54046 (Последние страницы истории романовской монархии), страница 4

В то время как заработная плата у массы поднялась всего на 50% и лишь у некоторых категорий на 100 --200%, цены на все продукты возросли на 100 –500%. По данным, собранным больничной кассой завода «Треугольник», заработок рабочего до войны, считая посуточно,

был: теперь же:

Чернорабочего 1 руб.—1 руб. 25 коп. 2. 50 коп.—3 руб.

Слесаря 2—2.50 4—5 руб.

Монтера 2—3 5—6 руб.

В то же время и стоимость предметов потребления рабочего изменилась следующим невероятным образом:

были: теперь же:

Угол 2—3 руб. в месяц 8—12 руб.

Обед (в чайной) 15—20 коп. 1—1.30 руб.

Чай 7 коп. 35 коп.

Сапоги 5—6 руб. 20—30 руб.

Рубаха 75—90 коп. 2.50—3 руб.

Но помимо тяжелого экономического положения, «политическое бесправие» рабочих сделалось за последнее время совершенно «невыносимым и нетерпимым». Запрещение рабочих собраний… закрытие профессиональных организаций, преследование активных деятелей заводских больничных касс, приостановление рабочих органов и печати и пр. – заставляют рабочие массы, руководимые в своих действиях и симпатиях наиболее сознательными и уже революционизировавшимися элементами, резко отрицательно относится к правительственной власти и протестовать всеми мерами и средствами против дальнейшего продолжения войны» (там же, с. 127, 131-132).

Сведения полиции о намечаемом «кадетском наступлении» в Думе оказались верными.

Два дня спустя (1 ноября) лидер конституционно-демократической партии Народной свободы П. Милюков произнес речь, всколыхнувшую не только обитателей Таврического дворца, но и всю Россию (знаменательно, что оратора кадетов поддержал ярый монархист В.В. Шульгин). «Речи ораторов этого дня были запрещены для печати, и это устроило им самую широкую рекламу. Не было министерства и штаба в тылу и на фронте, в котором не переписывались бы эти речи, разлетевшиеся по страны в миллионах экземпляров. Этот громадный отзвук сам по себе превращал парламентское слово в штурмовой сигнал и являлся красноречивым показателем настроения, охватившего всю страну. Теперь у этого настроения был лозунг, и общественное мнение единодушно признало 1 ноября 1916 г. началом русской революции» (Страна гибнет сегодня, с. 12).

Оставим на совести П. Милюкова определение им даты «начала русской революции» (хотя, пожалуй, в данном утверждении есть некий резон применительно к началу открытого выступления кадетов как против самого Николая II, так и против самодержавной формы правления) и констатируем несомненно революционизирующее значение произнесенных речей, которые, по сообщению современного исследователя, «в десятках копий расходились по стране. В Петрограде цена за один экземпляр речи доходила до 3 рублей, в провинции – до полутора рублей. Многие переписчики вставляли в текст целые абзацы «от себя», так что копия речи становилась зачастую раз в десять радикальнее и острее самого выступления» (Алексеева И.В. Указ. соч., с. 230).

Что же такого было произнесено в Госдуме 1 ноября 1916 года? Приведем некоторые выдержки из речи П. Милюкова: «Господа члены Государственной Думы. С тяжелым чувством я вхожу сегодня на эту трибуну… Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе… (Голоса: «Верно».), ибо по отношению к этой власти и попытки исправления, и попытки улучшения, которые мы тут предпринимали, не оказались удачными. …Мы говорим правительству, как сказала декларация (Прогрессивного) блока: мы будем бороться с вами, будем бороться всеми законными средствами до тех пор, пока вы не уйдете. Говорят, что один член совета министров, услышав, что на этот раз Государственная Дума собирается говорить об измене, взволнованно воскликнул: «Я, быть может, дурак, но я не изменник». (Смех.) Господа, предшественник этого министра был несомненно умным министром, так же как предшественник министра иностранных дел был честным человеком. Но их теперь ведь нет в составе кабинета. Так разве же не все равно для практического результата, имеем ли мы в данном случае дело с глупостью или изменою?

Когда вы целый год ждете выступления Румынии… а в решительную минуту у вас не оказывается ни войск, ни возможности быстро подвозить их… и, таким образом, вы еще раз упускаете благоприятный момент нанести решительный удар на Балканах, -- как вы назовете это: глупостью или изменой? (Голоса слева: «Одно и то же».) Когда, вопреки нашим неоднократным настаиваниям, начиная с февраля 1916 г. и кончая июлем 1916 г., причем уже в феврале я говорил о попытках Германии соблазнить поляков и о надежде Вильгельма получить полумиллионную армию, когда, вопреки этому, намеренно тормозится дело… а враг наш, наконец, пользуется нашим промедлением, -- то это: глупость или измена? (Голоса слева: «Измена».) Выбирайте любое. Последствия те же.

