57626 (История российского революционного терроризма), страница 2

Действительно, Б.И. Николаевский преувеличивал статус Е.Ф. Азефа в ПСР. Сосредоточившись в своем исследовании на феномене «азефиады», он смотрел через его призму на все движение социалистов-революционеров. К примеру, специальное заявление эсеров о непричастности к взрыву на Аптекарском острове и об осуждении такого рода терактов он приписывал непременно давлению Е.Ф. Азефа, боявшегося нежелательной для него реакции Департамента полиции. С монографией Б.И. Николаевского было связано формирование историографической традиции руководствоваться канвой азефского дела в изложении истории революционного терроризма.

Не менее популярной темой, чем «азефщина», в контексте изучения революционного терроризма эмигрантской историографией стала «савинковщина». В.М. Чернов описывал Б.В. Савинкова как попутчика партии, полного презрения к людям и не имеющего никакой определенной идеологической позиции. Одно время, по его свидетельству, Б.В. Савинков объявлял себя сторонником «Народной воли», но потом, после визита к Петру Кропоткину, провозгласил себя анархистом. Какое-то время он даже склонялся к «духовно-религиозному революционизму». В индиферентности к политическим программам признавался и сам террорист.

Организационная неряшливость приводила Б.В. Савинкова к срывам операций БО, перечень которых был более значительным, чем число успешных терактов. Личное мужество оставалось единственным положительным качеством, отличающим Б.В. Савинкова как руководителя. Но данная оценка выглядит односторонней. К примеру, У. Черчиль, политическая компетенция которого не подлежит сомнению, говорил о Б.В. Савинкове совершенно иначе: «Савинков сочетал в себе мудрость государственного деятеля, качества полководца, отвагу героя и стойкость мученика».

Вопреки современному историографическому стереотипу о ПСР как партии «с откровенно протеррористической позицией», эсеровский теоретик В.М. Чернов, оказавшись в эмиграции и осмысливая исторический опыт социалистов-революционеров, неоднократно подчеркивал о разрыве же эсеров с террористической тактикой народовольцев. Ни в одном из партийных документов терроризм не признавался в качестве главного средства революционной борьбы. При разработке тактики ему отводилась второстепенная роль. Клеймо террористов, согласно В.М. Чернову, было возложено на ПСР по недоразумению». Действительно, терроризм в России начала XX в. не был связан лишь с какой-то определенной партией и ее идеологией, а представлял некую надпартийную субкультуру. Эсеровская Боевая организация оказалась лишь удачливее других, предопределив успехом своей деятельности соответствующее восприятие всей партии.

Впрочем, оказавшиеся за границей экс-революционеры отнюдь не сразу приступили к написанию мемуаров. Некоторое время они еще сохраняли надежду взять политический реванш. Весьма ценные для изучения генезиса революционного терроризма воспоминания В.М. Чернова были собраны и отредактированы лишь в последние годы жизни автора – в конце 1940 ‑ начале 1950-х годов, и увидели жизнь вообще после смерти эсеровского публициста в 1952–1953 годы. Так же в конце 1940 ‑ начале 1950-х годов были написаны мемуары В.М. Зензинова. Изданные книги не вызвали того общественного резонанса, который они могли бы иметь в 1920-е годы. Тема терроризма в 1940–1950-е годы не воспринималась исследователями как особо злободневная.

Наиболее детальными в фактическом отношении и целостными при восстановлении содержательной канвы истории террористических организаций в России стали труды бывшего жандармского генерала А.И. Спиридовича. А. Гейфман оценивает их как «единственное обобщающее изложение событий», хотя и не отличающееся аналитичностью. Показательно, что опубликованные в Германии воспоминания генерала переиздавались даже в СССР, – случай беспрецедентный в советской историографической практике. Наиболее подробно А.И. Спиридовичем освещался начальный период истории Боевой организации эсеров, что предопределило последующую историографическую традицию. Впоследствии многие исследователи российского революционного терроризма шли лишь в канве содержательных рамок, обозначенных А.И. Спиридовичем. В результате систематизация источников по постазефовскому периоду истории революционного терроризма, то есть работа, аналогичная исследованиям генерала по эпохе Г.А. Гершуни и Е.Ф. Азефа, была проделана лишь в 1990-е годы. Для трудов А.И. Спиридовича характерен присущий в целом аналитикам охранного отделения своеобразный эсероцентризм при интерпретации террористического движения. В тени эсеровской БО оказывались многие другие революционные террористические организации. Психологическая установка на обнаружение едва ли не в каждом теракте участия наиболее известных террористов зачастую негативно влияет и на современную розыскную деятельность.

