50853 (Публий Овидий Назон), страница 3

Самая давняя дружеская связь Овидия в Риме была с домом Валерия Мессалы, друга Августа и покровителя Тибулла: здесь юный Овидий делал когда-то свои первые литературные шаги. Но старый Мессала умер после долгой болезни за несколько месяцев до ссылки поэта, сын его Мессалин решительно не желал иметь никакого дела с опальным изгнанником. Другая знатная римская связь Овидия была с домом Фабиев, к которому принадлежала его жена: друг поэта Павел Фабий Максим был доверенным лицом Ав­густа в его последние годы, а жена его Марция (двоюродная сестра Августа)—ближайшей наперсницей Ливии; но Фабий как человек вы­сокопоставленный действовал медленно и осмотрительно и умер раньше, чем помог. Третий круг дружеских знакомств Овидия сложился в пору его юношеских стихов: это Помпеи Макр (П. II, 10), спутник его в об­разовательной поездке, это Аттик и Греции, упоминаемые еще в «Лю­бовных элегиях» (I, 9, II, 10), это поэты Альбинован, Север и Тутикан. Они могли заступаться за Овидия перед Тиберием: Альбинован когда-то состоял в его «ученой свите», Аттик был его спутником до поздних лет, Греции и брат Грецина Флакк стали консулами тотчас по его при­ходу к власти. Наконец, четвертый круг знакомств Овидия — это моло­дые люди из окружения Германика: «ученый» Суиллий, зять поэта, Салан, наставник Германика в красноречии. Кар, воспитатель сыновей Германика, Секст Помпеи, помогший когда-то Овидию в его пути через Фракию; с самим Германиком Овидий, как кажется, не был лично зна­ком, но заступников, стало быть, имел и при нем. Просьбами о помощи и заступничестве сопровождается почти каждое письмо поэта к каждому из его друзей. Все эти попытки были заранее обречены на неудачу, но ни Овидий, ни друзья его об этом не знали.

Однако все эти приметы, позволяющие отличить одно имя от другого, можно выделить из стихов Овидия и параллельных свидетельств лишь с большим трудом. Овидий не старается индивидуализировать образы своих друзей, наоборот, он словно сливает их в едином образе идеального друга, иными словами, остается верен своей обобщающей и логизирую­щей поэтике.

Дружба в римском сознании была почти юридическим отношением, одной из основных связей, скрепляющих общество; для Катулла измена в дружбе так же ужасна, как измена в любви. Овидий подхватывает эту тему: дружба для него — высочайшая духовная ценность, одно из порождений той высокой культуры, которой он так дорожит; основа дружбы — духовная общность, а не корысть. Но такая друж­ба — редкость, и он, Овидий, убедился в этом на собственном примере: как только его постиг императорский гнев, все мнимые друзья отшатну­лись от него, остались лишь двое-трое истинных; (имеются в виду, по-ви­димому, Котта Максим, Цельс, Брут, Аттик). Овидий даже не обижает­ся на отступившихся, поведение их кажется ему естественным; тем креп­че держится он за оставшихся верными — тех, кому посвящает он свои стихотворные письма.

Жанр письма сам подсказывает ему разработку темы дружбы. Всякое письмо естественно разделяется на четыре части: обращение, повествова­ние, побуждение и заключительное пожелание. Обращение легче всего перерастает в похвалу достоинствам друга; среди этих достоинств ха­рактерным образом на первом плане оказывается преданность благород­ным занятиям словесности Связное развертывание темы почти нигде не предстает у Овидия с такой полнотой и широтой: тема дружбы более знакома чи­тателю, чем тема изгнания, и поэт может позволить себе вводить ее фрагментарно, в разных стихотворениях останавливаясь на разных моти­вах. По этой же причине он не старается здесь заострить свой образ в парадокс: лишь однажды он бросает замечание, что несчастье, как и счастье, имеет право на внимание окружающих: люди расступаются пе­ред слепцом, как и перед консулом. Не пользуется Овидий и сменой точки зрения для оживления своего набора мотивов: тема дружбы для него — как бы нейтральный фон, на котором должны ярче выступать остальные темы. Однако средства разнообразить мате­риал у Овидия есть и здесь. Рядом с центральным образом «идеального друга» он вводит оттеняющие образы других адресатов. Во-первых, это «осторожный друг». Во-вторых, это «ненадежный друг», который вначале был верен ссыльному, а потом устал. В-третьих, это «нерадивый друг», который всем хорош, только ленив писать письма. В-четвертых, наконец, это «враг», который бьет лежачего и порочит беззащитного.