Когда со все большею настойчивостью Дума напоминает, что надо организовать тыл для успешной борьбы, а власть продолжает твердить, что организовать – значит организовать революцию, и сознательно предпочитает хаос и дезорганизацию – что это: глупость или измена? (Голос слева: «Измена». Аджемов: «Это глупость». Смех.) Мало того. Когда на почве общего недовольства и раздражения власть намеренно занимается вызыванием народных вспышек – потому что участие департамента полиции в последних волнениях на заводах доказано, -- так вот, когда намеренно вызываются волнения и без порядки путем провокации и при этом знают, что это может служить мотивом для прекращения войны, -- что это делается сознательно или бессознательно?

Когда в разгар войны «придворная партия» подкапывается под единственного человека, создавшего себе репутацию честного у союзников (шум) и когда он заменяется лицом, о котором можно сказать все, что я сказал раньше, то это (Марков 2-й: «А ваша речь --глупость или измена?»)… Моя речь – есть заслуга перед родиной, которой вы не сделаете. Нет, господа, воля ваша, уж слишком много глупости. (Замысловский: «Вот это верно».) Как будто трудно объяснить все это только одной глупостью. …

Мы имеем много, очень много отдельных причин быть недовольными правительством. Если у нас будет время, мы их скажем. И все частные причины сводятся к одной этой: неспособность и злонамеренность данного состава правительства. (Голоса слева: «Верно!») Поэтому, господа, во имя миллионов жертв и потоков пролитой крови, во имя достижения наших национальных интересов, во имя нашей ответственности перед всем народом, который нас сюда послал, мы будем бороться, пока не добьемся той настоящей ответственности правительства, которая определяется тремя признаками нашей общей декларации: одинаковое понимание членами кабинета ближайших задач текущего момента, их сознательная готовность выполнить программу большинства Государственной Думы и их обязанность опираться не только при выполнении этой программы, но и во всей их деятельности на большинство Государственной Думы. Кабинет, не удовлетворяющий этим признакам, не заслуживает доверия Государственной Думы и должен уйти (Шумные аплодисменты.)» (цит. по: Резанов А.С. Штурмовой сигнал П.Н. Милюкова. Париж, 1924, с. 45-46, 58-61).

Все понимали, что пафос этой речи был обращен не к правительству, а к царю, к самому режиму самодержавия (тем более что свои вопросы П. Милюков задавал, повернувшись лицом к царской ложе). Любой вариант ответа на вопрос: «Что это -- глупость или измена?» -- предполагал отречение Николая II. Не случайно в то время, когда П. Милюков раз за разом повторял перед думцами свой вопрос, за стенами Госдумы проходила рабочая демонстрация, организованная Центральным военно-промышленным комитетом (контролировавшимся октябристами) под лозунгом создания «правительства спасения страны».

Итак, наиболее активные члены Прогрессивного блока открыто бросили вызов «придворной партии», осознанно провоцируя верховную власть на репрессии. Ведь ЦК кадетов прекрасно знал, что аргументы в речи П. Милюкова буквально высосаны из пальца, но, по словам другого кадетского лидера П. Струве, «…партии нужна была инсинуация (политическая ложь); центральный комитет партии ее одобрил; и лидер ее, не затрудняя себя ни присягой, ни верностью, ни патриотизмом, ни стыдом, ни совестью, отравил ею сердца у миллионов людей» (цит. по: Ильин И.А. Собр. Соч., т. 2, кн. 2. М., 1993, с. 37).

Попытка членов правящей династии (великого князя Дмитрия Павловича, князя Феликса Юсупова-Сумарокова-Эльстон) совместно с крайне правыми силами в лице лидера черносотенного Союза Михаила Архангела В.М. Пуришкевича, прославившегося кличем «Бей жидов, спасай Россию», сохранить престиж царизма убийством (16 декабря) Г. Новых-Распутина цели не достигла. Напротив, она лишь спровоцировала Николая II на новые столкновения с Думой, хотя, как писал современник событий, «для всех и каждого было совершенно очевидно, что продолжение избранного государыней и навязанного ею государю способа управления неизбежно вело к революции и крушению существующего строя. Только такие слепые и глухие ко всему совершавшемуся люди, как столпы крайних правых… могли думать, что замалчиванием можно спасти положение, но люди, глубже вникавшие в события, ясно видели, что без очищения верхов, без внушения общественности доверия к верховной власти и ее ставленникам спасти страну (т. е. в данном контексте монархию) от гибели нельзя» (Гурко В.И. Царь и царица. Париж, б. Г. изд., с. 99).