Решающими факторами, приведшими к свертыванию террористической деятельности эсеров, А.И. Спиридович называл, наряду с провокаторством Е.Ф. Азефа, предательство Ю.Н. Татарова, выдавшего охранке почти полный состав Боевой организации, и арест одного из ведущих теоретиков терроризма Е.К. Брешко-Брешковской. В действительности, вопреки сложившемуся в историографии мнению об Е.Ф. Азефе как крупнейшем провокаторе за всю историю революционного движения, практический урон для ПСР от осведомительской деятельности Ю.Н. Татарова был значительно масштабнее.

Помимо описания деятельности террористических групп, А.И. Спи-ридович восстанавливает общую семиосферу терроризма, в которую погрузилась Российская Империя в начале XX в. Теракты становятся повседневным, бытовым явлением «Несколько крупных случаев террора, – писал генерал, – сопровождались положительно десятками мелких покушений и убийств среди низших чинов администрации, не считая угроз путем писем, получавшихся чуть ли не всяким полицейским чиновником;… бомбы швыряют при всяком удобном и неудобном случае, бомбы встречаются в корзинах с земляникой, почтовых посылках, в карманах пальто, на вешалках общественных собраний, в церковных алтарях… Взрывалось все, что можно было взорвать, начиная с винных лавок и магазинов, продолжая жандармскими управлениями и памятниками русским генералам и кончая церквами»».

Картину перманентной вакханалии убийств и революционных грабежей на территории Польши представил П.П. Заварзин. Польская социалистическая партия являлась наиболее крупной и активной в террористическом отношении организацией региона. Будущий лидер польского государства Юзеф Пилсудский непосредственно руководил партийной террористической группой «Боювки». Жертвами террористов, свидетельствовал П.П. Заварзин, становились в основном мелкие гражданские чиновники безликие слуги режима. Этим боевая организация польских социалистов отличалась от эсеровской, направлявшей свои теракты против крупных знаковых фигур самодержавной власти.

Определенные аспекты деятельности террористических организаций на Кавказе получили освещение в мемуарах либерального юриста А. Рождественского. Указывалось, в частности, на существование практики терактов против православного духовенства. Описывался беспрецедентный случай сотрудничества властей и террористов во время кровавых армяно-азербайджанских столкновений 1905 г. Отчаявшись в попытках остановить бойню, наместник Кавказа решил обратиться за помощью к революционерам. По его приказу местные социал-демократы получили две тысячи берданок.

Как известно, непосредственным шефом Е.Ф. Азефа являлся начальник петербургского охранного отделения А.В. Герасимов. Поэтому опубликованные в Париже его мемуары фактически сразу же стали одним из главных источников по раскрытию темы «азефиады», и после всех скандальных разоблачений – двойной игры провокаторов – А.В. Герасимов оставался убежден, что Е.Ф. Азеф был честным полицейским агентом и никогда не работал на революцию. На доказательство азефовских агентурных заслуг направлено основное содержание книги А.В. Герасимова. Ведь реабилитация Е.Ф. Азефа подразумевала профессиональную реабилитацию и его шефа. Впрочем, сопоставление хроники террористической деятельности эсеровской БО и сведений о замыслах террористов, переданных в петербургское охранное отделение Е.Ф. Азефом, заставляет усомниться в репрезентативности выводов автора. В частности, никакой информации не было представлено им о террористических группах, готовивших покушения против князя Владимира или Д.Ф. Трекова. А.В. Герасимов предпочитал не замечать фактов, отзываясь об Е.Ф. Азефе как об образцовом и наиболее выдающемся сотруднике охранки. «Его сообщения, – писал А.В. Герасимов о своем агенте, – были исключительно ценны, и произведенные им выдачи, в частности выдача Савинкова, окончательно разбили возникшую между нами стену недоверия. Вскоре Рачковский отошел от дел политического розыска, передав Азефа целиком мне. Я проверял все сообщения Азефа при помощи других источников, и они постоянно подтверждались. Прошло не более двух месяцев, и мое доверие было постепенно полностью завоевано Азефом». Для А.В. Герасимова, указывал Б.И. Николаевский, «задача бе-режения Азефа» являлась «одной из главнейших задач охранной политики».

