56640 (Афины под владычеством турок и разрушение Парфенона), страница 3

Временное пребывание венецианцев в Афинах нанесло древностям города невозместимый ущерб и повергло народ в новые бедствия. Лишь науке поход Морозини принес кое-какую пользу. Венецианские инженеры Вернеда и Сан Феличе составили более точный план Акрополя и города, опубликованный в книге Фанел-ли «Atene Attica». Здесь он коснулся в немногих чертах эпохи франкских герцогов.

Судьбы Греции во время владычества франков получили некоторое освещение еще в 1657 году в «Истории Константинопольского царства при французских королях», бессмертного Дю-Кан-жа, положившего основание всем нашим познаниям о средневековой Византии. Удивительно, что вслед затем французы надолго отказались от этой области исследования, особенно от изучения Афин, надолго уступив ее другим народам, прежде всего англичанам. Со времен Бэкингема и Арон деля в Англии увлечение собиранием греческих древностей стало всеобщим; еще в начале нашего века эта страсть нашла себе выражение в расхищениях Эль-джина. Богатые лорды посылали в Грецию и на Восток агентов или сами предпринимали туда путешествия, как, например, лорд Клэрмонт, для которого Ричард Дальтон в 1749 году срисовывал афинские памятники и изваяния.

Плодом усилий даровитых художников Стюарта и Реветта, с 1751 г. занимавшихся изучением города, был их замечательный труд «Афинские древности». Сюда надо присоединить также исследования, совершенные по почину основанного в 1734 году в Лондоне кружка дилетантов и собранные в 1776 г. в «Путешествиях по Греции» Чендлера. Труды английских ученых продолжаются и в XIX веке. Греция, окружившая имя Байрона культом благодарности, не сможет забыть так скоро заслуги также таких людей, как Мартин Лик и Джордж Финлей.

Так пробудилась в человечестве любовь к Афинам благодаря науке, ставшей могучей силой. Перед глазами всех людей, чутких ко всему высокому и прекрасному, она раскрыла чудную картину былого великолепия города, которому мир обязан самыми тонкими сторонами своего просвещения. Образованные страны пережили как бы второе возрождение эллинизма, ставшее зарей действительного освобождения Греции.

4. Но много еще времени прошло с возвращения рассеянных по миру афинян на родину в 1690 году, пока пробил желанный час освобождения. Население города сократилось до восьми-девяти тысяч душ, но, по свидетельству новогреческих историков, город стал понемногу оправляться и принимал деятельное участие в духовном возрождении эллинов.

К счастью, Афин не коснулись бури, вызванные в 1770 году попыткой России освободить Морею, когда албанцы, призванные турками, бесчеловечно опустошили Элладу и Пелопоннес. Со времен Екатерины II получает веское значение в мировой политике и становится в определенные отношения к восточному вопросу монархия Петра Великого, вновь возникший колосс византийского цезаризма в славянской форме. Отныне восточный вопрос не может быть решен без участия России. Все надежды эллинов обратились к этой державе, смертельной ненавистнице Турции и естественной защитнице греческой национальности уже по общности религии. В этой войне Россия приобрела некоторые части Крыма и право свободного плавания по турецким морям, но по Ку-чук-Кайнарджийскому миру 1774 года она оставила греков под игом турецкой неволи. Однако иго это стало несколько легче по мере того, как Турция ослабевала. Греки богатели от прибыльной торговли; паруса торговых судов, принадлежащих греческим городам, покрывали Средиземное море.

К XVIII веку относится пробуждение национального духа Греции. Многочисленные школы в стране и за границей поддерживали сознание ее единства. В 1812 году в самих Афинах возникло патриотическое общество любителей муз, дозволенное турками, не понимавшими его значения. Таким образом афиняне, сами того не предполагая, опровергли представление Бетховена, в «Афинских развалинах» которого, написанных в том же году, Минерва, пробудившись от двухтысячелетнего сна, с ужасом бежит из угнетенного турками города и находит разбежавшихся муз в Венгрии, Германии и Галлии.

Либеральные идеи, порожденные американской войной за независимость и французской революцией, переворот, совершенный в устаревшем деспотическом строе Европы Наполеоном, национальное движение среди порабощенных этим победителем и включенных в состав его гигантской монархии народов и, наконец, деятельность тайного патриотического общества Гетерии — таковы были моменты, подготовившие греческое восстание 1821 года.

