69146 (Образование между культурой и цивилизацией), страница 2

Еще более проявилось кантовское предугадывание антиномии культуры и цивилизации в его взгляде на нацию как органическую систему. Нация гибнет, если превращается в механический конгломерат индивидов, не объединенных традицией, органикой культуры, красотой своего неповторимого лица. Не все, живущие в государстве, составляют и представляют нацию, порой и субъективно люди не чувствуют своей неотделимости от нации, они сосуществуют с ней или лишь по формальным признакам причислены, приписаны к ней. Кант опять-таки острым зрением философа увидел, что нацию образуют те люди, которые связаны общностью происхождения, культурных традиций, объединены в гражданское целое. Вряд ли это определение нации удовлетворит дотошного исследователя, но нельзя не видеть, что Кант оставляет за пределами нации как целостности чернь, сброд. Ныне зияет пропасть между нацией и населением, ибо утрата культурного своеобразия втягивает огромные массы в безнациональное пребывание, утрачивающее преемственность культуры, сущностную духовность, без которой нет нации, остается сосуществование безродных, безнациональных индивидов, предполагающих, что они — граждане мира, свободные (от чего? от отцов, от своей истории, от породившей их культуры, отвергнутой ими) "личности", в действительности же не могущие называться личностями, ибо точка роста личности — это национальное самосознание и творчество (сравните с точки зрения богатства личности национальное лицо Достоевского, Баха, Рублева и безнациональную физиономию любого авангардиста в литературе ли, в музыке ли, в живописи ли). Есть дух нации, как и дух отдельной личности: коль утрачивается дух, то прекращается жизнь нации: неодухотворенное тело не может сохранить человечность, а тем более отпечаток божественности. Еще Кант подметил, что ассимиляция племен, народов "мало полезна человеческому роду".⁷

Более явную дифференциацию культуры и цивилизации находим мы у русских писателей и мыслителей XIX столетия, в художественных образах и размышлениях это выразилось у Достоевского, Толстого, Лескова, у славянофилов, но наиболее определенно — у Константина Леонтьева. Культуру К. Леонтьев связывал прежде всего с национальным своеобразием, потому размывание этого своеобразия означает размывание культуры. Обезличенность жизни, осуществляемая под флагами научно-технического прогресса, вхождения в мировую цивилизацию, ведет к унифицированной культуре, которую уже нельзя называть культурой, хотя, заметим, в наше время принято говорить о массовой культуре, о субкультурах, не вырастающих из национальных традиций.

Однажды по радио рассуждал о традиции один из участников импровизирующей музыкальной группы и, порассказав о том, что музыка у них рождается сама собой из сочетания несовместимых прежде инструментов, он заявил: "Мы создаем новую традицию". Ни больше, ни меньше, экспериментаторство разом превратилось в традицию! Так возникает полнейшая аморфность понятий. Что такое авангардизм, если всякий экспериментатор, не опирающийся на прошлое, объявляет о рождении "новой традиции", не замечая, что само по себе это словосочетание похоже на желтый логарифм. Происходит переиначивание всех смыслов, коль традиция — это не преданье, не то, что переходит от поколения к поколению, как это выглядело в толковом словаре В. Даля, а скроенное нечто сегодняшними импровизаторами.

Обособление понятий культуры и цивилизации тем не менее принято связывать с книгой Освальда Шпенглера "Закат Европы", увидевшей свет в 1918 г., ибо в Европе не читали русских мыслителей, даже тех, которые писали о Западе и могли бы предупредить о бедах, грозящих Европе. Надо сказать, что в отличие от книг цивилизационных (научно-технических) и поныне кругозор европейских и особенно американских образованных людей ограничивается двумя-пятью русскими писателями: Достоевским, Пушкиным, Толстым, Пастернаком, Солженицыным. Хотя русские изгнанники, попавшие во многие страны мира, неустанно писали о русской культуре, в том числе о наших мыслителях, слышали их немногие. Естественно, только специалисты в малотиражных изданиях могли упомянуть об идеях Н. Я. Данилевского, К. Н. Леонтьева, А. С. Хомякова, предостерегавших еще в середине XIX столетия и Россию, и Запад от цивилизационного наркоза, эти мыслители воспринимались как ретрограды, реакционеры даже, ибо их ужаснула бездумность прогресса, обрушившегося лавиной на национальные культуры. Не в приоритетах дело, а в нашей способности услышать вовремя подлинный социально-культурный прогноз.

