69146 (Образование между культурой и цивилизацией)

Образование между культурой и цивилизацией

Корольков А. А.

Пренебрежительное отношение к почвенникам и почвенничеству стало едва ли не показателем элитарности в культуре, ибо последнее из памятных проявлений почвенности именовалось "деревенской" литературой, прогрессистам-западникам не нравилось пристрастие к своему, национальному, для них почвенность свидетельствовала об ограниченности, утрате масштабности мирового горизонта. За иронией и снобизмом как-то исчезла сама возможность естественного вопроса к противникам почвенничества: "А кто вы? Беспочвенники?" Почитаемый интеллектуалами М. Хайдеггер, а не какой-то "деревенщик" подметил бесспорное: на асфальте ничего не растет. Культура, как живой цветок, вырастает на плодородной почве. Культурой называли и всякое человеческое возделывание, и культ предков, и культ духовных ценностей, но не случайно культура всегда связывалась с национальными истоками, обретениями, т. е. с традицией: говорят о китайской, французской, русской культурах, и каждый творец культуры имел свою почву, национальное лицо. "Чем выше ветви, тем глубже корни" 1 — подметил образно Вячеслав Иванов. Корни уходят в предания, религию, народную стихию, в историю.

Культура самоопределилась в трех основных формах: народной, религиозной и светской. Народное творчество в наибольшей степени почвенно, с заменой и с вытеснением народных песен, танцев, музыки, ремесел, художничества массовой "культурой" происходит угасание своеобычных наций, обезличивание в культуре, а тем самым ее погибель. Народная культура — не низовая, она и есть та основа, которая позволяет расцвести усовершенствованным, профессиональным формам светской культуры, последнюю иногда и принимают за собственно культуру. Когда народная культура становится этнографией, сценой, музеем, когда теряется ее живой пульс, то уже нет надежд на восхождение к высотам культуры. Народная культура либо живет в народе, либо становится чем-то внешним для людей, а это — симптом исчезновения культуры и народа (народ превращается в население, в нечто безродное, бездуховное и среднестатистическое). Оттого-то сверхзадачей сегодняшнего образования становится возвращение народной культуры в души детей, чтобы эта тысячелетняя, родная для многих поколений культура стала неотъемлемой от их личностного развития, чтобы они нашли живое единение с историей.

Образование всегда нацелено в будущее. Когда был запущен первый космический спутник в нашей стране, президент США той поры очень точно поставил диагноз: "Мы, американцы, проиграли на школьной парте". Технически оснащенная страна быстро наверстала упущенное, во всяком случае, за пару десятилетий, доказав тем самым свою цивилизационную мощь и еще более укрепив иллюзию, что американцы во всех отношениях занимают лидирующее положение в мире. Вообще-то лидерство присуще спорту и политике, а культура имеет иные измерения и лексику. По-настоящему культурный американец поостережется заявить о своем лидерстве в сфере культуры, ибо он чувствует, что живет в стране великой цивилизации, но еще очень молодой культуры, и это чувствование побуждает его осваивать плоды развитых культур Европы, России, Азии.

Интуиция подсказывает многим людям, не знакомым с сутью споров о культуре и цивилизации, что можно быть очень развитой цивилизацией и при этом не иметь собственного яркого лица культуры, тем более такое несоответствие явно обнаруживается в отдельных людях, обладателях цивилизационных достижений: они могут оказаться на обочине культуры, вне ее, враждебны ей. Сами по себе компьютерные игры, пользование бытовыми новинками, совершеннейшими средствами передвижения не делают обладателя цивилизационных благ приобщенным к миру культуры, не разжигают огонек человечности.

С этим предощущением различия культуры и цивилизации напомню о классических попытках их развести, порой до степени антиномичности, подобной тезису и антитезису в логике. Вряд ли случайна корневая основа слова "культура", культ духовных ценностей всегда составлял основу основ культуры, и духовная сосредоточенность творила культуру. Отказ от мирского у религиозных подвижников самых далеких эпох был уже движением во благо культуры, а презрение к материальному процветанию, сказавшееся и в жизни восточных мудрецов, и многих греческих философов, и аскетов христианства было первым свидетельством противоречия между культурой и цивилизацией. "Кто не довольствуется малым, тому ничто не будет достаточно", — в этом утверждении, свойственном не только эпикурейству, прочерчивается путь к более глубокому осознанию тщеты приобретательства и возрастания скорби от многознания.