Какого взгляда ни придерживаться относительно неизбежного воздействия долговременного рабства на нравственный характер угнетенного народа, необходимо, однако, признать, что война эллинов за освобождение явила изумленному миру зрелище истинного героизма. Жертвами и подвигами великой любви к родине, напомнившей патриотизм древних эллинов в борьбе против персов, греки завоевали уважение Европы и право продолжать историю Эллады в качестве свободного народа.

Во время этой ожесточенной борьбы счастливая звезда по-прежнему хранила Афины, хотя именно теперь пришлось городу подвергнуться опасности совсем исчезнуть с лица земли. 10 июня 1822 года восставшие афиняне заставили турок сдаться. 366 лет прошло с тех пор, как крепость Кекропса была в последний раз в руках греков. Но в роковом 1827 году, после падения Миссолунги, турки возвратились, и греческий гарнизон сдался им 5 июня. Афины были в это время так же пустынны, как после ухода венецианцев с Морозини. Когда затем кровожадный египтянин Ибрагим-паша был принужден европейскими державами очистить опустошенную Грецию, и изгнанные афиняне стали с 1830 года понемногу возвращаться в родной город, он был почти совершенно уничтожен. Лишь 31 марта 1833 года турецкий гарнизон навсегда покинул Акрополь.

До сих пор (1886) в Афинах живы люди, бывшие свидетелями этого исторического события. Вид Пропилеев, сохранившихся еще до их времени в форме замка Аччьяйоли, мог заставить их или другого знакомого с историей грека представить себе в этот момент удаление последнего франкского герцога из Акрополя, сравнив его с последним выступлением турок, и провести параллель между тем и другим иноземным игом. В 1833 году, когда афиняне получили от магометан свой родной город в виде кучи развалин, их приговор был бы, конечно, на стороне франков. Впоследствии этот взгляд изменился.

И недовольство современных эллинов тем, что родине их суждено было два раза пережить чужестранное владычество, и желание изгладить всякую память об этом вполне понятны. Но и франкское и турецкое господство суть моменты исторической жизни Греции, которые невозможно исключить из ее истории и уничтожить, как франкскую башню, замок Аччьяйоли и минарет на Акрополе.

Ни один вдумчивый историк не признает за политическими созданиями франков в Элладе большого культурного значения, но он найдет также, что современные греки глубоко неправы, видя в латинянах только тиранов. Они забывают, что франки вернули Афины и Элладу к исторической жизни и в известной степени способствовали их благосостоянию; быть может, Греция обязана им тем, что не сделалась провинцией какой-нибудь монархии варваров — болгар или албанцев. Во всяком случае, они восстановили ее сношения и связи с Западом, и потому средневековое господство французов и итальянцев над Грецией должно считаться, по крайней мере, одним из моментов, обусловивших приобщение эллинов к европейской культуре.

Несомненно, что франки раздробили Грецию и ослабили обще-эллинское национальное сознание. Поэтому нельзя не согласиться с мнением новогреков, утверждающих, что, наоборот, турецкое владычество, несмотря на тягость, сопровождалось положительной стороной для эллинов. Ибо лишь оно возвратило им единство, хотя это было лишь единство рабства, и тем положило основание их позднейшему национальному возрождению.

Вот почему новогреческие историки смотрят с меньшей ненавистью на турецкие времена, чем на эпоху латинян. Между тем как последние, близкие им по происхождению, религии и образованию, действовали разлагающим образом на внутреннюю жизнь их общества и церкви, эллинов со стороны азиатов постигла лишь обычная печальная участь бессильных народов — ничего, кроме заурядного рабства. Если бы османы, подобно арабам в Испании, оставили в Греции памятники своеобразного восточного просвещения, они обогатили бы историю Греции еще одной привлекательной картиной культурного уклада, и турецкая эпоха нашла бы сочувствующих ей историков, как нашли таковых мавры в современной Испании. Но этот грубый, неспособный к высшему развитию народ не оставил в Элладе иных воспоминаний, кроме памяти о его жестоком гнете, и самый мягкий приговор о турках, как владыках Греции, во всяком случае, должен быть лишь отрицательным и весьма умеренным; я предложил бы перефразировать для этого суждение Кассиодора о деятельности готов в Италии.

