3931-1 (О времени прикрепления сельских рабов к имению в римской империи)

О времени прикрепления сельских рабов к имению в римской империи

К вопросу об использовании памятников римского права в качестве исторического источника

Коптев А.В.

Юридическое прикрепление сельских рабов к имениям в Римской империи никогда специально не рассматривалось как самостоятельная проблема. В основном этого вопроса касались исследователи, занимавшиеся позднеримским колонатом. А поскольку общепризнанно, что в сельском хозяйстве Поздней империи прикрепление сельского населения к земле выразилось прежде всего в складывании зависимого колоната, то рабству в этой связи обычно отводилась второстепенная роль. Видимо, поэтому в исследовании колоната юридическое прикрепление колонов к имению считается важным рубежом в развитии этого института, тогда как при изучении рабства подобный рубеж выступает сильно размытым и ему не придают столь большого значения. Между тем во многих работах рабству отводится важная роль в сельском хозяйстве IV в.¹ Как подчеркивается в недавних исследованиях позднеантичного рабства рабовладельческие отношения сохраняли немалое значение во многих сферах жизни Империи вплоть до времени Юстиниана². Это неизбежно возвращает нас к уже ставившемуся в литературе вопросу: имеем ли мы дело все с тем же античным рабством, не изменило ли позднеантичное рабство свою природу, не приобрели ли отношения господина и раба новые черты, неизвестные в прежнюю эпоху³? И здесь следует обратить внимание на сельских рабов, юридический запрет продажи которых без имений привел к тому, что они, оставаясь по статусу рабами, фактически превратились в род крепостных, близких к колонам⁴.

Вопрос о времени установления прочной связи сельских рабов с имением в Римской империи генетически связан с проблемой причин их прикрепления к имению. Одни исследователи ищут причину прикрепления сельских рабов (как, впрочем, и колонов) к имению в необходимости повысить эффективность действия налоговой системы. Причем само прикрепление рассматривается ими как мера, отвечающая не более чем конкретным практическим запросам внутренней политики. Как и подобная мера в отношении колонов, эта тоже не сразу утвердилась в практике, поэтому правительство было вынуждено время от времени (вплоть до CI.XI.48.7 – 371 г.) повторять запрет продажи сельских рабов без земли⁵. Очевидна зависимость этой точки зрения от господствующей в современной литературе о колонате концепции фискальных причин прикрепления сельского населения Поздней империи⁶.

Другая точка зрения имеет основой давнюю традицию представлять движение от античности к средневековью как эволюцию рабства в крепостничество или сходную с ним форму зависимости. Предпосылку прикрепления сельских рабов к имению в этом случае усматривают в постепенном вызревании их наследственной связи с обрабатываемой ими землей⁷. А непосредственную причину юридического закрепления этой связи видят в недостатке рабочей силы⁸. Но и при этой исходной посылке возможны разные решения нашего вопроса. А. Джоунз рассматривал появление острой потребности в рабочей силе в свете гипотезы о резком сокращении притока военнопленных в эпоху Поздней империи, что, по его мнению, и вынудило Диоклетиана прикрепить свободных сельских держателей к земле, а Валентиниана I – запретить продавать сельских рабов без земли (CI.XI.48.7 – 371 г.)⁹. В работах Е.М. Штаерман прикрепление сельских рабов рассматривается как более сложный процесс, имеющий глубокие корни в развитии римской экономики II–III вв. Ее выводы вкратце сводятся к следующему. Во II–III вв. как в сельском хозяйстве, так и в других отраслях экономики постепенно складывается устойчивый неразрывный комплекс "работник – средства производства"¹⁰. В сельском хозяйстве этот комплекс, состоящий из имения, орудий труда и работников, прежде всего рабов, составлял то понятие "имение с инвентарем", на которое ориентировались в своей практике юристы и которое во II–III вв. постепенно расширялось, вбирая в себя все новые категории обслуживающих имение лиц¹¹. Это расширение понятия "имение с инвентарем" на практике отвечало все большему распространению имений, отличавшихся от вилл, традиционных для классической эпохи римского рабовладения. Сельские рабы, будучи составной частью инвентаря имения, рассматривались – чем дальше, тем больше – как его неотъемлемая часть, без которой имение менее продуктивно и, соответственно, менее привлекательно для приобретения. Поэтому постепенно в праве распространяется негативное отношение к продаже имений без принадлежащих к ним рабов, которое со временем оформляется в ряде ограничений на продажу имений и сельских рабов отдельно друг от друга. Ко второй половине IV в. (CI.XI.48.7 – 371 г.) развитие этих ограничений вылилось в прямой запрет продавать сельских рабов отдельно от имений¹².