Если тема прошлого, тема дружбы в стихах Овидия развертывается наименее парадоксально, то тема будущего, тема надежды на помилова­ние — наиболее парадоксально. Мы уже говорили о том, насколько пси­хологически необходимо для Овидия было смягчение наказания, воссое­динение с миром культуры, возвращение от смерти к жизни. Тема эта затрагивается, хотя бы мимоходом, почти в каждом стихотворении: из описания невзгод она служит естественным выводом, в обращениях к друзьям — естественной просьбой о заступничестве. Овидию нужно было представить ее наиболее действенным способом — таким способом и оказался парадокс. Объяснение этого пара­докса — в том же несовпадении «быть» и «казаться», которое было и при­чиной гонения на поэта. Овидий был наказан за то, что он воспевал Ав­густов режим таким, каким он был, а не таким, каким он хотел казать­ся,—теперь он надеется на помилование за то, что он описывает режим именно таким, каким тот хочет казаться.

Наконец, четвертая из главных овидиевских тем — это поэзия. Она тоже предстает перед читателем в парадоксе, и даже в тройном. Стихи погубили поэта, однако не погибли с ним в изгнании: Овидий страда­ет в Томах, а стихи его (сообщают ему римские друзья) исполняются в людных театрах и имеют успех. Стихи погубили поэта, од­нако они же и спасут его — он умрет, а они останутся в веках и сохранят его имя для дальних потомков. Стихи погубили поэта, однако они уже спасают его: слагая их, он забывает о своих страданиях и упражняет свой слабеющий дух. «Так спутники Улисса погибали от лотоса, но не переставали наслаждаться им, так влюбленный держится за свою лю­бовь, хоть и знает, что она его губит».

Контраст между смертностью поэта и бессмертием его стихов — древнейшая тема поэзии; в античной лирике с самых давних времен у поэтов было в обычае упоминать в стихах свое имя, чтобы сохранить его навек. Гораций закончил свой сборник од знаменитыми стихами про «памятник вечнее меди», и Овидий почти дословно повторил их в заключении своих «Метаморфоз». Но в понтийских стихотворениях Ови­дия эта тема получила новую, еще не испробованную разработку. Мысль о том, что поэт и стихи его — совсем не одно и то же, была для Овидия одним из оправданий в его защите перед Августом: «стихи мои могли быть легкомысленны, но жизнь моя была чиста».

Так складываются у Овидия основные черты его нового жанра — скорбной элегии: тема одиночества как исходная и основная, темы невзгод, дружбы и надежды как три оси ее развития, тема поэзии как завершение, обобщение и замыкание на себя. Каждая тема членится на мотивы, каж­дый мотив стремится стать условным знаком всей темы. Наборы таких мотивов в различных сочетаниях и в поворотах с различных точек зрения образуют художественную структуру элегий. Античность знала два основных фонда сравнений — из мира природы и из мира мифологии. В обоих этих поэтических запасниках Овидий чувствует себя полным хозяином.

Сравнения из области природы и быта Овидий употребляет реже: они безэмоциональны, они помогают понять, но не почувствовать то, что хочет сказать поэт. Чаще всего они появляются при наименее привычной из овидиевских тем — теме одинокого страдания. Как солнце точит снег, море — камни, ржавчина — железо, червь — дерево, так изгнание точит душу. Сравнения из области мифологии у Овидия неизмеримо многочислен­нее. Они привлекательны для него тем, что это, так сказать, уже не сырье, а полуфабрикат, они входят не просто в сознание, а в эстетическое сознание читателя, они не только несут понимание, но и возбуждают со­чувствие и, что всего важнее, ощущаются как красота.

Итак, Овидий прожил в ссылке десять лет. Но все стихи, о которых мы до сих пор говорили,— пять книг «Скорбных элегий», три первые книги «Писем с Понта» и «Ибис» — написаны в первое пятилетие — до 14 г. н. э. Затем происходит перелом. Творчество Овидия отчасти иссякает, отчасти меняется — как по настроению, так и по форме.

Переработка «Фастов» связывалась для Овидия с последней надеж­дой на возвращение из ссылки. В 17 г. Германик завершил успокоение западной границы, отпраздновал долгожданный триумф над Германией и должен был на следующий год отправиться наводить порядок в вос­точных областях империи. Путь его лежал через Фракию, край Овидиевой ссылки; сам поэт и оратор, всех привлекавший благородством и снисходительностью, Германик не мог не чтить Овидия. Овидий решил поднести ему «Фасты» с посвящением. Посвящение было уже написано и вставлено в начало поэмы (в замену прежнего, обращенного к Авгус­ту), но закончить работу Овидий не успел. Ему было уже шестьдесят лет, ссылка изнурила его; в конце 17 или начале 18 г. н. э. он умер. Его похоронили в Томах; так и последнее его желание, «чтобы на юг перенесли его тоскующие кости», не сбылось.