Мотивы, побудившие АА. Лопухина «сдать» Е.Ф. Азефа революционерам, А.В. Герасимов объяснял местью того охранному отделению. С его точки зрения, в основе лопухинского предательства лежала банальная обида за отказ в выплате пенсии. А.В. Герасимов даже признавал, что с А.А. Лопухиным обошлись крайне несправедливо: «Он был единственным директором ДП, который после отставки не был назначен сенатором и за которым даже не сохранили оклада». Однако материалы лопухинского следственного дела позволяют заключить, что бывший директор Департамента полиции сам отказался подавать прошение о пожаловании ему пенсии, несмотря на гарантию министра внутренних дел П.Х. Дурново о ее безусловном предоставлении.

Версию А.В. Герасимова попытался оспорить в примечаниях к его книге Ю. Филыптинский, выдвинувший более детективный вариант реконструкции «дела А.А. Лопухина». Лейтмотивом лопухинской истории стало, в его изложении, похищение в Лондоне дочери бывшего директора Департамента полиции Варвары. В обмен на ее освобождение В.Л. Бурцев и предложил якобы А.А. Лопухину назвать имя полицейского агента, внедренного в руководство ПСР. А. Гейфман дополняет реконструкцию Ю. Фильштинского сообщением «о том, что операцию похищения осуществляют не то сторонники террористической тактики из бурцевского окружения, не то некие малоизвестные эсеры из парижской группы социалистов-революционеров». Действительно, похищение дочери А.А. Лопухиной – реальный исторический факт, нашедший отклик в английской прессе и зафиксированный в документах Департамента полиции. Часть из этих документов, хранящихся в настоящее время в ГАРФ, была опубликована в 1984 г. Ю. Давыдовым. Однако никаких сведений о причастности В.Л. Бурцева к похищению дочери А.А. Лопухина в них не содержится. Ю. Филыптинский основывал свою версию на записке двоюродного брата бывшего директора Департамента полиции А.С. Лопухина, воспроизводившего признание своего знаменитого родственника. Но ни Ю. Фильштинский, ни А. Гейфман не указывают на выходные данные мемуаров А.С. Лопухина, которые, кроме них, оказываются никому из исследователей не известны. Причем А. Гейфман ссылается не на сам источник, а на сведения о нем Ю. Фильштинского. Это дало основание израильскому историку Л.Г. Прайсману выразить свое скептическое отношение к самому факту существования мемуаров А.С. Лопухина. Впрочем, похищение Варвары Лопухиной и последующая затем сдача ее отцом Е.Ф. Азефа не могли не быть связаны между собой. Отсутствие мемуаров А.А. Лопухина не опровергает концепции Ю. Фильштинского, хотя и бросает тень на научную принципиальность самого исследователя.

По мнению Л.Г. Прайсмана, А.А. Лопухин мстил не столько министерству внутренних дел, сколько Е.Ф. Азефу. Двойная игра агента Департамента полиции стоила тому директорского кресла. А.А. Лопухину не могли простить того, что он не мог воспрепятствовать убийству революционерами великого князя Сергея Александровича. С точки зрения Л.Г. Прайсмана, к бывшему директору Департамента полиции пришло запоздалое прозрение.

В правомонархическом спектре русской эмиграции утвердился взгляд, согласно которому революционные террористические организации в России кооптировались главным образом из евреев. Такой взгляд популяризировал, в частности, харбинский историк В.Ф. Иванов.

В рассуждениях А.И. Спиридовича также прослеживаются черносотенные мотивы. Согласно мнению жандармского генерала, в террористические организации шли, прежде всего, представители еврейской молодежи.