Таким образом, прикрепление сельских рабов к имению рассматривается в литературе как постепенный процесс, завершившийся во второй половине IV в. (371 г.). Начало этого процесса одни исследователи относят ко II–III вв., другие – к эпохе Диоклетиана и Константина. Концептуально это различие обусловлено разной оценкой причины принятия юридического запрета продажи сельских рабов без имения: в первом случае ее видят в недостатке рабочей силы вследствие падения производительности рабского труда¹³, во втором – главной причиной выступают фискальные интересы. Это нашло отражение и в разной трактовке используемых в качестве источника римских юридических текстов. В отличие от большинства исследователей, Е.М. Штаерман уже в юридических текстах II–III вв. находит предпослыки и признаки ограничения продажи сельских рабов без имения, или по крайней мере утверждения такого ограничения в качестве обычая.

"Возникновение и укрепление связи работника со средствами производства и с самим имением"¹⁴ Е.М. Штаерман рассматривает на материале разработки римскими юристами I–III вв. понятий "инвентарь", "оборудование", "имение с инвентарем" и "оборудованное имение". В специальной литературе обращено внимание на то, что проблема связи инвентаря с имением разрабатывалась римскими юристами применительно к легату, узуфрукту и аренде,– иными словами, эти понятия обслуживали юридические нужды, а значит, споры о составе instrumentum и fundus cum instrumento преследовали лишь цель буквально выполнить волю юридических сторон¹⁵. А. Штайнвентер подчеркивает, что юридическая формула fundus cum instrumento не использовалась, например, в практике продажи – при продаже имения инвентарь, если это в договоре специально не оговаривалось, не рассматривался как продающийся вместе с имением (Dig. 19.1.17 рг.; 2)^l6. По мнению же Е.М. Штаерман, "на деле за формальным моментом – требованием выяснения воли завещателя – определенно вырисовывается все усиливающееся убеждение в неразрывной связи работников с землей и средствами производства"¹⁷. "Постепенно развивается представление о взаимосвязи рабочей силы с недвижимым имуществом... Алфен считал, что рабы не включаются в понятие инвентаря имения" (Dig. 33.7.12.2). Но со временем утверждается противоположное мнение, согласно которому завещание имения с инвентарем предполагает передачу наследнику и находящихся в имении людей, которые включаются в понятие инвентаря (instrumentum)¹⁸.