Очеловечивание завершилось не в антропосоциогенезе, а в подлинном одухотворении, в прощании с языческим природным бытием, в осознании целей духовного строительства человека. Святоотеческий опыт учителей церкви, их предельное отвержение тщеты мира — это вечный урок для человечества возможностей духовной жизни. "Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит", — этот евангельский завет стал путеводным для формирования всякой христианской души, стремлением приблизиться к Божиему образу; в этом был скрыт сокровенный смысл образования как делания всей человеческой жизни. Вся известная от своих истоков культура Руси и ее усвоение в семье, в труде, в школе преодолевали земное тяготение вещного мира и поднимала человека к небесному, идеальному, возвышенному.

То, что начиная с ХIV века развивалась в Византии, а затем на Руси традиция монашеского сосредоточения на духовном мире, традиция исихазма, означало новое понимание задач образования в обозначенном уже смысле слова. Самоценными становятся не внешние предметы, не деятельность по созданию чего-либо вне человека, задачи человека здесь сосредоточены в самом человеке, в построении храма души человека, в "умном делании сокровенного сердца человека", как выражались сами исихасты (исихия, напомню, означает молчание, тишину, покой). Такой молитвенный подвиг противоположен всякой вещной направленности жизни человека, и в этой поляризации жизненных целей скрыты те противоположности, которые позднее будут названы культурой и цивилизацией.

Монастыри на Руси были средоточием культуры и просвещения. Храмовое строительство, летописи, иконопись, музыка — все сферы культуры рождались в храмах, в монастырях, и духовная энергия, таившаяся в монахах, притягивала и просветляла всякого человека, независимо от его звания. Высокомерие нынешней образованности как раз еще не пришло к осознанию того, что было естественным, бесспорным для самых образованных людей века девятнадцатого. Ведь какими знатоками душ и жизни были наши писатели, тем не менее они шли за духовным окормлением, советом, поддержкой к старцам: паломничества, например, в Оптину Пустынь совершали Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, Н. В. Гоголь, В. С. Соловьев, жили там подолгу братья Киреевские, К. Н. Леонтьев.

Известно, что если в Византии спорили о необходимости книжной мудрости, то на Руси всегда книга была высшим авторитетом для монаха. Не оттуда ли исходит почти генетическая тяга русских людей к книге, почитание книжников, тяга, пошатнувшаяся лишь в самое последнее время, будем надеяться, что временно?!

Монашеский подвиг, казалось бы, удален от мира и потому обречен на затерянность, безответность, на самом же деле монашество — это не атомарное существование (атомарно как раз часто живут в больших цивилизованных городах, пронизанных отчуждением и эгоизмом), а собирание в себе гигантских духовных сил, где призыв молитвы и служение обращены не к себе лично, а к небу и соборному братству. Всякий, кто бывает в православных монастырях, даже не пообщавшись с иноками, чувствует благодать монастыря, там думается по-другому, чем всюду. Монахи помогают духовно жаждущим людям развить их духовное дарование, совершенствоваться, приближаться к идеалу подвижничества, раскрыть заложенное в них потенциально Божественное начало ². "Духовный подвиг живущего вдали от мира киновита или анахорета, даже если он и останется для всех невидимым, имеет значение для всего мира",³ — отмечает выдающийся знаток восточного догматического богословия.

Образование в России никогда не ограничивалось школой, средоточием культуры села ли, города ли были храмы. В северных наших землях высота культуры в значительной степени определялась храмовой и монастырской культурой. Атеистическое вероломство XX столетия не стерло из памяти, из сердец такие духовные очаги России, как Валаамский, Кирилло-Белозерский, Псково-Печорский монастыри, далекую обитель в Соловках.

Культура, как ее привыкли понимать, оказывалась в оппозиции к религии, или, во всяком случае, религия и культура развивались параллельными путями, будто бы не замечая друг друга, не смешиваясь. Епископ Варнава приводит бесспорный вопрос-довод: "Христос жил в век самого блестящего развития греко-римской культуры, но пользовался ли он ее плодами и указывал ли своим последователям на необходимость сближения с нею и работы в пользу дальнейшего ее развития?".⁴ Христос не мог указать на пользу языческой культуры и даже философской мудрости греков, ибо в этой культуре тешились самомнение и гордыня человека при всех словесных уничижениях, типа "я знаю, что ничего не знаю", или "многознание уму не научает". Пифагор, Гераклит, Эмпедокл не зря уподобляли себя богам, поддерживали мнение о ниспосланности себя с божественного Олимпа. Разумеется, христианство противостояло всем вакхическим, аполлоновским и прометеевским устремлениям античности.