Что же обнаруживаем мы в книге Шпенглера, сыгравшей выдающуюся роль уже тем, что о ней говорили во всех цивилизованных странах, подразумевая хотя бы смысл двух слов — "Закат Европы", или, как прежде переводили заголовок этой книги, "Гибель Запада"? Шпенглер, как многие наши славянофилы и почвенники, обнаружил пропасть между крестьянином, носителем традиций, а тем самым — культуры, и "цивилизованным столичным мозгляком". Кстати сказать, крестьянин обладает подлинно свободным сознанием, ибо он с детства не замкнут пространством городского двора и в работе он не подчинен конвейеру промышленности, а сам, более свободно, планирует каждый день, совершает больше свободных действий, больше открыт природе, детям, органике ценностей.

Цивилизация, при кажущемся движении вперед, отбрасывает человечество далеко назад в главном, чем и могло оно возвыситься в мире — в культуре. "Вместо являющегося многообразия форм, сросшегося с землей человека — новый кочевник, паразит, обитатель большого города, оторванный от традиций, возникающий в бесформенно флюктуирующей массе человек фактов, иррелигиозный, интеллигентный, бесплодный, исполненный глубокой антипатии к крестьянству (и его высшей форме — поместному дворянству), следовательно, чудовищный шаг к неорганическому, к концу" ⁸. Причем Шпенглер, обладая широкими историческими познаниями, показывает, что истребление городом деревни, этот снобизм горожан — не сегодняшнее явление. Рим погибал тоже под улюлюканье пресыщенных цивилизационными утехами горожан.

Далее Шпенглер дополняет образ цивилизации почти публицистическими красками: "Мировой город означает космополитизм вместо "отчизны", холодный практический смысл вместо благоговения перед преданием и старшинством, научную иррелигиозность… Деньги как неорганическая, абстрактная величина, оторванная от всех связей со смыслом плодородной почвы, с ценностями исходного жизненного уклада" ⁹. Такое впечатление, что продолжить цитату мог бы современный русский писатель, мыслитель, гражданин, ответственно всматривающийся в гибельные процессы раскола поколений, ловко обоснованного социологами рассуждениями о "субкультурах", особенно молодежной субкультуре, которая с подобными научными подпорками укрепляется в своем превосходстве над культурой отцов и всех прошедших поколений, т. е. прощается с культурной традицией, провозглашая сезонных кумиров "субкультуры". Без всяких манифестов каждодневно журналистика, телевидение "сбрасывают с парохода современности" культуру, вызревавшую в народе столетиями.

Не спасает даже инстинкт самосохранения, ибо сегодняшний юноша, отказавшийся от духовных ценностей родителей, естественным образом получит через два-три десятка лет адекватный ответ от своих детей. Культура во всех ее формах — народная, религиозная, профессиональная — перетекала из поколения в поколение живой водой традиции и творчества: дети и молодые люди пели песни вместе со старшими, усваивали их мастерство и обычаи, пока не возвысились над всеми поколениями цивилизованные субкультурные антропоиды, во главе с теоретизирующими о субкультурах социологами, культурологами и педагогами. Всмотритесь в "субкультуру" рок-исполнителей: как многие, не говоря уж о наркотической пустоте глаз, своими механическими, рублеными движениями, неинтонированным голосом напоминают роботов; обездушенность цивилизационного сообщества сказывается и в бесконечных сериалах о межпланетных войнах, о любви роботов или с роботами, в унифицированных книжках-боевиках, "классных" и "прикольных" развлечениях.