Обратим, однако, внимание на то, что мнение, согласно которому рабы должны считаться составной частью инвентаря имения, появляется у юристов не во II–III вв., а уже в I в. до н.э.– I в. н.э., т. е. одновременно с противоположным мнением Алфена¹⁹. На юриста I в. н.э. Сабина ссылается Ульпиан, утверждая, что "в инвентарь имения входит то, что приготовлено для получения, сбора, сохранения урожая... Для получения,– как например, люди, которые обрабатывают поле, и те, которые их заставляют работать или являются их начальниками; в число их входят вилики и надсмотрщики..." (Dig. 33.7.8)²⁰. В сходном контексте и для еще более широкого понимания инвентаря Ульпиан ссылается даже на учителя Алфена – Сервия Сульпиция (в изложении его учеников – Dig. 33.7.12.6 – цит. ниже). Это позволяет думать, что различное понимание юристами состава инвентаря имения не коренилось в развитии и изменении хозяйственной практики, а имело иную основу. Ульпиан сообщает, что Алфен исключал из состава инвентаря всех людей, "так как он считал, что ничто живое не является инвентарем"²¹. Тогда как, очевидно, Сабин и его сторонники (а еще раньше Сервий Сульпиций) считали инвентарем все, что необходимо для обработки имения, независимо от физической природы этого необходимого²². Иными словами, если одни понимали инвентарь узко как орудия труда²³, то другие доводили эту же мысль до логического завершения, включая в состав instrumentum также рабов и животных, не имевших наравне с неодушевленными предметами юридического лица и трактовавшихся как res (см. Gaius. Instit. II.13; 14а; 15), почему и можно было рассматривать их как инвентарь. Конечно, трактовка юристами рабов в качестве инвентаря, выражаясь современным языком, была определенной юридической условностью, доведением до формально-логического конца принципа отсутствия у раба каких-либо прав и принципа полноты распоряжения им господина (точно так же, как трактовка его в качестве res), что на практике имело множество различных ограничений. Поэтому, когда А. Штайнвентер попытался отыскать обозначение рабов в качестве инвентаря в неюридической литературе, то оказалось, что привлеченные им авторы (Cato I.5; Colum. I.8.8; XII.3; Val. Max. IV.4.6; Phaedrus IV.5. 24; Pallad. de agric. I.43) понятием "инвентарь" обозначали только сельскохозяйственные орудия²⁴. И только блестяще образованный Варрон, переписывавшийся с юристом Сервием Сульпипием Руфом (Gell. II.10), удачно сформулировал принцип деления инвентаря на vocale, semivocale et mutum (Varro, De r.r.I.17.1), который с позиций современных представлений о развитии римского рабства во II в. до н.э.– I в. н.э. выглядит как подготовленный социально-экономическим развитием эпохи. Говоря о рабах как об instrumenti genus vocale, Варрон, безусловно, имел в виду реальную рабовладельческую действительность производственных отношений в сельском хозяйстве. В то же время, чтобы такое определение возникло, было необходимо уже в I в. до н.э., наряду с узким значением instrumentum, устойчивое представление и о его расширительном толковании²⁵. И текст Варрона, упоминающий instrumenti genus vocale, сообщает о двух точках зрения на "средства, которыми возделывают землю" (Varro. De г.г.1, 17,1; agri quibus rebus colantur), как раз в соответствии с двумя мнениями юристов о составе понятия instrumentum fundi: "Одни разделяют эти вещи на две части: на людей и дополняющие людей вещи, без которых они не могут возделывать землю; другие – на три части, на три рода инвентаря: говорящий, бессловесный и немой; говорящий, к которому относятся рабы, бессловесный, к которому относятся волы, немой, к которому относятся телеги"²⁶. Очевидно, что здесь "дополняющие людей вещи, без которых они не могут возделывать землю" (adminicula hominum, sine quibus rebus colere non possunt) – это инвентарь в узком смысле слова, т.е. орудия труда и другие средства производства, естественно, что он не включал в себя отделенных от него homines. Сторонники же другого мнения применяли термин instrumentum ко всему, что связано с имением: в него – как genus instrumenti vocale – включались и те homines, которые были servi²⁷. Мы не знаем, заимствовал ли Варрон расширительное значение термина instrumentum из юридического языка, или же оба значения понятия "инвентарь" существовали в "естественном языке" и оттуда перешли в язык юристов. Однако очевидно, что в последнем они присутствовали еще в начальной стадии классической эпохи римской .юриспруденции и не исключали одно другого.