4. Третий период творчества

На протяжении третьего периода творчества блеск художественного таланта Овидия, легкость его рассказов, утонченность и изощренность его художественного стиля не могли не померкнуть из-за ссылки поэта, когда вместо блестящей жизни в столице он оказался в самой отдаленной части империи, среди полудиких варваров, не знакомых не только со столичной обстановкой, но даже и с латинским языком. Главными произведениями этого периода являются у Овидия «Скорбные песни» и «Письма с Понта». Первое из указанных произведений состоит из пяти книг элегических двустиший. Из первой книги особенной известностью пользуются элегии 2 и 4, где содержится описание бури во время плавания Овидия на место своей ссылки, и элегия 3 с описанием прощальной ночи в Риме. Все эти элегии Овидия резко отличаются от его предыдущих произведений искренностью тона, глубоким душевным страданием, чувством безвыходности и катастрофы, сердечными излияниями. Остальные элегии первой книги обращены к римским друзьям и к жене и содержат горькие сетования на свою судьбу.

Вторая книга – сплошное жалобное моление к Августу о помиловании. Последние три книги посвящены тяжелым размышлениям о собственной судьбе в изгнании, просьбам о помиловании, обращениям к друзьям и жене за помощью и некоторым мыслям о своем прошлом и своем творчестве. Обычно отмечается элегия (6, 10), посвященная автобиографии поэта, откуда мы узнали о месте его рождения, об отце, брате, об его трех браках, дочери. О ранней склонности к поэтическому творчеству и нерасположенности к служебным занятиям.

К последнему периоду творчества Овидия относятся также произведения «Ибис», «рыбная ловля» и «Орешник» – произведения либо малоинтересные в истороко-литературном отношении, либо незаконченные, либо сомнительные в смысле авторства Овидия. Однако, давая общую характеристику последнего периода творчества Овидия, нельзя быть строгим к поэту за однообразие тона его произведений и слишком частые просьбы о помиловании.

Об Овидии распространено мнение, что он не отличался глубиной, не был мыслителем. Но он и не претендовал быть Лукрецием или Марком Аврелием. Его постижение жизни шло художническим путем. Было бы несправедливо считать его поверхностным, особенно когда дело касается душевных переживаний, сферы эмоций. Кроме того, уже в «Amores» Овидий отдал дань и нелюбовной тематике. Трогательна и торжественна элегия на смерть Тибулла; особо стоит и элегия 13-я книги III с ее простым, но таким чудесным описание целомудренно-патриархального праздества в честь Юноны в одном из маленьких нагорных городков Лациума.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В том огромном влиянии, какое оказал Овидий на последующию европейскую литертуру, немалое место занимают оменно “Amores”. Трудно было бы перечислить все отклики мотивов, ситуаций, отдельных выражений из этой книги в мировой поэзии. Многим и многим обязаны Овидию поэты средневековья, особенно в период XI-XIII веков, который иногда называют «овидианским». Данте считает Овидия следующим великим поэтом после Гомера, Горация и, конечно, Вергилия, в уста которого вложена эта оценка. Стихотворцы Возрожденья, и не только те, что писали на «мертвом» латинском языке, широко пользовались мотивами источника и эротические поэты XVIII.

Кроме того, Овидий – автор многих высказываний, которые стали крылатыми. Например:

- Artes molliunt mores.

Искусства смягчают нравы.

- Parva leves capiunt animos.

Мелочи прельщают легкомысленных.

- Leve fit, quod bene fertur onus.

Груз становится легким, когда несешь его с покорностью.

- Ut desint vires, tamen est laudanda voluntas.

Пусть не хватает сил, но желание все же похвально.

- Fas est et ab hoste doceri.

Учиться дозволено и у врага.

У нас Овидия особенно ценил Пушкин. С его способностью проникать в самую суть человеческих душ, он понял и высокую человечность римского поэта. Старый цыган передает Алеко наивный рассказ о поэте-изгнаннике. Этот рассказ общеизвестен. Но вслушаемся в пушкинские строки:

Он был уже летами стар,

Но млад и жив душой незлобной;