Религия — это вершина, сущностное средоточие и отличительный признак подлинности в культуре, ибо только духовное восхождение приближает писателя, художника, музыканта к вратам Культуры. Если душой человека водительствует религиозный поиск, то кем бы он ни был по своему занятию — он творит, сообразуясь с совершенством, стремясь к божественному идеалу. Культура, созданная топором строителей храмов, кистью иконописца, пером Ф. М. Достоевского, вдохновенными звуками Всенощной Рахманинова или, будто сошедшими с небес стареющему Свиридову литургическими песнопениями — это Культура, идущая от Бога. Не веру приспосабливать надо к зверинцу, равно как бессмысленно переписывать на современный лад для наркоманов и металлистов Баха, Пушкина, Достоевского. Лучше всмотреться в себя, в эпоху, взглянуть из бездны нашего падения туда, где еще живы и звезды, и небесная синь. В хрестоматийном описании греческой философии сказано, что как-то Фалес засмотрелся на звезды и свалился в яму: люди хохотали над незадачливым мыслителем, не подозревая, что сами они не могут упасть в яму, оттого что всегда находятся в ней и неспособны поднять взор к небу.

Верование, обретенное народом при его духовном рождении, незаменимо, как незаменимы родители в индивидуальной жизни человека. Племя еретиков, богоборцев, нигилистов, атеистов, обновленцев всегда топтало веру, но это племя, по-разному именуемое, одинаково противостояло свету, добру, милосердию, одинаково отрицало отцов и их веру. Народ назвал такое племя попроще и поточнее: чертями, бесами, оборотнями. Личность, как подметил отец П. Флоренский, тянется либо к Лику, либо к личине. Человеческое лицо просветляется стремлением к высшим идеалам, к Божественному лику и затемняется, обретает гримасы личины в погоне за тщеславными обличьями.

Многим нашим чиновникам от образования, да подчас и деятельным учителям, трудно принять историческую истину образовательной практики, связанной с монастырями и в целом с религией. Слова об автономии церкви и государства действуют столь магически, что утрачивается живое видение реального развития культуры в нашей отечественной истории.

Вернемся тем не менее к европейской философской мысли, которая, как принято думать, первой осознала нетождественность цивилизационных и культурных устремлений человечества.

А. В. Гулыга, германист по образованию, долгое время текстологически и содержательно занимаясь немецкой классической философией, обнаружил, что И. Кант в довольно явной форме приоткрыл различие форм культуры и цивилизации ⁵ правда, это различие он определяет в смысловом отношении, называя и то, и другое культурой. Внешний, технический тип культуры он называл цивилизацией. По-видимому, Кант, много занимаясь чистыми формами рассудка и формализмами математического знания, чувствовал, насколько отличаются устремления формальных и творческих занятий, хотя сам он в анализе науки не изменил немецкой рассудочности и был убежден, что в каждой науке столько истины, сколько математики. При анализе чистых форм мышления, категорий, он строил формальную таблицу категорий, в коей нет еще продуманных принципов ее целостности, но при исследовании собственно культуры он показал, в отличие от предшественников в эстетике, что природа (органика, натура) не только противоположна культуре, но имеет с ней глубинное родство. Культура тоже живет, развивается, обладает свойствами органической системы. Кант подмечал: "При виде произведения искусства надо сознавать, что это искусство, а не природа, но тем не менее целесообразность в форме этого произведения должна казаться столь свободной от всякой принудительности произвольных правил, как если бы оно было продуктом одной только природы" ⁶.

Органические системы культуры Кант не сводит только к произведениям искусства, такую же органику находит он в нации и государстве, отвергая тем самым механическое видение этих систем, проявившееся позднее у диалектика Ленина (государство есть машина для подавления одного класса другим) и предвосхищая глубину нации как симфонической личности, раскрытой в русской философии (Л. П. Карсавин, Н. С. Трубецкой). Трактовка государства как явления культуры раскрывала глубокий его традиционализм, и в этом Кант оказывается почвенником, глубинно враждебным всякого рода нигилистам и революционерам, обличающим чудовищность, левиафанство государства. Государство хранит культуру нравов, правовых норм, общественных порядков, учит преодолевать противоречия личности и общества; враждебность государства человеку случается, гармония недостижима ни в какой органической системе, тем не менее условием жизни системы всегда был и останется поиск цветения системы, ибо обострение противоречий внутри ее грозит самому существованию государства как системы. Эгоизм себялюбия личностей, иллюзия самодостаточности индивидуального бытия отравляют организм общего бытия в государстве, ускоряют гибель последнего.