О том же, правда, в менее резкой форме писал 25 декабря Николаю II его родственник: «Как это ни странно, но мы являемся свидетелями того, как само правительство поощряет революцию. Никто другой революции не хочет. Все сознают, что переживаемый момент слишком серьезен для внутренних беспорядков. Мы ведем войну, которую необходимо выиграть во что бы то ни стало. Это сознают все, кроме твоих министров. Их преступные действия, их равнодушие к страданиям народа и их беспрестанная ложь вызовут народное возмущение. Я не знаю, послушаешься ли ты моего совета или же нет, но я хочу, чтобы ты понял, что грядущая русская революция 1917 года явится прямым продуктом усилий твоего правительства. Впервые в современной истории революция будет произведена не снизу, а сверху, не народом против правительства, но правительством против народа» (Великий князь Александр Михайлович. Указ. соч., с.153).

О том, что «в терновом венке революций» грядет 1917 год, говорили в России все. Правда, при этом понимая, что такое революция, по-разному – в диапазоне от бунта до дворцового переворота.

И вот 1917 год наступил. Судьба Николая II и самодержавия (но пока еще не монархии), по сути, была уже предрешена. Как свидетельствовал П. Милюков, «в обществе широко распространилось убеждение, что следующим шагом, который предстоит в ближайшем будущем, будет дворцовый переворот при содействии офицеров и войска. Мало-помалу сложилось представление и о том, в чью пользу будет произведен этот переворот. Наследником Николая II называли его сына Алексея, а регентом на время его малолетства – вел. кн. Михаила Александровича. …(Генерал Крымов) в начале 1917 г. обсуждал в тесном кружке подробности предстоящего переворота.

В феврале уже намечалось его осуществление. В то же время другой кружек, ядро которого составляли некоторые члены бюро Прогрессивного блока с участием некоторых земских и городских деятелей, ввиду очевидной возможности переворота, хотя и не будучи точно осведомлен о приготовлениях к нему, обсуждал вопрос о том, какую роль должна сыграть после переворота Государственная Дума… Значительная часть членов первого состава Временного правительства участвовала в заседаниях этого второго кружка; некоторые, как сказано выше, знали и о существовании первого…» (страна гибнет сегодня, с. 14).

Лидер партии кадетов знал что писал, поскольку сам принимал непосредственное участие в описываемом им заговоре с целью совершения, по его же словам, «дворцового переворота при содействии офицеров и войска». То есть налицо был традиционный российский верхушечный заговор для насильственной, если понадобится, смены монарха. По-видимому, сохранялась и традиция английского участия в подготовке такого дворцового переворота. Но ни о какой социально-политической революции, о коренной смене государственного строя заговорщики и не помышляли.

Сам же заговор против Николая II готовился вполне профессионально. К этому выводу склоняют размышления как о причинах внезапного обострения продовольственно-топливного кризиса именно в столице, где он по логике вещей должен был бы проявиться в последнюю очередь, так и о порожденной им стихийности народных волнений, начавшихся в Петрограде 23 февраля – всего за несколько дней до предполагавшегося открытия 27 числа того же месяца сессии Госдумы (деятельность которой царь приостановил еще в конце 1916 года).

Поскольку заговоры с целью совершения дворцового переворота, как свидетельствует исторический опыт, не предполагают привлечения к участию в нем широких слоев населения, то вполне можно предположить, что стихийные волнения в очередях за хлебом должны были лишь послужить предостережением Николаю II, заявившему ранее (10 февраля) председателю Госдумы М.В. Родзянко: «что касается настроения Думы, то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, то она будет распущена» (цит. по: Родзянко М. В. крушение империи. Харьков, 1990, с. 212-213).

Впрочем, император, вероятно, решил не дожидаться «резких выступлений» в Госдуме и сыграть на опережение, обезглавив брожение народного недовольства на улицах Петрограда. М. Родзянко вспоминал: «В ночь с 26 на 27 февраля мною был получен указ о перерыве занятий Государственной думы, и, таким образом, возможности мирного улаживания возникшего конфликта был положен решительный предел, и тем не менее, дума подчинилась закону, все же надеясь найти выход из запутанного положения, и никаких постановлений о том, чтобы не расходиться и насильно собираться в здании, не делала.