22335-1 (Осип Мандельштам), страница 2
Описание файла
Документ из архива "Осип Мандельштам", который расположен в категории "". Всё это находится в предмете "литература" из , которые можно найти в файловом архиве . Не смотря на прямую связь этого архива с , его также можно найти и в других разделах. Архив можно найти в разделе "рефераты, доклады и презентации", в предмете "литература и русский язык" в общих файлах.
Онлайн просмотр документа "22335-1"
Текст 2 страницы из документа "22335-1"
Всё потеряли мы, любя:
Один ограблен волею народа,
Другой[народ] ограбил сам себя.
В декабре коммунисты запретили свободу печати. А между тем для поэта начинается тягостный путь неохотного “приспособления” к действительности. Главный побудительный импульс этого процесса правильно раскрыла в воспоминаниях его вдова: “Решающую роль в обуздании интеллигенции сыграл не страх и не подкуп, хотя и того и другого было достаточно, а слово <<революция>>, от которого ни за что не хотели отказаться”. Любые попытки Мандельштама найти своё место в новой, Советской России, в условиях беспощадной классовой борьбы и усиливающегося идеологического контроля над всеми сферами интеллектуальной деятельности, c самого начала и до самого его горестного конца легко укладываются в единую схему. Сначала он пытался уверить себя в том, что его работа в Народном комиссариате просвещения(на этой первой своей советской службе он продержался до лета 1918 года) или в качестве литературного редактора в несносной газете “Московский комсомолец”(в 1929 году) была честным трудом на благо рабочего класса. Однако, как верно заметил его великий современник, поэт Владислав Ходасевич, подобным же образом несколько лет проработавший в советских учреждениях, революция требовала от каждого не честной службы, но рабства и лести. В конце концов взбунтовавшийся Мандельштам бросал работу(как правило, с грандиозным скандалом) и обращался к покровителям с просьбой уладить инцидент. (В те первые революционные годы ему покровительствовала молодая писательница и влиятельная большевичка Лариса Рейснер.) Навсегда распрощавшись с государственной службой, Мандельштам уехал в Крым. До конца гражданской войны он постоянно мигрировал с юга, захваченного немцами и белой армией, на север, находившийся в руках красных, и обратно.
Весной 1919 года он появился в занятом красными Киеве, где познакомился со своей будущей женой Надеждой Хазиной. Отсюда он вернулся в Крым, удерживаемый белой армией генерала Врангеля. В Коктебеле и Феодосии, вдохновлённый средиземно-эллинистическими ассоциациями, он пишет изрядное количество стихотворений; Чёрное море всегда было для него воротами в классический мир. Летом 1920 года он был по неизвестным причинам арестован. Времена стояли жестокие, белая контрразведка была мстительна, а Мандельштам был евреем. По одной версии, некий поэт, у которого Мандельштам одолжил великолепное французское издание Данте, попросил портовые власти Феодосии задержать Мандельштама, чтобы тот не уехал с его книгой. Однако могли существовать и другие причины: Мандельштам, например, прилюдно читал своё просоциалистическое стихотворение “Актёр и рабочий”(1920 год). Но что бы там ни был, его вскоре освободили по ходатайству дружественного ему белогвардейского полковника, и он немедленно уехал в Грузию, которая в то время была независимой республикой. Тут же посаженный в тюрьму поприказу меньшевистского правительства как “двойной агент”(Москвы и Врангеля!), он с трудом выбрался оттуда; в результате он вернулся в Советскую Россию в обществе своего старого знакомого Ильи Эренбурга, подробно описашего его гротескное путешествие в мемуарах.
В октябре 1920 года он приехал в Петербург, где удостоился почестей как жертва белого террора и, главное, как автор новых замечательных стихов. После его публичных чтений даже Блок, который терпеть не мог акмеизм и ненавидел евреев, записал в дневнике: “Он[Мандельштам] очень вырос… Постепенно привыкаешь, <<жидочек>> прячется, виден артист. Его стихи возникают из снов- очень своеобразных, лежащих в областях искусства только”. Близкий друг и суровый критик Гумилёв тоже провозгласил поэта “создателем вечных ценностей”.
