14502-1 (Царствование Александра I: либеральные начинания и консервативный слом), страница 2

3. Н.М.Карамзин (1766-1826).

Наметившаяся в начале 20-х гг. XIX в. консерватизация российской политики приводит постепенно и к изменению состава царского окружения: «пионеров либеральных идей», группировавшихся вокруг Сперанского, сменяют, по выражению тогдашнего публициста, «правоверные» — «сторонники древних обычаев деспотического правления и фанатизма». Рупором последних становится Карамзин, официальный историограф, создатель 12-томной «Истории государства российского». Он с резкой критикой обрушивается на проекты Сперанского, объявляя их «ложными» и «опасными». Карамзин пользуется благосклонной поддержкой великой княгини Екатерины Павловны, младшей сестры Александра I. По ее просьбе им была написана «Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (1810), провозглашавшая незыблемость самодержавной системы. В 1811 г. с ней знакомится и сам Александр I. В это же время он сближается с Ж. де Местром, завсегдатаем салона М.А.Нарышкиной, гражданской жены императора. Вскоре он становится его ближайшим советником, и не только выполняет его конфиденциальные поручения, но и редактирует документы, выходящие из-под монаршего пера. Влияние Местра привело и к отставке Сперанского.

Остановимся прежде на воззрениях Карамзина. Автор «Записки», третируя Сперанского, утверждает, что составленный им проект Уложения - всего лишь «перевод Наполеонова Кодекса». «Какое изумление для россиян! - патетически восклицает Карамзин. - Какая пища для злословия! Благодаря Всевышнего, мы еще не подпали железному скипетру сего завоевателя, - у нас еще не Вестфалия, не Итальянское королевство, не Варшавское герцогство, где Кодекс Наполеонов, со слезами переведенный, служит Уставом гражданским. Для того ли существует Россия, как сильное государство, около тысячи лет? Для того ли около ста лет трудимся над сочинением своего полного Уложения, чтобы торжественно пред лицом Европы признаться глупцами и подсунуть седую нашу голову под книжку, слепленную в Париже 6-ю или 7-ю экс-авдокатами и экс-якобинцами?». Да и что другого, кроме «подражания», иронизирует он, намекая на «канцелярскую» карьеру Сперанского, можно ожидать от «законодателя», который славится «наукою письмоводства более, нежели наукою государственною». Политической «незрелостью» он признает саму мысль об ограничении самодержавной власти. Так, приведя тезис Сперанского о праве любого министра отказываться скреплять своей подписью указ императора, если он расходится с его «мыслями», Карамзин с негодованием вопрошает: «Следственно, в государстве самодержавном министр имеет законное право объявить публике, что выходящий указ, по его мнению, вреден?». Для него подобная практика равносильна толчку, приводящему к распадению российской государственности. Ограничить самодержавие – значит, лишить ее будущности. Отсюда политическое кредо Карамзина: «Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для ее счастья...». А потому от законодателя он требует «более мудрости хранительной, нежели творческой». «Самодержавие основало и воскресило Россию», - такова историческая истина. Прошлое же подтверждает и другое: стоит лишь изменить ее «Государственный Устав», она тотчас гибнет, распадаясь на «многие и разные» части.

Карамзин вовсе не закрывает глаза на недостатки самодержавного правления, однако относит их к личности монарха, а не к сущности монархической системы. На его взгляд, «зло» самодержавию наносили и Петр I, и Екатерина II чрезмерно увлекаясь «подражанием» Западу. Особенно он недоволен Павлом, который «считал нас не подданными, а рабами» и «легкомысленно истреблял долговременные плоды государственной мудрости », «Неудовольствие» вызывают у него и «постановления Александрова царствования»: они «потрясают основу империи», делают «сомнительным» ее будущее.22 Лишь укрепляя самодержавие, можно достичь могущества России. Это и была цель Карамзина. С именем историка связано становление традиции русского политического консерватизма.