Цивилизация превращает народ в население, т. е. в демографическую, исчисляемую статистикой, массу, которую прежде именовали чернью, сбродом, стадом, быдлом, но разница в том, что цивилизованное население, лишенное корней, плодородной почвы, свойственных народу, мнит себя венцом человеческого прогресса, неосознанно прикрыв свое дикарство, варварство побрякушками цивилизации. Цивилизованный человек внешне подчас выглядит вполне культурным человеком, он носит галстук, модный костюм, он имеет кажимость развитого человека, но куда устремлена его душа, что сталось с его душой, наполнена ли она борениями и огнем, откликающимися на призывы к совершенству, к тому, что составляло цели осмысленной, а не утробной жизни? Раскол поколений в революциях не случайно тянул за собой все остальные производные революции, ибо культура всегда консервативна, она стремится к органической преемственности. Культура, столкнувшись с всесилием цивилизации, повисает в пустоте, у нее нет опоры, она более никому не нужна. Наступает невменяемость культуры. Цивилизация держит человека в машинной жесткости, давая разнузданность физиологизма, которую и принимают за свободу не только неокрепшие в культурной почве юные люди, но и пожившие на свете старички; культура тоже деспотична в стремлении к расцвету органики человеческой жизни, культура требует огромной дисциплины, организованности, сосредоточенности, и это становится условием и основой огромной духовной свободы.

Культуре трудно устоять перед бесчувственным натиском цивилизации даже в условиях благополучного эволюционного движения страны, но Россия весь XX век сотрясается революциями, радикальными реформами, войнами. "Революция есть насильственный обрыв культуры", — печально подводил итоги начала века В. Н. Ильин, не подозревая, что на этом не завершилось прицельное и повсеместное (наподобие недавно изобретенного коврового бомбометания) истребление культуры. Физическое насилие — самый примитивный способ уничтожения чего-либо, а тем более культуры: она — внутреннее качество народа и способна сохраниться даже в случаях расправы над народом. Россия обладала столь мощной корневой системой культуры, что революции, при всем их репрессивном рвении, загубили ветви, поросль, часть корней, но не смогли иссушить само древо культуры.

Последняя радикальная революция, провозгласившая переход от тоталитаризма однопартийной системы к плюрализму и свободе, сторонится прямых репрессий, но своим "всё дозволено" метит в самое сердце культуры, в ее духовное средоточие, ибо Бог умирает в людях не тогда, когда их убивают физически, а когда растление разума и чувств самопроизвольно выталкивает из человека святое и светлое.

А как же великие ценности цивилизации? Ведь цивилизация принесла человеку освобождение от тяжких форм физического труда, создала комфорт, коммуникации, расширила возможности информации! Всё это так, и нелепо оспаривать обретения научно-технической цивилизации, хотя столь же очевидны и многочисленные противоречия цивилизационного процесса — от экологических до информационных, поскольку используются новинки техники весьма изобретательно против человека и человечества. Меня интересует в данном случае другое противоречие — между цивилизацией и культурой, где, как во всяком противоречии, касающемся бытия человека, существенно — какая из сторон противоречия возвышается над другой. Поглотит ли цивилизация культуру или сама цивилизация будет подспорьем культурных целей человечества? Драма разрешения этого противоречия разыгрывается ныне на сцене всей системы нашего образования. Останется ли Россия народом собственной культуры, "симфонической личностью", или растворится в безликости — будет зависеть от отношения к собственной культуре, в том числе и нас, педагогов, ответственно или безответственно относящихся к судьбе культуры, переданной нам в дар и сбережение тысячелетней традицией. Личность интересна другим людям своей неповторимостью, своим лицом, характером, талантом, симфоническая личность, т. е. народ, тоже имеет значение для других народов своим, а не заемным обликом, своей культурой. Поддадимся ли распутству цивилизационных соблазнов или достойно убережем лицо культуры — это не абстрактный вопрос в никуда, а вопрос каждому из нас.

Список литературы

1. Иванов Вяч. // Гершензон М. О., Иванов В. И. Переписка из двух углов. Москва; Берлин, 1923. С. 26.

2. Концевич И. М. Стяжание духа Святаго в путях Древней Руси. М., 1993. С. 59.

3. Лосский В. Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. М., 1991. С. 17.

4. Епископ Варнава. Православие. Коломна, 1993. С. 143.

5. Гулыга А. В. Кант сегодня // Кант И. Трактаты и письма. М., 1980.

6. ант И. Соч.: В 6 т. Т. 5. М., 1965. С. 321.

7. Кант И. Соч. Т. 6. М., 1966. С. 573.

8. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. М., 1993. С. 65.

9. Там же. С. 166.