В марте 1921 года, “чуя грядущие казни”, как писал Мандельштам десять лет спустя в одном из стихотворений, “от рёва событий мятежных”(то было время крондштатского мятежа) он “убежал к нереидам на Чёрное море”. По пути на юг Мандельштам заехал в Киев, где разыскал Надежду Хазину, и они вместе начали путешествие по теперь уже красному Крыму и ещё номинально независимой Грузии. Новости о казни Гумилёва по сфабрикованному обвинению в “монархическом заговоре” дошли до Мандельштама в Тифлисе. Десять лет назад молодые участники “Цеха” сокрушались об “игрушечном уделе” поэта в современном мире. Сейчас судьба поэта оказалась реальной и устрашающей. Смелость, мужество, верность и долгая память были основными добродетелями акмеистов, и геройская смерть Гумилёва стала новым краеугольным камнем акмеистической “храмовой легенды”. Стихотворение, написанное по следам этого события, открыло новый период в творчестве Мандельштама: в нём говорилось о звёздном луче, блещущем, как соль на топоре, и тающем в чёрной бочке. Это- соль завета, очищающая жертву и делающая землю “правдивей и страшнее”.
В 1922 году Мандельштам и Хазина переехали в Москву. Несмотря на разворачивающуюся кампанию против акмеизма, в те годы имевшего много юных последователей, Мандельштам и Ахматова, в отличие от большинства своих друзей, упорно отказывались эмигрировать. Доводы Мандельштама носили личный и философский характер. Он был убеждён, вместе с Горацием и Пушкиным, что “судьба людей повсюду та же”. Он также твёрдо верил в то, что написал в своё время в статье о Чаадаеве(1915 год): нравственная свобода выбора, “дар русской земли, лучший цветок, ею взращённый”, предполагает способность вернуться из “бессмертной весны неумирающего Рима” в “душную Москву”.
Пока он путешествовал, в начале 1922 года в Берлине появился маленький томик его стихов. Составителем книги был Михаил Кузмин. Вскоре Мандельштам подготовил и издал свой вариант собрания новых стихов– “Вторую книгу”(1923 год), лейтмотивом которой становится повторяющийся образ заключительного этапа политической, национальной, религиозной и культурной истории: конец династии Пелопидов, Троя перед падением, Иудея после вавилонского пленения, упадок Москвы в Смутное время, Венеция XVIII века, гибнущий Санкт-Петербург в 1918 году, “несчастья волчий след” на ступенях закрытого большевиками Исаакиевсого собора(в последнем стихотворении церковного цикла), остывающий песок после смерти человека.
В 1928 году Николай Бухарин, ангел-хранитель Мандельштама, наиболее образованный и достойный представитель ленинской старой гвардии в высших партийных кругах, помог ему опубликовать сборник “Стихотворений”, куда вошли стихи 1908-1925 годов, и том критических работ “О поэзии”, однако оба издания были изуродованы железной рукой цензуры.
В этом году Мандельштам пишет своё единственное сюжетное произведение, повесть “Египетская марка”, напечатунную в майской книжке журнала “Звезда” за 1928 год.
Жестоке испытания для самого Мандельштама начались в том же 1928 году. На публикацию книги сплочённая гвардия советских наёмных писак ответила попыткой снова наступить ему на горло. Поэта публично обвинили в переводческом плагиате, после чего развернулась длительная и злобная кампания, в результате которой он лишился ленинградской квартиры, вынужден был переехать в Москву и в конце концов выйти из Федерации писателей.
Чтобы хоть как-то обеспечить себе существование, Мандельштам вынужден был работать в газете “Московский комсомолец”. В апреле 1930 года Бухарин вновь спасает его, организовав путешествие в Армению, ставшей последней радостной встречей поэта с его любимым югом. В последствии Бухарин также назначил ему персональную пенсию(в возрасте 39 лет) и даже выхлопотал маленькую отдельную квартиру в московском писательском доме.
В мае 1933 года на страницах журнала “Звезда” появилось поразительное мандельштамовское “Путешествие в Армению”; 30 августа “Правда” дала автору суровую отповедь “за клевету” на советскую республику, и храбрый редактор “Звезды” был снят. 13 мая 1934 года на квартиру Мандельштамов, принимавших приехавшую к ним в гости Ахматову, пришла группа сотрудников ОГПУ и после обыска забрала поэта.
