елизаветы Петровны второй раз поставил его вне закона и привел к смертному приговору. Удивительно то, что Бестужев во второй раз сумел оправдаться и даже больше того — заслужить полное доверие Елизаветы Петровны, в чем ему помоглаѕ Климентовская церковь.

День переворота пришелся на день памяти Климента папы Римского. Новопровозглашенная императрица Елизавета решает отметить это событие возведением в петербургских слободах Преображенского полка, первым присягнувшего на верность дочери Петра, соименного полку храма Преображения с приделом в честь Климента папы Римского. Новый собор должен был стать святыней семьи Петра Великого. Поэтому такое значение придает Елизавета посвящению каждого из многочисленных алтарей. Выделяется и сравнительно небольшая сумма, которую предлагалось пополнить всем приветствующим новое правление.

Бестужев не мог не воспользоваться таким случаем. Он заявляет о своем намерении также построить в Москве храм Преображения Господня — с приделом Климента и с тем же числом алтарей. Заявляет Бестужев и об огромной сумме, вполне достаточной для строительства великолепного храма, — 70 тысяч рублей, и о назначении смотрителем работ надворного советника Воропаева, и о том, что закладка должна произойти во время коронационных торжеств в Москве. Бестужев, скорее всего, рассчитывал на присутствие самой императрицы, но добился лишь того, что церемонию возглавил один из влиятельнейших членов Синода, одинаково любимый императрицами Анной Иоанновной и Елизаветой Петровной — епископ Вологодский и архиепископ Новгородский Амвросий.

Дальше дело заметно затормозилось. Деньги стали приходить скупо и нерегулярно. Воропаеву приходилось постоянно тревожить канцлера напоминаниями — большей частью бесполезными: интересы Бестужева давно сосредоточились в Петербурге, на великой княгине Екатерине, которую он хотел видеть на престоле. В результате к 1754 году был закончен только основной объем храма с фасадами. Прихожане продолжали пользоваться временно оставленной им древней Климентовской церковью. На собственные средства они соорудили в 1756 году низенькую и никак не соответствующую стилю главного храма теплую трапезную. О внутренней отделке нового Климента они не могли и мечтать. Не мог им помочь предложением более дешевого варианта и автор проекта — он уже покинул Россию.

Называя ради спасения Климента имя Ухтомского, Игорь Грабарь, по собственному признанию, кривил душой, уверенный: среди архитекторов московской школы мастера, способного возвести памятник в стиле французского рокайля, попросту не было. Рукописный сборник, найденный в середине XIX века в городе Верхнеуральске, содержал среди прочих материалов — забавных анекдотов, рассказов о минералах, звездах, лекарствах — «Сказание» о церкви Климента папы Римского в Замоскворечье». Оно точно соответствовало обнаруженным в архиве документам, и это давало основание доверять содержащемуся в них указанию, что А.П.Бестужев-Рюмин в качестве строителя своего московского храма выбрал некоего «придворного зодчего» — без упоминания имени.

Совершенно очевидно, что опытный дипломат и царедворец должен был обратиться к архитектору, отмеченному новой императрицей. Но, будучи цесаревной, лишенная сколько-нибудь значительных средств, Елизавета общалась только с Петром Трезиным, который «перебирал» ей дом на Торговой площади в Александровой слободе — нынешнем городе Александрове. Петр Трезин был сыном первого архитектора Петербурга, строителя Петропавловской крепости, одноименного собора на ней и Летнего дворца Доменико Трезини (и, согласно легенде, крестником Петра, родившимся в Петербурге).

Строительство Преображенского собора в солдатских слободах Елизавета Петровна сначала поручает любимцу и пенсионеру Петра Великого Михайле Земцову и почти одновременно подключает к нему Петра Трезина. Однако Земцова вскоре не стало. Дело полностью перешло в руки Петра Трезина. Так не его ли, приближенного и чуть не личного друга Елизаветы, «вычислил» Бестужев-Рюмин, когда затевал свой дипломатический ход с московской церковью? Документы подтвердили: да, Петр Трезин.

Но дружба архитектора с цесаревной не переросла в дружбу с императрицей. Елизавета Петровна начинает вскоре отдавать явное предпочтение любимцу Анны Иоанновны графу В.В.Растрелли.

Растрелли становится основным «строительственным директором». Петр Трезин не только не получает новых заказов, но и уже начатые им работы одна за другой переходят к графу. Глубоко обиженный, Трезин делает последнюю попытку привлечь к себе внимание императрицы. Уехав по ее поручению в Италию, чтобы восстановить некогда созданный Петром Великим институт пенсионерства русских художников, он оттуда шлет письмо, где излагает условия продолжения своей службы в России. Письмо остается без ответа. «Крестник Петра» навсегда исчезает с русского горизонта. И меньше всех заботится о его судьбе Бестужев-Рюмин.

В конце 1750-х годов канцлер попадает в очередную лихую переделку. Сделав ставку на будущую Екатерину II, он завязывает с ней неосторожную переписку. Елизавета приговаривает канцлера к смертной казни с лишением всех чинов, званий и имущества. Впрочем, и на этот раз казнь заменяется ссылкой: в сельцо Горетово — не так уж и далеко от Москвы.