4. Заметное влияние на укрепление русского консерватизма оказал и Ж. де Местр (1754-1821), титулярный представитель сардинского короля при императорском дворе в Петербурге. Плодовитейший автор, он с редкой настойчивостью проводит идеи, которые, говоря словами В.С.Соловьева, на полвека предваряли «худшие крайности дарвинизма».В своей политической теории он исходит из того, что все так называемые «естественные гражданские права», а именно свобода, равенство, братство суть лишь утопии, кои не существуют в действительности. Нигде в мире невозможно встретить применение «либерального и гуманного закона справедливости». «В общей экономии природы, -заявляет Местр, - одни существа неизбежно живут и питаются другими. Основное условие всякой жизни - то, что высшие и более сильные организмы поглощают низшие и слабые». То же наблюдается и в отношениях между государствами. Поэтому каждое из них в интересах самосохранения должно «блюсти свое единство и целость», тщательно избегая всего того, что способно ввергнуть его в пучину бедствий и испытаний. Первейшим фактором в достижении этой цели служит умение «руководиться одной разумной волей, следовать одной традиционной мысли». Только так достигается господство одних наций над другими, причем не обязательно только политическими средствами. К примеру, господство Франции над остальной Европой, по мнению Местра, достигается «двумя орудиями» - языком и прозелитизмом, стремлением непременно обратить в свою веру других. «Мощь, я чуть было не сказал монархическая власть, французского языка, - пишет он, - очевидна: в крайнем случае, можно лишь притвориться сомневающимся. Что же касается духа прозелитизма, то он знаком как солнце: от торговки модными нарядами до философа - у всех это выдающаяся черта национального характера». Своим существованием он обязан католической церкви, обладающей качествами, соответствующими человеческой натуре: доблестью, образованностью, благородством и богатством.

Совсем в другом свете рисовалась Местру Россия. В своих записках и «письмах», предназначавшихся для Александра I, он доказывает, что православие, в отличие от католицизма, никогда не представляло собой «охраняющей и защищающей силы», оттого оно и не влияло на «нравственное возрастание» народа. Русские еще не перешли грань, отделяющую варварство от цивилизации. Они невежественны и не сознают пользы научного образования. Этим обусловлен раскол общества, вызванный реформами Петра I. Местр упрекает царя за насаждение европеизма. Продолжением той же ошибочной политики он считает учреждение российских университетов, совпавшее по времени с начальным периодом царствования Александра I. Он пугает власти тем, что университеты станут разносчиками «разрушительной философии» XVIII в. и расплодят новых «Пугачевых», ничего не дав для славы и возвышения России.

Между тем, продолжает Местр, «русские могут быть первой нацией в свете, даже не имея никакого таланта к наукам». Ведь сумели же римляне «недурно» показать себя всему миру, ничего не смысля «ни в искусствах, ни тем паче в математике». «...Ибо первая нация, - пишет он, - есть, несомненно, та, которая счастливее всех в своем отечестве и страшнее для всех других народов». Относительно первого пункта Местр выражает согласие, что счастье народа неотделимо от свободы, но свобода, на его взгляд, никогда не достигается с помощью революций, а «всегда была даром королей». Зато по второму пункту он высказывается с полной определенностью: Россия – это, прежде всего, «военная нация», и ее господство в мире зависит от того, насколько правящая государством власть спаяна с «духом народа», с «одушевляющим» его чувством патриотизма.

Только опора на народный патриотизм легитимирует власть, придает ей монархический характер, избавляя от необходимости составлять «общечеловеческие конституции» и прочие правовые «фикции». Местр убежден, что всякая конституция есть всего лишь «лоскут бумаги» и «не имеет престижа и власти над людьми». «Она слишком известна, слишком ясна, на ней нет печати помазания, а люди уважают и повинуются активно в глубине сердца только тому, что сокровенно, таким темным и могучим силам, как нравы, обычаи, идеи, господствующие над нами без нашего ведома и согласия». К таким темным и могучим силам относится и патриотизм — колыбель одновластия, монархии.

В общем итоге суть деместрианства сводится к следующему: государство усиливается не просвещением народа, а соответствием его глубинным традициям и обычаям - духу народа. Это не договор власти с обществом, а выражение единящей воли нации, которая воплощается в личности монарха. Перед нами фактически зародыш теории официальной народности, ставшей идеологией посталександровской эпохи.

Список литературы

Замалеев А.Ф. Учебник русской политологии. СПб. 2002.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://nicbar.narod.ru/