Взрывное безрассудство Мандельштама, равно как и его язвительность, было притчей во языцех. Благочинные старорежимные критики, “бузотёры” из “Московского комсомольца”, жантильные старые девы обоего пола и “византийские” советские чиновники единодушно клеймили невыносимый характер поэта. Он брал взаймы и сочинял смешные эпиграммы на кредиторов. При раскрытых окнах в своей московской квартире он насмехался над соседями-писателями. На великосветском литературном приёме, устроенном Пастернаками в честь их влиятельных грузинских друзей, он критиковал поэзию хозяина и порывался читать собственные стихи. Его откровенность казалась либо самоубийством, либо сознательной провокацией. В приступе ярости Мандельштам обозвал товарищеский суд, устроенный Союзом писателей для разбора его жалоб, “обезьяним процессом” и публично закатил пощёчину его председателю, “красному графу” Алексею Толстому. И наконец в ноябре 1933 года он сочинил пламенную сатиру на Сталина, назвав его “кремлёвским горцем” и “мужикоборцем” с жирными пальцами. Он читал её направо и налево, и в это время, когда Сталин уже официально именовался “величайшим гением всех времён и народов”.
Втюрьме Мандельштаму не давали есть и спать. Следователь хорошо знал весь круг знакомых поэта и вынудил его составить приблизительный список лиц, слышавших стихотворение. В своих мемуарах Эмма Герштейн, одна из тех, кого нехотя Мандельштам упомянул в списке, использует этот случай как наглядный пример равнодушия Мандельштама к судьбе друзей. Однако лёгкость, с какой поэт распространял опасное стихотворение и потом рассказывал об этом, скорее можно объяснить самим его назначением – разорвать завесу молчания, о чём красноречиво говорится в первых строчках:
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны.
И он был услышан. Людей тогда расстреливали и за куда меньшие провинности. К счастью, друзья Мандельштама ещё обладали некоторым влиянием. Приказ Сталина, подводящий итог следствию, был: “изолировать, но сохранить”. Мандельштама сослали в далёкий северный посёлок Чердынь, куда его сопровождала жена. В Чердыни , страдая от галлюцинаций и других симптомов посттравматического душевного расстройства, он пытался покончить жизнь самоубийством. Бухарин в последний раз принял личное участие, он написал Сталину: “Поэты всегда правы; история на их стороне”. Мандельштама перевели из Чердыни в менее суровые условия в Воронеж. Почти сразу по приезде в Воронеж Мандельштам начал сочинять стихи. Один из первых циклов, написанных в изгнании, состоял из так называемых “стихов о железе”. В воронежской ссылке Мандельштам продолжал мечтать о Европе: о холмах Тосканы, о вьющейся тропе, ещё помнящей свист Гёте, об отвесной океанской ряби французских соборов. Кругозор его расширялся; услышанное по радио пение Мариан Андерсон заставило его снова грезить об изначальной – уже не только “праарийской” – колыбели первенцев мира:
Я в львиный ров и в крепость погружён
И опускаюсь ниже, ниже, ниже
Под этих звуков ливень дрожжевой –
Сильнее льва, мощнее Пятикнижья.
Как близко, близко твой подходит зов –
До заповедей рода и первины –
Океанийских низка жемчугов
И таитянок кроткие корзины…
Карающего пенья материк,
Густого голоса низинами надвинься!
Всех наших дочерей дикарски-сладкий лик
Не стоит твоего - проматери – мизинца.
Не ограничена ещё моя пора:
И я сопровождал восторг вселенский,
Как вполголосная органная игра
Сопровождает голос женский.
В мае 1937 года истёк срок воронежской ссылки. Поэт провёл ещё год в окрестностях Москвы, пытаясь добиться разрешения на жительство в столице. Он обивал пороги журналов, предлагая свои стихи, а редакторы боялись даже разговаривать с ним. Он нищенствовал; его старые друзья и добрые знакомые Виктор Шкловский, Валентин Стенич, Эренбург, Пастернак, Валентин Катаев и другие помогали ему, чем могли. 2мая 1938 года перед восходом солнца его арестовали , автоматически приговорили к пяти годам каторжных работ и отправили в Восточную Сибирь. Гораций не провожал Регула на смертные муки в Карфаген, и мы не последуем за нежнейшим поэтом России к мусорной свалке, на которой, согласно одной из непроверенных легенд, он умер в пересыльном лагере Вторая Речка под Владивостоком. По официальным данным, сообщённым вдове, он скончался 27 декабря 1938 года.
При подготовке данной работы были использованы материалы с сайта http://www.studentu.ru