Это позволяет внести уточнения в одно важное положение Е.М. Штаерман. С течением времени, по ее мнению, понятие инвентаря расширялось и "в представлении юристов имение становилось все более сложным производственным целым с различными отраслями"²⁸. На практике такой процесс, видимо, действительно имел место. Однако вопрос о его отражении в сочинениях юристов II–III вв. представляется нам более сложным. Понятие instrumentum изначально имело два значения: широкое, включавшее все необходимое для обработки поля и сбора урожая (и даже для обслуживания работников), и узкое – то, что может считаться орудием. Не было никаких препятствий ко включению в широкое значение instrumentum всего соответствующего требуемой логике. Вполне возможно, что в сознании Сцеволы, Павла и Ульпиана с понятием instrumentum fundi связывалось большее количество разнообразных орудий и обслуживавших имение людей, чем в сознании их предшественников – Лабеона, Пегаса, Требатия. Они могли ставить вопрос о включении в instrumentum таких категорий имущества и людей, о которых до их времени не возникало необходимости задумываться. Однако решался этот вопрос строго в соответствии с тем логическим представлением о составе instrumentum fundi, которое принимал данный юрист. А правовая теория вполне позволяла расширять состав понятия instrumentum fundi до установленных формальной логикой пределов и без учета эволюции реальных отношений в производстве. Границы этих пределов не раздвигались приходом латифундиального хозяйства на смену рабовладельческим виллам, в этом не было необходимости: в римском праве параллельно с понятием fundus cum instrumento разрабатывалось более широкое понятие fundus instructus (оборудованное имение)²⁹. Оно включало в себя вещи и людей, которыми хозяин (pater familias) укомплектовывал имение, хотя бы они и не входили в понятие instrumentum fundi³⁰. Понятие instruere использовалось уже во времена Катона (Cato. De agric. 10.1). Не исключено, что различие между fundus cum instrumento и fundus instructus в какой-то степени могло отражать различие между имением с интенсивным, рационально организованным хозяйством и имением, хозяйство которого мало ориентировалось на связь с рынком³¹. Завещатель и действовавшие в его интересах юристы могли выбирать нужное из этих понятий, и какого-либо расширения понятия instrumentum для соблюдения воли завещателя не требовалось. То, что не могло быть включено в широкое значение instrumentuin (как бывшее в имении non pro instrumento), могло быть завещано с имением по формуле fundus instructus³². Поэтому особых сложностей с составлением завещания на имение в том или ином виде либо на его оборудование или на рабов из этого имения у римлян не было. Сложности начинались лишь тогда, когда перед наследниками и представлявшими их интересы юристами вставал вопрос, что конкретно имел в виду завещатель³³. Содержание передаваемого определяла воля завещателя, согласно которой можно было завещать инвентарь отдельно от имения³⁴, рабов или других работников, не входивших в состав инвентаря имения, включить в него, причислив их к праву имения³⁵. Это позволяет усомниться в том, "что на протяжении второй половины II и III в. укреплялась точка зрения, согласно которой инвентарь, включавший как орудия, так и работников, является неотделимой частью имения"³⁶. Само представление об instrumentum, связанном с имением, было не простым, юристы тщательно различали instrumentum fundi (Dig. 33.7.8 pr.), instrumentum instrumenti (Dig. 33.7.12.6), proprium suum instrumentum (Dig. 33.7.12.27)³⁷