Одной заслуги перед Афинами нельзя отрицать за турками, как и за франками: они пощадили памятники древности. Значительнейшие перемены, совершенные ими, ограничиваются переделкой Парфенона в мечеть и постройкой бастионов, жертвой которых пал в 1687 году храм Нике. Кроме того, в 1778 году воевода Хазеке обнес город стенами, для чего потребовалось снести некоторые античные сооружения, как портал водопровода Адриана и мост через Илисс. До этого времени в Афинах не было городских стен; путешественники Велер и Саон о них не упоминают.

Впечатление, произведенное афинскими памятниками еще на Могамета II, служило им защитой; правда, он ценил в них не остатки эллинской культуры, а просто красивые здания. Хотя такое понимание трудно предположить в его преемниках, никогда не посещавших славного города и едва ли помнивших о его существовании, но были другие обстоятельства, хранившие афинские древности. Турки-османы в Афинах в качестве народа вполне варварского не имели к истории Греции никаких отношений и были лишены всякого понимания памятников высшего расцвета человеческого гения; но красота сохранившихся храмов и развалин внушала им все-таки уважение. Ни немногочисленные магометане, проживавшие в Афинах, ни часто сменявшиеся наместники не имели нужды возводить здесь большие постройки и, стало быть, разрушать древние сооружения. Они и не подумали об улучшении общественного строя. «Османы в Греции ничего не разрушили, ничего не восстановили, ничего не создали», — заметил Ламар-тин. Это обстоятельство — столь благоприятное для памятников афинских — может быть объяснено главным образом вялостью турок, так сильно отличающей их от арабов. Линней, перечисляя признаки азиатского турка, или не заметил этой черты, или же считал ее составной частью меланхолического темперамента.

18 сентября 1834 года Афины были объявлены местопребыванием греческого правительства. Выбор мог одно время легко пасть на Навплию или Коринф, и предпочтение Афин вызывало порицания и даже насмешки над этим капризом антиквария. Но Афины стали столицей Греции так же не случайно, как и Рим был сделан резиденцией первого короля воссоединенной Италии. Священное имя Афин сделало необходимым этот выбор, хотя мир античного эллинизма отжил свой век. Этого требовали от нового поколения исторические воспоминания, руины, древняя твердыня богов — Акрополь. Можно сказать: Афина-Паллада сделала свой город столицей новой Греции. Он мог возродиться к новой исторической жизни лишь потому, что был еще цел ее Парфенон, потому что здесь пережили многовековое забвение другие свидетели великого прошлого, памятники, которых в Афинах было больше, чем в каком-либо другом греческом городе. Последний великий филэллин, новый Адриан, Людвиг Баварский, понял голос ангела-хранителя Афин, и в этом его великая заслуга.

Шесть столетий пролетело с тех пор, как в Афины торжественно въехал первый франкский герцог; 1 января 1835 года совершился въезд первого немецкого государя, носившего то же имя Оттона Не завоевателем являлся он, но первым королем, избранником эллинов. Город он нашел в развалинах. Никогда, ни во времена Синезия, ни при Михаиле Акоминате, ни даже в 1690 году он не был в таком жалком состоянии. Бедное население его — возвратившиеся из изгнания граждане и другие греки — ютилось в глиняных хижинах среди развалин церквей, домов, улиц и античных руин

Воскресение греческого народа из его исторической могилы было зрелищем беспримерным в жизни человечества. Эллины, подобно внезапно воскресшим эфесцам, тоже никак не могли освоиться с переменившейся культурой. В этом новом существовании руководителем и наставником Греции был Запад.

Принимая во внимание безграничное истощение Греции, должно признать, что процесс ее приобщения к благам цивилизации совершился поразительно быстро. Это особенно относится к Афинам, — в наши дни наряду с Римом старейшей и в то же время младшей, если считать от ее возрождения, столице. Прошло лишь 53 года со въезда короля Оттона, и Афины теперь — чего не было со времен римского владычества — представляют собой город с населением в 100 ООО человек, самый большой и красивый в Греции; если не Софоклу и Пиндару, то всякому византийцу он показался бы счастливым и многолюдным. Со своими широкими площадями, улицами и дворцами из пентелийского мрамора он протянулся вплоть до подножия Ликабетта через Илисс и Ке-фисс, а порт его, Пирей, сделался сам оживленным городом.