Споры же юристов о составе instrumentum и fundus cum instrumento безусловно, связанные с эволюцией практики хозяйствования тем не менее имели и другую сторону, которая позволяет искать для них не сколько иные причины, чем предполагает Е.М. Штаерман. Рассмотрим в качестве примера некоторые наиболее известные тексты, посвященные проблеме включения в состав инвентаря имения рабов-квазиколонов и виликов, рабский статус которых в принципе не возбранял рассматривать их как instrumentum. В литературе распространено однозначное представление, что квазиколоны в состав инвентаря имения не включались³⁸.Оно основывается на приведенном Ульпианом мнении Лабеона и Пегаса, отрицавших включение квазиколона и вилика в состав инвентаря – Dig.33.7.12.3: Quaeritur: an servus, qui quasi colonus in agro erat, instrumento legato contineatur? Et Labeo, et Pegasus recte negaverunt, quia non pro instrumento in fundo fuerit, etiam si solitus fuerat et familiae imperare. Оценка "recte", данная Ульпианом приведенному положению, по общему мнению означает его согласие с юристами I в.³⁹. Однако в общем контексте рассуждении Ульпиана о составе instrumentum его согласие с позицией Лабеона и Пегаса кажется непоследовательным, если исходить из предположения о постепенном расширении понятия инвентаря⁴⁰. Ведь Ульпиан постоянно проводит мысль о необходимости следования расширительному значению instrumentum. Итак, см. Dig. 33.7.12: "Спрошено: входит ли в инвентарь хлеб, приготовленный для питания земледельцев? Большинство так не думает, ибо он съедается, а ведь инвентарь – это набор вещей длительного предназначения, без которых владением нельзя пользоваться; следует прибавить к этому, что продовольствие приготовляется скорее для продолжения жизни, чем ради возделывания земли. Но я считаю, и хлеб, и вино, приготовленные для питания, принадлежат к инвентарю; и Сервий так отвечал – это передают его ученики. Равным образом некоторым кажется, что хлеб, который отложен для посева, принадлежит к инвентарю; и я так считаю, ибо он вроде бы служит возделыванию земли и потребляется таким образом, что всегда восстанавливается; но в виде семян он ничем не отличается от продовольствия. §1. Известно, что инвентарем является то, что (используется) ради сохранения урожая, как, например, хлебный амбар, ибо в нем сохраняют плоды, кувшины, лари, в которые плоды складываются, но и то,– что приготавливается для перевозки плодов, как, например, упряжные животные и повозки, и корабли, и бочки, и мехи. §2. Однако Алфен: если некоторые из многих людей отказаны по легату, остальные, которые находятся в имении, не причисляются к инвентарю. Он сказал это, так как считал, что ничто живое не является инвентарем. Это неверно, ведь известно, что те, кто находится там ради поля, причисляются к инвентарю⁴¹. §3. Спрашивается: причисляется ли к завещанному по легату инвентарю раб, посаженный яа землю, подобно колону? И Лабеон, и Пегас правильно отрицали, так как он находился в имении не в качестве инвентаря, даже если он к тому же и управлял фамилией. §4. С другой стороны, Лабеон считал, что лишь тот сальтуарий причисляется, который используется для сохранения урожая, но не тот, который для охраны границ. Но Нератий считает даже, что и тот; и мы пользуемся тем правом, чтобы все сальтуарии причислялись. §5. Требатий, более того, полагал, что включаются даже хлебопек и садовник, которые приобретены для сельской фамилии, а также ремесленник, который приобретен для ремонта виллы, и женщины, которые пекут хлеб и которые обслуживают виллу, а также мельники, если приобретены для сельского использования (ad usum rusticum), а также повариха и вилика, если каким-нибудь своим делом помогает мужу, а также пряхи, которые одевают сельскую фамилию и которые готовят пищу для сельчан. §6. Но, спрашивается, причисляется ли к инвентарю, завещанному по легату, инвентарь инвентаря? Ведь те, которые приобретаются в интересах сельчан: пряхи и шерсть, и цирюльники, и сукновалы, и поварихи являются инвентарем не поля, но инвентаря. Итак, я полагаю, что причисляется даже кухонный мужик, но и пряхи, и прочие, которые были перечислены выше. И Сервий так отвечал – это передают его ученики...". По-видимому, практика реальных отношений оказывала влияние на Ульпиана в том смысле, что заставляла его ориентироваться предпочтительно на расширительное толкование instrumentum fundi. Но это имеет несколько иной смысл, чем предлагаемое Е.М. Штаерман расширение понятия "инвентарь"⁴². Судя по историческим экскурсам Ульпиана, уже в I в. до н. э.– I в. н. э. у римских юристов, кроме основного различия во взгляде на состав инвентаря имения (§2: Алфен: "ничто живое не считается инвентарем"; Сабин: "те, кто ради поля находится в имении, причисляются к инвентарю"), существовал еще спорный вопрос относительно включения в него рабов-квазиколонов и виликов (§3). Лабеон и Пегас, видимо, признавали включение в состав инвентаря и "живых", в том числе и рабов. Однако они были против включения труда квазиколона. Их аргумент: quia non pro instrumento in fundo fuerat, т.е. поскольку он выступал по отношению к имению как нечто внешнее. Ульпиан одобряет позицию Лабеона и Пегаса (recte). В то же время добавление: "даже если к тому же и управлял фамилией" (т.е. выступал в роли вилика) показывает, что вилика все три юриста причисляли к инвентарю. Вилик, управляющий сельской фамилией, по отношению к имению как нечто внешнее (non pro instrumento) не выступал (ср. Dig. 33.7.8). Почему же квазиколон, фактически также находившийся в имении agri gratia и даже выполнявший заочно функции вилика, рассматривался как находящийся вне инвентаря? Безусловно, в глубинной основе этого была реальная ситуация, охарактеризованная Е.М. Штаерман: "На вилле не только колон, но и раб, со своим инвентарем обрабатывавший выделенный ему участок, как бы выпадал из общей системы хозяйства виллы, из осуществлявшейся в ней кооперации и разделения труда"⁴³. Однако думается, что мысль римских юристов апеллировала не к содержанию хозяйственной практики непосредственно, а к более поверхностным отношениям, складывавшимся на ее основе. В данном случае квазиколон не признавался инвентарем потому, что был логической аналогией колона, который как свободный и юридически равноправный господину имения считаться инвентарем не мог.